Клаудио Магрис - Три монолога Страница 11

Там, за стенами Дома, господин Президент, ее страстно желает знать каждый, даже тот, кто делает вид, что ему она безразлична, каждый готов отдать за это знание все что угодно. Он желал этого больше других, потому что он — поэт, а поэзия, как он говорит, должна открывать двери в иной мир, срывать покровы с тайны жизни, касаться морского дна, в складке которого сокрыта жемчужина.

Вот я и подумала, не пришел ли он забрать меня, имея в виду главную цель: чтобы я рассказала ему о том, что прячется за этими дверьми, чтобы он смог схватить свою лиру и вознести к небу такую канцону, которая не звучала никогда прежде и в которой пелось бы о том, чего не знает никто.

Я прямо вижу его, как он прижимается ко мне, в нетерпении ожидая моих слов, вижу лихорадочный блеск его зеленых глаз… Ну как я могла сказать ему, что… вы все уже поняли, господин Президент. Как я могла сказать ему, что здесь, в этих стенах, за исключением этого полумрака, все остальное — точно то же, как и за ними. Что мы позади зеркала, но и его задняя сторона — то же самое зеркало, подобное многим другим.

Что и здесь сущности притворяются и мимикрируют, как медузы.

Нас здесь, внутри, так же много, как и там, снаружи, и даже больше, отчего еще труднее узнать друг друга. Я говорила с некоторыми, и никто из них не знает, откуда они, нет, они помнят город, родителей, порой даже дедов, хотя их память все слабеет, но о том, что они ищут в этих стенах, они молчат… а тайна начала и конца им так же неизвестна.

Порой мы обзаводимся тут друзьями, иногда позволяем себе легкий флирт, а то и кое-что посерьезнее, влюбленность или даже любовь, пусть здесь быстро перестаешь замечать разницу между тем и другим, от того и от другого одинаковый осадок и ощущение недоразумения. И скоро уже не понимаешь, стоило ли влюбляться, а в остальном все то же, что в семье — ссоры, обиды, досада.

В самом деле, с какой стати мы должны знать что-то больше тех, кто за стенами Дома, больше нас самих, если мы оказываемся снаружи? И почему мы должны видеть вас здесь, господин Президент?

Предположим, как мы все здесь и предполагаем, есть некто, кто руководит этим безнадежным предприятием, но кто он, как он это делает и как выглядит, зачем нам это знать?

Ни болезни, ни напасти, благодаря которым мы очутились в этих коридорах, в этой мрачной юдоли, ни короткие приступы, пронзающие сердце и мозг, ни ядовитая отрава, ни газовый кран не являются связующим звеном в этом нескончаемом лабиринте, который есть Прежде и Потом, Никогда и Всегда, Ты и Я…

Мы — в Зазеркалье, и оно такое же зеркало, в котором мы видим лишь бледное лицо, не зная точно, кому оно принадлежит. Если кто-то ломает ногу, это еще не повод, чтобы ему явился лик Президента, можешь хоть голову себе разбить, это не поможет. Течет река, течет кровь, рушится плотина, вода переливается через ее обломки и заливает поля, пловец глотает воду, тонет, вновь всплывает и продолжает плыть, ничего не различая ни в слепящем солнце полдня, ни в черноте ночи.

Кто-то может заметить, что я, находясь здесь, внутри, не знаю, какой мой муж сегодня. Да если бы этот прорицатель мог вообразить, насколько я знаю своего мужа, его бы удар хватил. Я бы без труда нарисовала ему портрет конченного человека, нытика, поэта, лишившегося стержня, уверенного: все, что случилось, — космический заговор против него, с целью сбросить его с небес на землю и осудить на молчание. Потому что, расскажи он другим, что здесь, внутри, все точно то же, что снаружи, его разорвали бы на части, и первыми были бы его сгорающие от страсти поклонницы, почитающие его как гуру, а если бы он промолчал, то почувствовал бы себя трусом. Но главное — это безграничное разочарование: продраться сюда, к нам, на самое дно, и обнаружить, что все нечеловеческие усилия были напрасны, за этими дверями нет ничего нового.

Я так и вижу его, замученного, растерянного, объятого ужасом, разъяренного, обиженного, глубоко разочарованного во мне, испортившей ему всю жизнь… а затем дни и ночи вместе, я у него под боком, его взгляд сквозь меня, злодейки, обрушившей его подиум… я так и вижу испуг на его лице при одной только мысли, что я разболтаю всем это, вижу его смятение оттого, что, по его мнению, я одурачила его, его, героя, который отправился познавать неизведанный мир и вынужден был вернуться с пустыми руками.

Я вдруг почувствовала, как я смертельно устала, у меня больше нет сил… опять начинать все сначала. Готовить еду, стирать, заниматься любовью, ходить в театры, приглашать кого-то на ужин, благодарить за цветы, разговаривать, как всегда, ошибаться и недопонимать, спать, просыпаться, переодеваться… Нет, это невозможно, я не могу заставить себя вернуться в прошлое, у меня не получится.

Конечно, я могла бы махнуть рукой на свою усталость, сжать зубы и потащить свою жизнь дальше. Женщины умеют делать это, они так всегда делают, даже когда уже не понимают для чего и для кого. И даже мысль, что он снова всегда будет рядом, больше не греет. А вот то, что мне надо будет молчать, когда он захочет, чтобы я молчала, или менять тему разговора, когда он захочет, чтобы я поменяла… он ведь такой впечатлительный, такой ранимый…

Вот почему, господин Президент, я и осталась… Нет, не потому, что он пришел за мной из-за великой любви, как о том болтают, не в силах больше переносить свое одиночество, терпеть и ждать, это не есть великая любовь, это малая любовь. И не потому, что, если бы даже я вернулась с ним, к нему, он не смог бы больше сочинять те мелодичные, рвущие душу канцоны, в которых говорилось бы о страданиях от потери любимой, вообще от любой потери, канцоны, которые облетели бы весь мир, звучали бы из всех музыкальных автоматов и проигрывателей, обожаемые теми, кто продолжал бы обожать его, лишь бы он пел свои песни, в которых боль разлуки со мной, ветер, заставляющий звучать струны его лиры, делающей из него поэта только потому, что меня нет рядом, и его гложет чувство вины за это…

Меня мало трогают глупые сплетни. Нет, господин Президент, вовсе не из-за этих банальностей я повернула назад, и он потерял меня. Это ложь завистливых коллег, желающих выставить его эгоистичным нарциссом, лишив благосклонности публики, не исключаю, что эти слухи распространяют те самые дружки, с которыми он советовался, отправлять меня в этот Дом или нет, что распаляло неистовство его безумных поклонниц, ревновавших ко мне с бешеной силой.

Нет, господин Президент, все дело исключительно во мне. Он хотел узнать Истину, а я воспрепятствовала ему в этом.

Если бы вы знали, чего мне это стоило. Да, это правда, я безмерно устала, но я уже смирилась с этим состоянием и даже испытывала что-то вроде чувства симпатии к нашему Дому, к ритму его жизни. Конечно, я была бы рада выйти отсюда хоть не надолго, мы оба были бы рады увидеть летний свет, провести хотя бы еще одно лето на том островке, где мы оба… нет, пусть даже я одна, даже без него, я была бы счастлива прогуляться в тех местах.

Но, выйдя вместе с ним и отвечая на его неизбежные расспросы, я разрушила бы все. Разве я не права? Скорее я позволила бы укусить себя змее в сто раз более ядовитой, чем моя тривиальная болезнь…

И я не сомневаюсь, что вы поймете, господин Президент, почему, когда мы уже были на выходе, я окликнула его звонким и уверенным голосом, какой был у меня в молодости, и он… я знала, что он сделает это… он обернулся, и у меня засосало под ложечкой, я почувствовала себя легкой… такой легкой… бумажная фигурка на ветру, тень которой то растягивается, то сжимается и смешивается с другими вечерними тенями, он смотрел на меня, окаменев, все еще не веря в худшее, а я таяла в его зрачках, потому что уже видела, как он мучительно, но очевидно возвращается к жизни, еще ничего не понимая, но уже способный утешиться и, может быть, даже стать счастливым…

Сейчас он дома, у нас дома, спит безмятежным сном.

Конечно, он немного утомлен, но…

Примечания

1

Город в Венгрии. (Здесь и далее — прим. перев.).

2

Паннония — древнее название земель, большей частью входящих в современную Венгрию.

3

Нитра — город в Западной Словакии. Вараждин — город в Хорватии.

4

Суботица — город в Сербии.