Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ) Страница 12

— Но ведь мир — юдоль скорби, град грехов, выгребная яма, где Зло ежечасно торжествует; там бессилен человек, ибо не может он ничего изменить, и влачит свои жалкие дни в слезах и отчаянии…

— И все же там твое место. Посмотри на себя: что ты делаешь в обители? Не похож ли ты на преступника, который, дабы уберечься от искуса, сам надевает на себя кандалы и этим только усиливает свою тягу к преступлению? Полуденный бес искушает тебя — вижу; но зачем ты бежишь от него? Зачем хочешь укрыться под куколем? Неужто не найдешь иной дороги, отмеченной нашим Господом и отцами церкви? Разве лучше быть развратным священником, нежели добрым семьянином?

Он взглянет на меня — внимательно, пристально; добрая улыбка тронет глаза, спрячется в бороду. Я не отвечу — я молчу; да и как скажу я ему, почти святому, что не только грех прелюбодейства страшит меня, что порой ощущаю я в глубинах своего сердца безрадостный смех дьявола — и затыкаю уши, чтобы не сойти с ума… А он продолжит говорить:

— Мир пугает тебя, ты просишь: «Спаси мя, Господи, от пасти львов», — но Господь не поможет отступнику; не пожалеет труса, не спасет малодушного. Не ищи здесь убежища — ибо не за тем приходят в монастырь…

— Но зачем же тогда?

— За Истиной. За Книгой. Приходят чистые душою, обуздав себя, победив грехи; приходят те, кто видел лицо Врага и не убоялся; приходят, когда побеждены мелкие мирские соблазны, когда сребролюбие, гнев, похоть, зависть уже не властны войти даже в первый придел человеческого духа. Приходят пустые, как эта вот кружка, — и он вверх дном перевернет ее, чтобы показать мне — ничего нет.

— Но ведь сейчас книги есть не только в монастырях, отец Умберто?

— Не книги, Томас, — Книга. Одна. Одна единственная Книга Творения, которую прочесть пытаемся, которую надеемся понять. Но кто-то стасовал, смешал и переиначил слова Книги сильнее, чем позволено…

— Что это значит, отец Умберто?..

Глава 5. Бунт

Октябрь 1994 года.

…Очнулся не сразу, постепенно осознавая свое тело. Лежал ничком на полу, машинально повторяя «что это значит? Что это значит?» — на разные лады, точно сам себя передразнивал. Время споткнулось; из пустоты и полого молчания вылепило паузу. Потом опять затикало, пошло привычным ходом. Последним очнулся мозг; прояснил ситуацию — глюк, нормальный винтовой глюк.

Или — нет? Никогда раньше монахов, или священников, или еще каких-нибудь «служителей культа» во время приходов я не видел. Но — не суть. Тот, кого звали Томасом, — он, по-моему, не был монахом, а только собирался постричься — так вот, им был я. То есть — видел, слышал и думал — я. Самое же странное, необъяснимое заключалось в том, что снова, как и тогда, после Дома художника, я мог дословно повторить все, что было внутри непонятной галлюцинации. Я помнил.

Что это было? Может быть, сдвинутое винтом, сознание выдало информацию, которой я раньше не знал. Но тогда вопрос — а откуда она взялась? Кто и зачем воткнул меня в сериал про монаха? Мелькнуло вдруг — путешествие во времени. Круто. С детства мечтал.

От запоздалого отходняка стало страшно. Ощущение катастрофы сжало внутренности, паника стиснула сначала желудок, потом горло. Метнулся в угол — ползком, на животе — вывернуло наизнанку. Отдышался. Вытерся. Встал, шатаясь. И — пришел в себя окончательно.

Сразу решил: про монахов пока думать не буду. Сейчас точно не разберусь; отложу. Надо сосредоточиться на насущном. К примеру, сколько времени? Глянул на часы — оказалось, что галлюцинация заняла всего минут пять. Тоже нелепо как-то, но я махнул рукой: в конце концов, у винта есть и такая особенность — растягивать и комкать время. Тогда, у Татки, я был уверен, что провел в черной дыре пару секунд, а оказалось — всю ночь маялся. А теперь, видимо, наоборот: показалось, что прошло несколько часов, а на деле — ерунда. И хорошо. А то, не дай Бог, прибрел бы охранник (как же его все-таки зовут? Ваня? Или Вася?).

Я двинулся дальше — осматривать и обнюхивать находку, обходить хранилище. Шкафы — в потолок. Стеллажи вдоль стен. В некоторых — закрытые ящики, вроде сейфов. Антиквариат. Раритеты. Ценности. Новодевичье кладбище, для особо отмеченных. Я опять вспомнил Киприадиса. Эксгуматор… Трупоед…

Вот оно. Момент истины, твою мать. Книги…

Деньги — большие, настоящие деньги, запертые в марксистско-ленинском изоляторе.

Вдруг все ушло: затянувшаяся бездеятельность, «академический отпуск», культурный досуг и беседы о вечном. Не быть мне грузчиком… И — хорошо. Правильно. Резюме по факсу обрело новый неожиданный смысл. Три судимости — нормально. Весомо. Я — это я: аферист, мошенник, хобби — наркотики. А помойку оставим — для Киприадисов и Визгунов.

Клад, Клондайк, Эльдорадо! Я почувствовал себя ныряльщиком за жемчугом, перед которым вдруг расступилось море. Вот они — раковины. Бери, сколько хочешь…

И — возьму. Проблема оборотных средств решена в полном соответствии с учением Маркса о первоначальном накоплении капитала.

Буду бомбить. В той неотвратимости, с которой раритеты оказались на моем пути, чудилась мне высшая справедливость — а заодно и месть господину президенту фонда, который использовал меня как половую тряпку…

А увольняться-то теперь и ни к чему. Только одно крохотное сомнение червячком копошилось внутри: точно наткнулся я на хранилище не просто, а — благодаря Киприадису. Чувствовал — объяснить не мог; точно не просто так решил взять и сделать деньги на этих книжках, а подталкивал меня к этому Киприадис, подталкивал тем, что именно так обо мне и думал, именно такое место для меня отвел. Он назвал, дал имя, как Господь, — вор. А я и стал вором.

Посадят обязательно… Хотя… Плюнуть-растереть: нары, по большому счету, не страшней этих полок, так же лежишь, а время идет. Да и — не в первый раз…

Шел вдоль полок, рассматривая книги, иногда — вынимая, пытаясь прочесть. Были на русском, но выглядели не так впечатляюще, как иностранные.

Вытянул наугад. Ух ты — «Майн Кампф». Самое место для него — в институте марксизма-ленинизма. Хозяева друг друга стоили, хотя и ставили на разных козырей. Книга как книга. Я держал ее в руках и ничего не испытывал, никакого трепета. Вдруг вспомнил — обрывки родительских разговоров на кухне, воспоминания отца, рассказы бабки… Генерал Путканер, Дробицкий яр, Харьков — «восточные ворота»… Вошли в октябре, в управе на Сумской вывесили приказ Путканера — «о выявлении жидовских элементов». И сразу забегали добровольцы. Привыкли доносить… А потом — евреев гнали по Московскому тракту к заводским баракам… Почему-то представил себе эту картину: идут тихо, а из окон — смотрят на них уцелевшие; тайком, боясь, что заметят — и тоже заберут; смотрят — жалостливо, злорадно, с любопытством, а как это — идти на убой? Я всегда был равнодушен к еврейской теме, но мутная эта затаенность, как и тайное ликование: не меня, не меня! — все это было неправильно.

Встряхнулся — во, занесло! А ведь книжка-то наверняка пойдет за хорошую цену; сейчас многие увлекаются… Старая, года тридцать третьего. Взял ее — и еще парочку — с шикарным переплетом. Спрятал под рубаху — вроде не видно. Выключил свет, вышел. Вспомнил деда-чеченца — вот с этими книгами можно и на страшный суд…

— Ну че, Борь, — окликнул Ваня-или-Вася. — Закончил свои дела — нет? Может, в нарды разочек?

— Расставляй, — бросил я на ходу. — Сейчас приду, подмету только в комнате, а то у меня там шкаф упал.

— Вот, блин, не повезло! — посочувствовал Ваня-или-Вася. — А я и то слышу, как там у тебя громыхает, думаю — че за фигня? А это шкаф, оказывается…

Книги я обернул бумагой, спрятал в стол. Прибрал в кабинете, закрыл окно и пошел играть в нарды.

…Вася. Все-таки Вася. Я прямо его спросил: мол, как зовут-то тебя?.. Играл Вася с азартом, с прибаутками, долго гоняя в ладони кубики, по-детски расстраиваясь и радуясь. Радоваться, правда, ему нечасто приходилось — везло мне в эту ночь, феноменально везло, с таким фартом в казино надо было идти, а не сидеть в бывшем Институте марксизма-ленинизма. Пять — шесть: с головы в крайний угол — повезло! Теперь надо две — и рраз! — выпало. Дубль, еще дубль! И все — в тему, ни одного пустого! Васек расстраивался, нервно сжимал кулаки — я вдруг обратил внимание на татуировку у основания большого пальца: паучок. Насекомое как будто шевелило лапками в такт его движениям. Усмехнулся: неужели коллега? По ходу, со всех сторон обложился Киприадис: не повезет со мной, переведет стрелки на охранника. Спросил между делом: