Татьяна Алферова - Коломна. Идеальная схема Страница 12

Николай бывал предупредителен с подругами первые три месяца, с женами — полгода. В отношениях с мастерской наблюдался постоянный трепет и обходительность. Жены-подруги приходили, уходили, мастерская у него была одна и требовала заботливого внимания. Здесь в принципе можно жить в периоды неприкаянности, здесь он полный единоличный хозяин, никакая женская рука не уродует стеллажи миленькими вазочками, а кушетку веселенькими накидочками. Квартира Николая рассосалась в предыдущих браках, мастерская делению не подлежала и служила оплотом, несмотря на сложности с КУГИ и прочими вредоносными структурами. Плату постоянно повышали, грозили выселить всех художников скопом из центральной части города, но до этого не доходило. Да и за долги мастерские отбирали нечасто, если сумел закрепиться в полуподвале или на чердаке — все, повезло, старайся хоть иногда платить аренду, ну, электричество, ну, коммунальные услуги. Хоть иногда. Конечно, случались комиссии, проверяющие, не живут ли художники в подведомственных помещениях, что категорически запрещалось по необъяснимой причине. Запрещалось держать плитки, постели, домашние тапочки, но все держали, стелили и зажигали. Более того, некоторые художники ухитрялись жить в мастерских с семьями, с женами и детьми.

Мастерская Николая располагалась в полуподвале, между Садовой и Канонерской улицами, во флигеле, стоявшем почти на земле, без настоящего фундамента. Она была сырой, темной, но достаточно большой и удобной, на две комнаты и крохотную кухню. Напротив, в таком же точно помещении жила семья переселенцев из пяти человек: двое молчаливых мужчин, похожих друг на друга, как один, совсем уж безгласная женщина, закутанная в платок, и тихий ребенок лет пяти. Так что Николаю повезло с устройством. Меньшую комнату он оборудовал под жилье и библиотеку. Там стояли кушетка, секретер, книжные полки и столик для приема гостей и поклонников. Большая комната служила непосредственно мастерской, с мольбертами, стеллажами, полными картин, красок, подрамников и прочего художественного хозяйства. Даже шкаф, шикарный резной гардероб, найденный на помойке, поместился в мастерской, заняв собою ровно половину кухни. Жена обижалась, что Николай не хочет перевезти к ней все вещи, несколько раз порывалась разобрать шкаф, но натыкалась на решительный отказ. Переставить шкаф в большую комнату подальше от сырости, вечнотекущего кухонного крана Николай также не соглашался. Если считать мастерскую крепостью, как всякий дом, то шкаф служил Николаю главной сторожевой башней.

Сам хозяин достиг уже тридцатипятилетнего возраста, и рассчитывал еще добиться тотальной известности. Его коротко стриженные волосы начали серебриться на висках, но глаза глядели упрямо и нахально, как прежде. Был он среднего роста, крепкого сложения, никогда не отпускал бороды или усов, в отличие от собратьев по кисти. Не расставался с джинсовой курткой даже в морозы и не пользовался носовыми платками, ни при каких обстоятельствах. Работал запоями, картины неплохо продавались, чтобы позволить себе не искать иного заработка, но заработать на новую квартиру так и не мог. У него насчитывалось некоторое количество близких друзей, среди таких же художников или поэтов, но большую часть времени Николай посвящал женщинам. Его отличительной чертой было нелинейное восприятие реальности, неспособность говорить голую правду, за что и любили женщины — сперва, а после столь же стойко не выносили, женщинам, собирающимся цементировать свои связи, вечно требуется та унылая голая правда, которая никак не украшает мир. Друзья, напротив, большей частью ценили это его качество, или относились снисходительно. Во всяком случае, скучно с Николаем не было никогда.

Но Ирина, бескрылое создание, не явилась; перцовка, можно сказать, пропала; ехать домой лень и неохота. Оставались полы. В коридоре они совсем просели, меж досками зияли чудовищные щели, так что гостьи рисковали каблуками, а для мышей было полное раздолье. Эти мыши, перевернувшие две банки с гуашью, и вынудили Николая поторопиться. Если их не шугануть, освоятся настолько, что примутся жрать картины.

Он снял верхние доски, обнаружив под ними гору трухи, столбики фундамента из кирпичей столетней давности, не заглубленные, стоящие прямо на земле, и расколотые цементные плиты. Не ожидая, что флигель стоит на честном слове, да еще в старой орфографии, Николай перепугался, что стены тотчас завалятся, но поразмыслил и решил — сто лет стояли, на его век хватит. Он выгребал труху и носил на помойку мешками. Бомжей на помойке не наблюдалось, давно спали в соседнем сарайчике, называемом дворницкой, убаюканные синим составом для протирки окон. Это жаль, соседей бомжей можно было приобщить к работе, и они охотно помогли бы. У Николая сложились с ними чуть не родственные отношения. Состав жильцов дворницкой менялся, но старожилы передавали художника новеньким по наследству. Во дворе у общины двое друзей: дворничиха Галя, пустившая их в сарайчик за то, что курировали помойку, гоняли чужих бездомных, разгребали снег и выполняли мелкую дворницкую работу и художник Николай. У того можно при случае перехватить червонец или пачку чая, он покупает старые рамы и открытки, извлеченные бомжами из недр мусорных баков и неорганизованных свалок. После удачных клиентов и выгодной продажи картинок способен подарить бутылку настоящей водки. И бомжи поддерживали дружбу в меру своих невеликих сил: шкаф ли затащить вчетвером, найти ли подходящие доски, или попросту спереть с соседней стройки, если художнику надо. Но этой ночью они спали, как спят поздним ноябрем, утомившись темнотой, сыростью и тревогой поздней осени.

Николай все ворошил совком для мусора труху в образовавшейся дыре. Он углубился против прежнего уровня почти по колено. Пару раз попались старинные пузырьки без пробок, были аккуратно очищены и поставлены на полку. Один раз кусок газеты, старой, расползшейся в руках, медная пуговица, осколки стекла, набойка от широкого каблука и вдруг — удача — идеально сохранившаяся антикварная мышеловка с аккуратной дверцей на бронзовой пружине, потемневшей частой сеткой и изящным крючком для сыра. Зеленая пружина не желала отпускать дверцу, подковырнул краем совка, дверца щелкнула, соскочила и прищемила ему палец, слегка оцарапав.

Николай счел, что на сегодня хватит, тем более следовало обмыть такую забавную находку. Оставил развороченный пол, как есть, хоть и дуло из дыры ощутимо, прошел в кухоньку, заварил чай, достал бутерброды с колбасой, заботливо упакованные женой, и отправился в комнату, к кушетке и перцовке. От напрасного ожидания Ирины, от работы ли внаклонку, ну не от перцовки же, в самом деле, у Николая слегка кружилась голова, и мелькало в глазах, словно тени метались по углам. В комнате ему почудилось, что по полу из дыры в коридоре шмыгнула мышь. Затопал ногами, заглянул под кушетку — никого, ничего. В бутылке оставалось совсем немного, допивать уже не хотелось, хотелось спать, взять старенький плед, завалиться, не раздеваясь, глаза уж слипаются, лампочка под потолком кружится — классика. Только справился с колыханием постели, начал проваливаться в сон, услышал скребущий звук под кроватью, аж подпрыгнул. Мыши разгулялись, не иначе гнездо потревожил и не заметил. Надо бы залучить к себе дворовую пегую кошку, что живет здесь от века. Когда мастерскую получал, она уже была, а прошло десять лет, интересно, сколько кошки живут. Сел в постели, голова кружится, лампа верхняя так и горит, так и пляшет, а на полу — черт знает что. Или кто? Существо поболее крысы, поменьше кошки, рыльце вперед, как у поросенка, только желтенькое костяное, коготки на лапках птичьи, сидит сивыми глазками хлопает. Николай вскрикнул, рыльце не шелохнулось, кинул шлепанцем, не попал, рыльце лишь в ухе поковыряло сухой лапкой.

— Ты кто, белая горячка, что ли? — голос Николая скрежетал и плохо шел из горла, страшно до тех самых чертиков. — Рожки где? — и рухнул на кушетку, провалился в сон.

Во сне к нему на постель села женщина, Николай соображал, жена или Ирина. Но женщина заговорила незнакомым голосом:

— Вы, пожалуйста, не бойтесь меня.

Тут Николай разглядел — вовсе незнакомая. Молоденькая девица, лет двадцати с небольшим. В талии широковата, но личико интересное, стильное с большим чувственным ртом, несколько вялым, без намека на косметику, вот выпендривается, а? Даже глаза не подвела. Одета, типа, из бабушкиного сундука. Прическа соответствующая, растрепанная — ясно, свой брат, сестра то есть, художница.

Заметила его оценивающий взгляд, смутилась, вздохнула, зашептала невнятно. Николай прислушался.

— Я знаю, я нехороша собой, — канючила барышня, — и ноги у меня большие.

Николай уяснил — кокетничает. Ноги, как ноги, размер тридцать седьмой не больше, и мордашка весьма выразительная. Наряд да, смелый, ну, кто сейчас не смелый, все так ходят. Пока сон не кончился, надо бы с ней в интим вступить, раз уж наяву не удалось, Ирка, стерва, так и не позвонила. Он решительно откинул плед, стянул футболку. Девица взвизгнула. Нет, ну надо так ломаться? Они даже в его собственном сне изображают неприступность. Ладно, даже интереснее, будем немножко соблазнять.