Алексей Федотов - Свет во тьме Страница 12

Александр Николаевич в бессильной ярости смотрел, как ненавидящие его прихожане со злорадством наблюдают, как он безуспешно пытается разнять жену с любовницей. Применить физическую силу принародно он не мог, поэтому надеялся только на Льва Александровича, который несколько часов назад зачем-то пошел в кабинет старосты.

Еще не доходя до своего кабинета, Береникин почувствовал сильный запах перегара. Он распахнул дверь, и его подозрения подтвердились. Положив голову на стол и тяжело дыша, в комнате сидел ничего не понимающий помощник старосты, а по полу катались пустые бутылки. Однако, несмотря на такое сильное опьянение, Лев Александрович продолжал оставаться единственной надеждой Александра в сложившейся ситуации. Он быстро налил половину граненого стакана водки и поднес к носу своего помощника. Учуяв знакомый запах, тот немедленно пришел в себя. «Чего тебе, Сашка?», – спросил он. Староста в доступной форме обрисовал ситуацию. «Так это же форменное безобразие!»– возмутился Лев Александрович.

Залпом осушив стакан, он, нисколько не стесняясь своего вида, вышел на двор и немедленно подошел к все еще дерущимся женщинам. Исходящий от него мощный запах заставил их отпустить друг друга и в недоумении уставиться на того, от кого он исходил. «Светка, ты чего пьяная дерешься прямо у мужа на работе? – зычно крикнул он. – Сейчас в вытрезвитель сдам! А ты, Зойка? Ведь уволю!». Он говорил настолько уверенно, что женщины поверили, что и впрямь сделает. Поэтому мигом протрезвевшая Светлана, опустив голову, пошла домой, а Зоя отправилась на склад. После этого внимание помощника старосты привлекли прихожане. «А вы чего здесь расселись, вороны? – грозно спросил он.– А ну пошли вон, пока милицию не вызвал!».

«С этим лучше не спорить, – веско сказал Кувин.– Потому как таким пьяным иродам сейчас большая власть дадена. Он ведь отправит не в милицию, а прямо в застенки КГБ». После этого напуганные Лукой прихожанки быстро покинули соборный двор.

«Не знаю, как тебя и благодарить, Лев, – сказал Александр Николаевич. – Ведь все это специально подстроено, да так, что если бы не ты…». «Беги за коньяком», – веско сказал Лев Александрович. После этого он вернулся в кабинет старосты, выпил еще стакан водки, уронил голову на стол и тяжело захрапел.

1970 год подходил к концу. Уже два с половиной года архиепископ Феодор был управляющим Петровской епархией. В своей деятельности он руководствовался благими намерениями. Он желал повысить моральный облик священнослужителей, заменить членов церковных советов верующими людьми. Но на деле архиепископ Феодор выполнял то, что сам прозорливо обозначил в своей беседе с подполковником Петровым. Он увольнял и запрещал священнослужителей, посылал Патриарху представления на лишение сана, писал уполномоченному, в облисполком и райисполкомы, в Патриархию и Совет по делам религий многочисленные жалобы на членов исполнительных органов. В итоге же уволенные озлобившиеся священнослужители регистрировались властями в качестве членов исполнительных органов, а иногда и старост, и приносили приходам столько вреда, сколько не могли при всем желании принести обычные неверующие старосты.

Каждая жалоба на старост и членов исполнительных органов являлась дополнительным свидетельством в пользу их благонадежности: Льва Александровича, на которого архиепископ Феодор написал за два с половиной года в общей сложности сто двадцать три жалобы, даже наградили медалью «100 лет со дня рождения Ленина». Только при вручении предупредили, чтобы пьяный он ее не носил. «Зачем тогда было давать?» – обижался помощник старосты. Но пару раз все же пересилил себя и пришел в собор трезвый, чтобы подразнить архиерея. Патриархию же жутко раздражало, что управляющий Петровской епархией посылает в обход ее разные сумасшедшие жалобы в Совет по делам религий, причем по любому пустяковому поводу может написать десять страниц. Поэтому там он тоже был не в чести, и смотрели на него косо.

В свой борьбе «за Церковь», как он ее понимал, архиепископ Феодор попробовал опереться на актив «истинно верующих» прихожан во главе с Лукой Кувиным. Эти люди, действительно, глядели ему в рот. Они не пропускали ни одного богослужения, которое он совершал, восхищались, как Владыка служит, какие проповеди произносит, приходили к нему в епархиальное управление и по несколько часов сидели на приеме, так что не оставалось порой времени принять священнослужителей и прихожан, приехавших откуда-то из района по серьезному вопросу, и тем приходилось уезжать, так и не увидев архиерея.

Архиепископ Феодор жаловался Луке и трем активисткам этой организации «истинно верующих» – монахине Нимфодоре, Ларисе Крысовой и Зине Жабовой, как плохо ему живется в Петровской епархии, как сурово разговаривают с ним уполномоченный и подполковник Петров, как не уважают его члены исполнительных органов, как открыто игнорируют некоторые священнослужители, имеющие поддержку властей.

– Все это грешники, Владыко Святый, – веско говорил Лука Иванович, поглаживая бороду. – А вы – пастырь добрый, потому они вас и ненавидят. Но все истинно верующие и праведные люди, такие как мы, любят вас и почитают.

– Да мы им такое устроим, только благословите! – поддерживала его Лариса Крысова.

– Да любой, кто на вас не так посмотрит, хоть поп, хоть диакон, хоть из церковного совета! – вступала в разговор и Зина Жабова.

Не к чести Владыки Феодора, он благословлял этих сумасшедших на «борьбу за чистоту веры». Результатом были уродливые сцены, подобные описанным выше. «Ревнители благочестия и чистоты» писали в свою очередь жалобы, с подписями и анонимные, во все те инстанции, в которые писал архиерей, а еще в милицию, финорганы. Эти люди свою жизнь подчиняли тому, чтобы делать гадости ближним, пытались отравить им личную жизнь, навредить на работе, испортить репутацию. Свою деятельность они не ограничивали Петровом, выезжали на те приходы, где, как говорил им архиепископ Феодор, служили не почитающие его священники, и там находили единомышленников.

Способы борьбы у них всегда были очень уродливыми. Одному старенькому архимандриту, служившему в селе, прошедшему за свою веру через лагеря, вся вина которого была в том, что он несколько расходился с Владыкой Феодором во взглядах по некоторым богословским вопросам, во время каждения ставили подножки, роняли на него тяжелые хоругви. Другого священника, когда он вышел на проповедь, за волосы стащили с амвона. Не говоря уже о том, что «благоговейно» «борцы» считали необходимым вести себя только на службах, которые проводил архиепископ Феодор. Например, когда в соборе служил архимандрит Анатолий, они считали вполне допустимым болтать, бегать по храму. «Это же лжепастырь, волк в овечьей шкуре, чего с ним молиться?» – рассуждали они. Над вопросом, а зачем тогда вообще было приходить в церковь, они не задумывались.

Единственным человеком, которого они по-настоящему боялись, был Лев Александрович. Он не церемонился с «отбросами социалистического общества», как сам их называл. Луку Кувина он поймал, влил ему в рот стакан водки, а затем сдал в вытрезвитель. Ларисе Крысовой и Зине Жабовой он «поставил по фингалу», а потом сам вызвал в собор милицию, несмотря на слезы и бурные протесты старушек, их забрали на всю ночь в отделение за драку в общественном месте. Все их жалобы в любые инстанции результата не имели, потому что помощник старосты заблаговременно согласовал свои действия с властями. На все их жалобы старым кляузникам отвечали: «Нечего в церковь ходить, раз так над вами, как вы говорите, издеваются. Все нормальные старики дома сидят, внуков воспитывают или на огороде работают. А раз вам нравится, что с вами так обращаются, значит, вы этого и заслуживаете».

Единственной, кого Льву не разрешили трогать, была монахиня Нимфодора – не шутка все-таки: орденоноска. Поэтому он ограничился тем, что придумал ей обидное прозвище «свиноматушка». А один раз во время наиболее сильного запоя его осенила гениальная мысль. Согласовав свои действия с Николаевым, он за три бутылки водки договорился со своим приятелем-журналистом. Вскоре в областной газете появился фельетон «Свиноматушка». В нем говорилось, что вот была такая хорошая свинарка, всю жизнь трудилась, даже орденом ее наградили самым высшим и дорогим – Ленина. Но, видимо, от того, что вся жизнь ее прошла среди свиней, она от них заразилась, стала монахиней, после чего начала вести себя по-свински. После этого приводилось несколько примеров ее отрицательного поведения, которые у любого человека легко найти. Монахиня Нимфодора сильно плакала, написала жалобу в обком КПСС. После этого в той же газете мелкими буквами было напечатано извинение за некорректный фельетон, где отмечалось, что каждый человек имеет право на свободу совести и т.д. Но знакомые и друзья теперь смотрели на нее косо.