Николай Переяслов - Он где-то рядом Страница 11

— «Нарзан» или импортную? — задержалась она на секунду возле столика.

— «Нарзан», — повернувшись к ней, ответил Вовка и, как мне показалось, что-то быстро сунул ей в раскрытый блокнот, — но если можно, то чтобы он был холодным и со вкусом «Ркацители».

— У нас всё можно, — быстренько захлопнула блокнот официантка и через пару минут действительно поставила нам на стол бутылку запотевшего от холода «Ркацители».

— Мы с вами в расчете? — неуверенно уточнил я, беря в руки высокую студеную бутылку.

— Всё в порядке, — улыбнулась она и отошла к другому столику.

— А ты мастак! — засмеялась Надя, повернувшись к Иванову. — Умеешь превращать воду в вино!

— Случается иногда, — сказал он, поднимаясь с места.

И, захватив со стола бутылку, мы весело вышли на вечернюю московскую улицу…

Глава восьмая

РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Пожалуй, описывать ту нашу ночь в деталях я не стану — во-первых, никому, кроме нас самих, наши перехихикивания, касания да недомолвки не могут быть интересны, а во-вторых, я и сам почти ничего из неё толком не запомнил, кроме нескольких обалденных поцелуев возле ее подъезда. Зато через пару дней я и на самом деле разыскал этот зачуханный «Коммунаровец», темной глыбой возвышающийся над одной из грязных площадей в получасе ходьбы от метро «Электрозаводская», и записался в театральную студию. Еще этот козел, руководитель, не хотел меня принимать! Начал всякую фигню выспрашивать, в каких, мол, я до этого кружках участвовал да в каких, говорит, амплуа выступал. Ромео, говорю, играл в школьном театре. Монолог с черепом в руках произносил. На английском языке. «Tо be or not tо be?» Сейчас, мол, я его уже не вспомню, а тогда у меня, скрытая от зрителей этим самым черепом, была перед глазами записочка с текстом, да еще наша англичанка из-за кулисы слова шептала…

Записал-таки, зараза. Хотя и предупредил, что первое время еще на меня посмотрит. Козел…

А что мне его смотрение? Мы созванивались с Катей, где встретиться, и три раза в неделю ехали на «Электрозаводскую», где нас часа по два подряд заставляли, растягивая рот, повторять слова «ма-ла-ко» или «ха-ра-шо», имитировать крики домашних птиц и животных, а то изображать типы увиденных на улице прохожих. Где-то уже через месяц после начала занятий Катя начала выходить на сцену в маленьких эпизодических ролях без слов или с односложными репликами, меня же наш Уютин — ну, тот зараза-режиссер, что не хотел меня в сентябре записывать в студию — держал в черном теле аж до самой середины ноября, хотя мне очень хотелось участвовать вместе с Катей в сценическом действии, чтобы она, видя, с каким восторгом принимает меня театральная публика, тоже оценила мою разностороннюю талантливость. И вот, выбежав наконец-то в одной из массовок на сцену, чтобы на две-три секунды появиться перед настоящим, наполненным зрителями залом, я умудрился споткнуться о какой-то дурацкий выступ в полу и, грохнувшись со всей свойственной мне неуклюжестью, завалил на актеров торчавшую посреди сцены высоченную, хотя вовсе и не тяжелую, тумбу, чем довел зал до восторга, а нашего режиссера до бешенства. После этого, ясное дело, мне пришлось прервать мою артистическую карьеру и посещать ДК «Коммунаровец» только в качестве зрителя.

Но надо сказать, что за те несколько месяцев, пока я репетировал своё будущее явление зрителям «Коммунаровца», произошли и некоторые другие события, как связанные с нашей театральной студией, так и не имеющие к ней никакого отношения. После своего провала в университет Вовка устроился на работу в журнал «Земля и глина» литсотрудником отдела «Кладовые недр», где занимался обработкой материалов, присылаемых в редакцию геологами-поисковиками и директорами приисков, а однажды опубликовал в нем и свою собственную заметочку о работе в геологической партии в Забайкалье.

— …Боже мой, они же всё сократили! — сокрушался он в ответ на мои поздравления с публикацией. — Они выбросили самое главное! Ведь я писал о том, как, работая в полевых партиях, я понял, что главная кладовая России — это не её недра (которые, кстати сказать, уже почти полностью исчерпаны), не её вырубленные леса, отравленные гербицидами поля, загаженные промышленными стоками воды, и даже не ее научный потенциал, а её — дух, то есть те, заключенные в людях, СИЛА и ВЕРА, энергоемкость которых, если так можно выразиться, несоизмерима ни с какими другими ресурсами державы…

Он написал также большую работу под названием «Старость же — суть грехи», в которой, опираясь на труды и жизнеописания великих старцев, доказал, что время есть понятие нематериальное, и появилось оно в жизни только с вхождением в нее категории греха. Грехопадение Адама и Евы — вот та первая точка хронометрического отсчета, которая появилась в мире, не знающем понятия времени. И с каждым человеческим грехом шкала Вечности начала дробиться и покрываться зарубками: «через день после пьянки», «на другой год после войны», «за шесть месяцев до своего второго срока», «три часа спустя после убийства» — и так далее. Человек, писал Вовка, не грешит только при сотворении молитвы, когда он находится в единении со своим безгрешным Создателем, а это значит, что молитва является тем единственным в мире процессом, при совершении которого время исчезает. Не случайно великие молитвенники доживают до самых преклонных лет, и даже после их смерти мощи их остаются нетленными, то есть — не поддающимися времени…

Не знаю уж, почему, но эту его статью не приняли ни в «Журнал Московской патриархии», ни в «Православную беседу», ни даже в «Науку и религию». Он, правда, снес это весьма спокойно и даже было принялся за написание новой работы, но вдруг ни с того ни с сего ушел из своего журнальчика и уехал в Забайкалье к дядьке.

Я тогда еще бегал ради встреч с Катей в эту дурацкую театральную студию, и первое время приводил с собой несколько раз и его, но он, едва только взглянув на нашего Уютина, сказал, что это первостатейный подлец и мерзавец, которому не то что молодые таланты, но нельзя даже стадо овец на минуту доверить, и что такие люди рано или поздно обязательно становятся преступниками, а то и убийцами.

Игорь Семенович тоже с первого взгляда невзлюбил Иванова и, увидев, что Надя разговаривает с ним, устроил ей шумный нагоняй за то, что она притаскивает на репетиции кого попало. А надо сказать, что я давно уже заметил, что между ним и Надей существует отнюдь не творческая связь. Однажды мне довелось видеть, как Надя выскочила из его кабинета вся раскрасневшаяся, взлохмаченная и в скособоченной кофточке — я даже заикнулся тогда, не случилось ли, мол, чего, но она раздраженно дернула головой и взглянула на меня с такой неприязнью, что я уж и не рад был, что встрял.

— Иди! Иди! Я сама обойдусь!.. — прошипела она, отворачиваясь.

Потом как-то, в глубине того же коридора, я видел, как она пыталась вырвать свою руку из цепкой хватки Уютина, но разве восемнадцатилетней девчонке одолеть тридцатипятилетнего мужика? Я, конечно, мог подойти и вмешаться, но, помня, как она зашипела тогда на меня в первый раз, сделал вид, что ничего не заметил, и отвернулся к темному окну. А когда снова скосил глаза в их сторону, увидел только захлопывающуюся за ними дверь Уютинского кабинета. Ну, а последнее время он, уже не стесняясь, клал ей свою руку то на бедро, то на плечо, и она всё это сносила как должное. Я понимал, что никакой любовью здесь и не пахло — тонкогубый, с хищно подрагивающей ниточкой усиков и маленькими масляными глазками, тридцатипятилетний Игорь Семенович вряд ли мог пленить сердце восемнадцатилетней красоточки обыкновенными заигрываниями. С его патологической жадностью, о которой ходили целые анекдоты, он ей, небось, и цветочка-то ни разу не подарил… Скорее всего, заманил её в свои сети обещанием свести с настоящими кинорежиссерами, устроить роль в какой-нибудь съемке и всё такое прочее.

Не знаю уж, каким образом, но Вовка это всё сразу про него понял, а он сразу же понял, что Вовка это понял, и страшно распсиховался. После того случая, когда Уютин устроил головомойку Наде, Вовка заходил на наши репетиции еще не более двух раз, и каждый раз Уютин, видя его, просто менялся в лице.

— Чего тебе тут надо? — зло хрипел он, увидев его в зале или где-нибудь в стенах «Коммунаровца» еще. — Пока я здесь, тебе тут нечего делать. Понял?! И не смотри на меня своими идиотскими глазами, слышишь, не смотри на меня так, святоша!..

Взгляд у Вовки действительно был, словно рентген, я давно заметил, что под ним чувствуешь себя как бы раздетым, так и кажется, что он видит тебя насквозь, читая самые твои темные мысли и желания…