Жан Эшноз - Я ухожу Страница 12

«Ну конечно», — признает Баумгартнер, доставая из кармана шесть бумажек по пятьсот франков, зажатых скрепкой. «Порядок! — откликается Палтус, возвращая ему скрепку. — Только невредно было бы и прибавить». — «Ну нет, — возражает Баумгартнер, указывая на шприц и вату, — я тебя знаю, ты все спустишь на эту мерзость». Начинается торг, в результате которого Баумгартнер облегчается еще на четыре бумажки по пятьсот франков; во время беседы он машинально разгибает скрепку, превращая ее в более или менее прямую проволочку.

Позже, на улице, Баумгартнер тщательно проверяет, не пристала ли к его одежде какая-нибудь частичка грязи из палтусова хлева. Ничего не обнаружив, он все же отряхивается так, словно и зараженный воздух комнаты мог каким-нибудь образом осквернить его, хотя он берегся изо всех сил; вернувшись домой, надо будет помыть руки, а может быть, и почистить зубы. Итак, он доходит до станции «Шато-Руж» и едет на свою новую квартиру. Час пик еще не наступил, вагоны полупусты, есть много свободных скамей, но Баумгартнер предпочитает устроиться на откидном сиденье.

Находясь в вагоне метро, что забитом, что пустом, Баумгартнер предпочитает откидные сиденья, в отличие от Феррера, всегда сидящего на скамейках. А ведь, занимая скамейку, как правило, оказываешься лицом к лицу или бок о бок с кем-то чужим, чаще же всего и то и другое разом. Такая позиция влечет за собой неизбежные соприкосновения, толчки, неудобства, нескромные взгляды и даже разговоры, совершенно ему ненужные. Ввиду всего этого, даже в часы пик, когда приходится вставать с откидного сиденья, чтобы освободить место для прохода, он хранит верность своему пристрастию. Это место индивидуально, подвижно и многовариантно. И уж, конечно, одиночное откидное сиденье — большая редкость! — обладает в его глазах двойным преимуществом в сравнении с парным, которое чревато таким же неудобным соседством, как скамьи, хотя все равно предпочтительнее этих последних. Таков уж он, Баумгартнер.

Полчаса спустя, вернувшись в свое новое жилище на бульваре Экзельманса и обнаружив у себя в руке проволочку, Баумгартнер никак не может решиться выбросить ее; наконец он сует ее в цветочный горшок и ложится на диван. Закрыв глаза, он пытается заснуть, отключиться от действительности хоть ненадолго — Морфей, ну пожалуйста, минут на двадцать-тридцать! — однако сон упрямо не идет к нему.

14

Разумеется, Феррер тоже ни на минуту не сомкнул ночью глаза. Стоя на коленях перед раскрытыми сундуками, он без конца вертел и перекладывал туда-сюда каждый из найденных предметов. Он безумно устал, у него уже не было сил рассматривать древности и радоваться своему счастью. Охая от боли в спине, он с трудом встал на ноги, подошел к окну и увидел, что на дворе уже день, хотя какой черт день! — в Порте Радиум солнце бодрствовало круглые сутки, точно так же, как он сам.

Комната Феррера имела вид тесного индивидуального дортуара: в этих словах кроется явное противоречие и, тем не менее, это именно так: голые серые стены, лампочка под потолком, линолеум на полу, треснутый умывальник в углу, двухъярусная кровать (Феррер выбрал себе нижнюю), сломанный телевизор, стенной шкаф, содержавший всего лишь карточную колоду, на первый взгляд обещавшую разогнать скуку, но на самом деле бесполезную, ибо в ней не хватало червового туза, сильный запах горелого и булькающая батарея. Никаких книг; впрочем, Ферреру вовсе не хотелось читать, ему наконец удалось заснуть.

После осмотра «Нешилика» он надеялся вздохнуть посвободнее в Порте Радиум; впрочем, каждый раз, как человек вздыхал посвободнее в этих местах, из его уст вырывалось плотное и белое, как вата, облако пара, которое тут же разбивалось о ледяной мрамор воздуха. После того как Ангутреток и Напасеекадлак, получив благодарность и плату Феррера, отбыли в Тиктойяктук, ему самому пришлось томиться еще добрые две недели в этом городке, где все гостиничные услуги сводились к вышеописанной каморке, соседствующей с прачечной. Тот факт, что помещение это служило клубом и местом встреч, остался для Феррера неизвестным по той простой причине, что оно всегда пустовало, а управляющий был нем, как рыба. Возможно, он предпочитал тактику молчания, опасаясь неприятностей, ибо туристы крайне редко наведывались в эти забытые богом и людьми края: день здесь тянется бесконечно долго, развлечений — ноль, а погода всегда мерзкая. Поскольку, вдобавок, тут нет ни полиции, ни представителей власти, вполне можно заподозрить, что пришелец скрывается от правосудия. Ферреру пришлось расточить немало времени и долларов, улыбок и знаков, дабы усыпить наконец подозрительность управляющего.

Еще труднее было отыскать среди жителей Порта Радиум плотника, способного изготовить контейнеры для поездок с «Нешилика». Это было тем более сложно, что в здешних местах дерево практически отсутствует; то есть, его тут нет так же, как и всего остального; известно однако, что при наличии денег все возможно. Феррер познакомился с хозяином супермаркета, который согласился приспособить под груз крепкие ящики из-под телевизоров, холодильников и станков. Работа требовала много времени, и Ферреру пришлось терпеть. Притом терпеть, сидя у себя в комнатке, так как он боялся отойти от своих сокровищ и прямо-таки места себе не находил, долго не видя их. К тому же Порт Радиум и в самом деле не самое веселое местечко на земле, здесь мало что происходит, особенно по воскресеньям, когда скука, тишина и холод, сплетаясь воедино, достигают своего апогея.

Иногда он все же выходил прогуляться, но смотреть было не на что: великое множество собак, по три на каждого жителя городка, два десятка домишек веселеньких расцветок, с крышами из рифленого железа, да две шеренги жилых зданий окнами на порт. Ввиду низкой температуры Феррер все равно не мог гулять долго. Он быстренько пробегал по безлюдным улицам мимо этих домов с закругленными углами — видимо, для того, чтобы морозу не за что было зацепиться, — и шел к пристани, минуя желтое здание диспансера, зеленое — почты, красный супермаркет и голубой гараж, перед которым стояли рядком снегоходы. А у причала — опять же рядком — дожидались теплой погоды пришвартованные корабли. На берегу снег в основном стаял, но большая часть бухты все еще оставалась подо льдом, в котором был проложен только один узкий фарватер.

Однако среди всеобщего оцепенения ему случалось наблюдать и кое-какие признаки человеческой деятельности. Так, двое предусмотрительных аборигенов, пользуясь оттепелью, долбили ямы во временно рыхлой земле с целью захоронить в них родичей, которые умрут будущей зимой. Парочка других обложилась строительными полуфабрикатами и сооружала дом, руководствуясь при этом объяснительной видеокассетой; движок стрекотал, как пулемет, подавая электричество в видеомагнитофон, вынесенный на улицу. Трое детишек тащили в супермаркет пустые бутылки. В порту, где высилась старая церковь из железного листа, два серо-стальных «Зодиака», с пыхтением пробравшиеся по тесному фарватеру, высаживали на берег дюжину пассажиров, одетых в анораки и обутых в толстые сапоги. Ледяная корка в бухте начинала трескаться, расходясь широкими пластинами простых очертаний, напоминавшими части детской мозаики, а на горизонте, сверкая под бледным солнцем, величаво проплывали сотни айсбергов — больших и поменьше. Возвращаясь домой, Феррер вновь увидел двух домостроителей. Они сделали перерыв в работе и, видимо, для разнообразия, заменили строительную кассету другой, скорее порнографического характера, которую смотрели стоя и молча, с серьезными вдумчивыми лицами.

В первые дни Феррер ел в одиночестве у себя в комнате и общался, вернее, пытался общаться, с одним только управляющим. Но беседы с этим последним, даже когда подозрения его улеглись, были малоинтересны. И потом объясняться только жестами весьма утомительно. Во время коротких прогулок Феррера местные жители всегда отвечали ему улыбкой на улыбку, но тем все и кончалось. И лишь за два дня до отъезда, когда Феррер попытался разглядеть сквозь мутное окно внутренность одного из домов, он заметил в глубине помещения молодую девушку, которая улыбнулась ему, как и все прочие. И, как всем прочим, он ответил ей улыбкой, но на сей раз в дело вмешались родители девушки. Они явно скучали и радостно пригласили его войти и выпить с ними за компанию; для охлаждения виски девушку послали отколоть кусочек льда от ближайшего айсберга; потом все они здорово выпили, изъясняясь на плохом английском, а потом его оставили пообедать и угостили тюленьим муссом и китовыми бифштексами. Но сперва ему показали дом — прекрасно утепленный, с телефоном и телевизором, большой печью и современной кухней, обставленный дешевой мебелью светлого дерева, популярной на севере, но нередко встречающейся даже и в парижских предместьях.