Олег Врайтов - Записки фельдшера Страница 12

Прошло уже полтора года, как Ирина Васнецова уволилась со «Скорой помощи» и устроилась работать секретарем в ООО «Монблан». Шаг этот для нее был самым тяжелым, даже развод с бывшим мужем трехлетней давности не оставил в душе такого чувства опустошения и беспомощности. Она никак не могла отделаться от ощущения, что с княжьего престола сверзилась прямиком в грязную лужу — не могла, и все.

— Ты дура, Ирка? — воскликнула подруга Лиля, с которой она поделилась наболевшим как-то вечером, в кафе, за рюмкой коньяка. — Ты соображаешь, что говоришь вообще? С какого престола ты там упала? Это «Скорая» — престол? Эта клоака? Это болото гнилое? Кем ты там была?

— Фельдшером, — тихо ответила тогда Ира.

— Фееееельдшером, — презрительно протянула Лиля. — И что, сильно это твоей жизни помогло? Дом построила, здоровья вагон заимела, славой и почетом обзавелась, счет в швейцарском банке открыла? А?

Ответить тогда ей было нечего. Может, виноват был коньяк, который на момент этого разговора уже приканчивали подруги, а может — бесспорная правота Лильки. Фельдшером Ира отработала десять лет, от звонка до звонка — и, тут въедливая подруга была безусловно права, — ни по одному пункту перечисленных материальных и духовных благ ответить утвердительно не могла. Какое там… частые обещания начальства в отношении служебного жилья так и остались обещаниями; ночные дежурства в холодных машинах наградили хроническим пиелонефритом и прочими — итами в той области, которую женщине особенно надо беречь; зарплата с каждым годом становилась все меньше, в рамках бесконечных экспериментов власть имущих чиновников с финансированием здравоохранения; а что же до славы и почета — ославили, было дело, на передовице в газете, с указанием фамилии и чуть ли не домашнего адреса. Иру трясло не одну неделю, когда она вспоминала тот вызов, пьяного выродка, швыряющего в нее стул, дикий крик «Я тебя найду, тварь!»… Все верно, кроме неприятностей, нищеты, бесправия и безвозвратно утраченного здоровья, ничего ей не дала «Скорая». Ничего… кроме чувства собственного достоинства, кроме гордости, которая, сквозь толстый налет горечи разочарования, все же имела место быть — складываясь из сочетания чувства собственной нужности, профессиональности, востребованности, незаменимости. Именно этому чувству и пришлось наступить на горло, когда перед фельдшером Васнецовой встал выбор — или и дальше прозябать в нищете и каторжных условиях, или менять место работы.

Впрочем, даже тогда она не хотела уходить. Жалко было трех лет учебы, практики, категории, красного диплома, которым она так гордилась, собственной квалификации. Ушла она не сама.

С приходом нового главного врача жизнь на станции «Скорой помощи» стала неуловимо меняться к худшему. Сначала куда-то подевались все надбавки и проценты, наличие которых хоть как-то скрадывало нищенские медицинские оклады и удерживало персонал от немедленного бегства; потом тихонько испарились все доплаты за стаж и категорию, что было равносильно ножу в сердце для фельдшера, — вместо процентов за выслугу лет, составлявших половину зарплатной суммы, Ира теперь фиксировано получала жалкие пятьсот рублей к окладу. И все. Мягко говоря, это было не просто мало, это было ничего. Терпела она и это, как терпели это десятки ее коллег, — все в напрасном ожидании того чудного мига, когда новый главный все же нахапается и отдаст концы от несварения, с вечной верой в доброго царя и справедливого главного врача, который с неба спустится и разом наведет порядок, если уж не во всей медицине, то хоть на данной подстанции.

Но снижение зарплаты при растущих ценах оказалось далеко не концом бурной деятельности главного. Он увлеченно занялся кадровой политикой, и на место много лет работающего старшего фельдшера Елены Владимировны, пользующейся у персонала уважением и непререкаемым авторитетом, поставил другую — мадам Костенко Анну Петровну, работающую не так давно, но уже успевшую прославиться двумя вещами: своей гипертрофированной угодливостью и столь же немалой рассеянностью. Для среднего медперсонала наступили черные дни. График, некогда стабильный и удобный, превратился в бумажный бардак, где были перепутаны смены, фамилии, машины и даже часы — Костенко, оправдывая второй пункт своей репутации, добросовестно забывала табелировать отработанное время персоналу. На новом месте она освоилась достаточно быстро — и график приобрел желанную оформленность у тех, кто, чего греха таить, стали таскать пухлые пакеты с «уважением» в кабинет с табличкой «Старший фельдшер». Впрочем, даже это не было стопроцентной гарантией, потому что рассеянность Костенко не лечилась и мздой. Однако, пообещав и не сделав, она вполне успешно разыгрывала из себя глухую, когда обманутый фельдшер или медсестра приходили выяснять причины несоблюдения условий договора. Тем не менее довольно быстро выделилась категория «блатных», которые носили ей подарки постоянно и имели привилегированный статус по сравнению со всеми другими.

С этого и началась история Ириного увольнения. До прихода Костенко Васнецова спокойно работала на 9-й бригаде с одним и тем же врачом, сутки через двое, и искренне наивно считала, что так будет всегда. Ах, какой чудный мужчина был Александр Сергеевич! Мечта, а не врач! Высокий, плечистый, начитанный, грамотный, всегда уверенный в себе — с таким не страшно даже на «огнестреле», даже на ДТП с двумя и более пострадавшими, даже среди пьяной гопоты, размахивающей оттопыренными пальцами и колюще-режущими предметами с требованием немедля «откачать братана». В общении — так вообще прелесть, ни одного грубого или укоряющего слова при пациентах, все корректно, плавно, с юмором. В общем-то, только это и держало Ирочку на «Скорой помощи», когда зарплаты стало хватать лишь на оплату жилья. И она очень сильно удивилась, когда внезапно, придя на очередную смену, обнаружила себя на другой — педиатрической — бригаде, а с ее Воронцовым красовалась фамилия молодой девчонки, полгода как работавшей после окончания училища и досель мелькавшей только именно на педиатрии. Замена была, мягко говоря, дикой: детские бригады, по сути, выполняли консультативно-транспортные функции, ургентных больных там — один в год, вся функция фельдшера сводится к переносу сумки и написанию карт вызова. Девятая же бригада неофициально считалась «малой реанимационной» и дублировала ту, когда «шоки» были заняты — Воронцова посылали на инфаркты, утопления, травмы, аварии, отеки легких и прочие комы, где ему, как никому другому, требовались опытные руки рядом. Девица, только-только вышедшая из-за парты, разумеется, не могла похвастать ни умением интубировать, ни пунктировать пустые или проблемные вены (особо пользовались успехом «сожженные» вены наркоманов и «резиновые» — диабетиков), ни ставить катетер, ни повязку окклюзионную… да что там говорить, она не имела даже опыта работы на общей бригаде, без которого на первом же профильном вызове начинают трястись руки и забываться даже те элементарные знания, которые присутствовали изначально.

Ира, решив разобраться, поднялась в кабинет к старшей — была принята холодно, если не сказать — враждебно. Ей, Васнецовой, вельможно было указано, что ее работа — на бригадах, на тех, куда ставят ее люди старше должностью, и вообще никто ей не обещал, что она с Воронцовым будет до тех пор, пока смерть не разлучит. Робкие намеки на долгую работу и бригадную слаженность разбились о бастион каменного выражения лица старшего фельдшера и фразу «Как я решу, так и будет». Бледная лицом, Ирина вышла из кабинета и молча отправились в машину детской бригады.

Отныне педиатрия стала ее родным домом — на девятую Костенко ставила всех, кроме нее; бывали даже случаи, когда Александр Сергеевич работал самостоятельно, раскатывая по инфарктам и инсультам в гордом одиночестве, зато Васнецова стабильно торчала на детской. Просьбы ни к чему не привели — Костенко, быстро теряя сдержанность, начинала истерично орать, а после этого ни о каком компромиссе не могло быть и речи. Была также с Ирочкиной стороны попытка поговорить с заведующей — попытка ее и Воронцова, после вызова, на котором доктор заработал смерть в присутствии: анафилактический шок, давление «по нулям» на момент осмотра и мечущаяся девушка-фельдшер, не знавшая, за что схватиться, пока врач давил на грудную клетку и дышал рот-в-рот. С заведующей, однако, вышло еще некрасивее — та на весь коридор разразилась криком «Как поставили, так и будете работать! Оставьте меня в покое! У тебя, Васнецова, вообще самомнение и требования, как у мэра! Скромнее надо быть!» и хлопнула дверью. Такого от Куликовой, с которой отношения всегда были дружескими и теплыми, Ирина просто не ожидала. В тот момент она в первый раз в жизни услышала, как Воронцов выматерился, и поняла, что дело плохо.