Александр Карнишин - Почти фантастика Страница 12

Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам.

Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку.

А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.

— Э! — сказал он. — Работать лучше надо. А кто не хочет работать лучше — сами понимаете. Я сказал.

И уехал.

…

Ночью Машка смотрела в окно своей маленькой спальной в окраинном недавно построенном доме в небольшом районном городе. Тучи все к ночи раздуло. С краю узким серпом светил месяц. А по всему небу блестели и перемигивались звезды. Таких звезд, она точно знала, в большом городе просто не бывает.

Звезды перемигивались. Сад за окном шумел. Где-то далеко лаяла собака. А Машка опять думала о принце. Пусть даже и не на мотоцикле. Пусть хоть пешком, с рюкзаком и с бородой. Но чтобы обязательно самостоятельный и без сильно вредных привычек.

Перед сном она повторила несколько раз для памяти:

— Планета Земля, ноль тринадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы.

И уснула с улыбкой.

И от той улыбки сон ее был легким и приятным, как и положено снам молодых девушек во время последних летних каникул.

Старость

Нет, все же придется выходить на кухню. Ничего не поделать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить к себе — но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дергаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только себе, да и то — молча.

Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зеленый плед, которым накрывался до шеи.

Старая кровь не греет. Старые кости мерзнут. Зябнет все. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо еще, что понимает собственное состояние.

Теперь — ноги в валенки. Раньше-то, в далекой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Мало ли. А еще в носках — просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице тепло, а пол-то — холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому — лучше уж в валенках.

Он подошел к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.

Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне кажется. Никого нет.

Вышел. На кухню — сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щелкнуть кнопкой чайника. Он еще теплый — это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не теплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря — к холодильнику.

А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это еще когда — в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу — с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой. Так последние шарики повыкатываются…

Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не дает. Вот эти темные пятна. Почти черные, такие красные. И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли… Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда?

И гильзы.

Вот что за голова дурацкая? Откуда такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал?

Хорошо, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это — внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь такое — сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни — что там ее осталось — манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом.

Холодильник был загорожен чем-то темным. Придется смотреть.

Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми книгами оконный проем. Черный пулемет торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в черном. Вот он-то и загораживает проход.

Придется применить силу. Ходить сквозь свои видения старик пока еще не научился. Хотя, если вдуматься, должно получаться.

Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в темный угол.

— Позвольте, — еле слышно пробормотал старик, и еще раз толкнул.

Мужик в форме выругался еще раз и чуть подвинулся в сторону.

Теперь можно открывать холодильник. Что там еще осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него — масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Еще в холодильнике стояли ряды банок с тушенкой. Но тушенки не хотелось — она жирная и холодная. А еще старик не помнил, чтобы ставил тушенку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения. Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно?

С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в черном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стеклах очков его глаза казались большими, черными, как его форма.

Главное, не обращать внимания. Не хватало еще начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом. Старость, старость… Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться. Они же его не трогают. Нет их никого. Просто нет их. И звуков никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет. Ничего нет. Он один.

Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки. А вот сахара-то и нет. Совсем нет сахара. Придется так. Но главное — кипяток.

Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду… И вовсе не смешно. Еще не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу!

Старик зашел в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь — закрыть дверь.

— Дверь не закрывай! — раздалось от окна.

Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.

— Слышь, ты, старый! Я же сказал — дверь не закрывай!

Говорят, если человеку снятся кошмары — это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но еще не больно, не заметно. А мозг уже выдает предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода?

Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Все-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулеметной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлестких выстрела и ругань вполголоса.

Старик взял кружку, подул на нее, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь — бутерброд.

— Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют! — у окна пошевелилась тень. На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задернутыми — старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты = старик что-то такое читал в детстве. Хотя… Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное — все опять затихло. Замерло. Притаилось.

Бутерброд и горячий чай. Вот — реальность. Все остальное — кошмар. Просто выдумка воспаленного старого отмирающего мозга.

Но мы еще поживем, поживем…

— Мы еще поживем, старый! Мы продержимся! — раздалось от окна.

Главное, не отвечать вслух. Это просто собственные мысли. Просто мысли.