Вениамин Колыхалов - Горислава Страница 13

— Яш-шка, не д-дури! — вскрикнул молодой пильщик, пропитанный страхом перед могуществом разъяренного ухажера авдотьевских буренок. Бык уразумел только свое имя. Второе словцо — не дури! — прозвучало пустым звуком. Шалун ринулся на пильщика. Долгоногий парень юркнул в открытую дверь кузницы. Яшка засунул башку в дверной проем: насторожил и напугал пышущий горн. Пылающий огонь поднимался костерком, в венце летучих искр устремлялся под копотный висящий кожух. Свету в кузнице было мало. Бычина тупо уставился на наковальню, взгроможденную на толстую чурку.

Оглядел черный верстак с такими же черными тисками и попятился назад. Толстый метелочный хвост стал подниматься и вздрагивать. От пережитого страха, оттого, что хозяин грузной массой намял живот, Яшка полоснул из-под хвоста тугой жидкой струей. От земли взметнулся веер брызг. Они летели на сапоги, штаны ошеломленных людей. Бык развернулся, грозно уставился на трех мужиков: на кого же ринуться первым? Хозяина он побаивался и нападать на него не хотел. Кузнец с оспенным грязным лицом держал наготове новый капроновый аркан. Он пожалел его сначала, опутал бычьи ноги прелой копновозной веревкой. Теперь все расхлебывались из-за допущенной скаредности. Кузнец попытался набросить на рога собранный в кольца белый аркан и промахнулся. Шалун широким копытом остервенело рыл под собой землю. Разминка ничего путного не предвещала. Внезапно Яшка крутанулся на месте, подлетел к стене кузницы, где стояли отремонтированные бороны. С размаху всадил рога в первую: они вошли между ленточной сталью бороны почти по самый лоб. Упрямец попытался вытащить рога — они заклинились намертво. Бык рванулся назад, вскинул голову — борона взметнулась над ней. Орудие крестьянского труда, поднятое зубьями вверх, превратилось в грозное небывалое орудие на бычьей башке. Теперь Яшка напоминал свирепого сохатого с многочисленными отвилинами раскидистых рогов. Даже лось-десятилеток не смотрелся бы так устрашающе, как этот бычина, порвавший путы, вооружившийся стальными штырями бороньих зубьев. Шалун затряс башкой, пытаясь скинуть весомый груз: борона еще плотнее легла на крутой широкий лоб в завитушках черных волос.

Мужики подняли хохот. Хозяин стоял хмурый. Савва опасался, как бы Шалун не повредил череп, не выломал под корень грозные рога.

На борону легче было набросить веревку. Кузнец не промахнулся. Запоздало подумал: что это даст? Перед ним была свирепая туша с существенной прибавкой острозубого металла. Попробуй подтяни этакую массу к себе или подойди к ней сам. Одно круговое движение головы Шалуна, и бороньи зубья пропорют живот любому, вопьются в грудь, в шею. Бык по воле случая превратился в лося. Он стремительно понесся на кузнеца. Тот швырнул конец капроновой веревки на землю, забежал за угол кузницы, заблажил оттуда:

— Гад! С тобой до пенсии не доживешь!

До позднего вечера таскал Шалун на рогах колхозный инвентарь. Обронил борону на берегу Васюгана. Капроновая веревка зацепилась за принесенную половодьем корягу, помогла сдернуть лосиные рога, оставив свои. Левый надпиленный рог перестал кровоточить, но по-прежнему жег огнем глубокий ножовочный надпил.

Красавец Яшка тоже стоял в стайке, готовый к отправке на барже. В Авдотьевке многие перекрестились, узнав, что Яшка пойдет на колбасу. Были и вздыхатели: От Яшки как на подбор рождались такие же лобастые справные бычки, телята жгуче-черной батькиной масти.

Нюша зашла в избу, немо села на широкую пристенную лавку. Горислава тоже ничего не говорила: молчание было красноречивее всяких слов. Что поделаешь — вся деревня впала в грусть-тоску. Убрело за поскотину ополовиненное стадо, проревело на всю улицу незнакомым тягучим ревом.

Терентий Кузьмич за утро два раза подряд выматерился. Такое случалось весьма редко. Стоял возле кучки механизаторов, рассуждал:

— У мужика какой ранг? Крестьянский. Нынче его и в этом ранге понизили. Что творится… что творится…

Впервые не сказал бригадир покосникам знакомых слов: «Давайте, ребятки, на травах насмерть стоять. Тогда и коровки живы будут…».

Будет ли жива лишняя скотина, которая уплывет сегодня вниз по Васюгану? Такой вопрос сидел в голове не у одного Терентия Кузьмича. Вопросец заковыристый, покрепче зуба бороны, поострее плужного лемеха. Скоро отвалит лемешок от деревни жирный пласт. Мужики бурчат, судачат, недовольничают. Но по катерному сигналу поведут на веревочках к трапу буренок, быков, нетелей. Поведут — куда денутся? Установка гвоздем вбита в крестьянские головы и дворы. Ни один гвоздодер не подберешь, не вырвешь ее.

Даже к полудню солнце не успело отогреть авдотьевскую землю. Ветер забавлялся хмурыми тучами, отправляя их по разным высотам в длительное кочевье. В стайках мычала обеспокоенная скотина. Над васюганской водой вяло и неохотно летали стрижи: многие ласточки-береговушки отсиживались в норах-проточинах, сделанных в податливом береговом песчанике.

Катер и баржа-скотовозница были где-то в пути. Томительное ожидание сирены становилось невыносимым. Горислава и Нюша собирались сегодня сходить в лес, но куда отлучишься из дома? Отойдешь и взбулгачит катерный гудок. Несись ошалело назад.

Нюша разглаживала на коленях залосненный, в цветочках, фартук, вздыхала.

— Почему, Славушка, век бабий такой короткий? Вроде вчера венки из ромашек плели, у речки под гармошку на вечерках плясали. Отвечёрились.

— Бабьему веку отпущено сорок годков.

— А в сорок пять баба — ягодка опять.

— Если на то пошло: в шестьдесят лет бабе износу нет. Значит, неизносимые мы с тобой, Нюша, будем. Войну перебедовали. Тыловичками крепкими были. Чего теперь грустить? В войну кто выживал, кто отживал. Мы не отжили, руки на грудь не сложили. В колхозном строю не последние плетемся. Вон сколько по установке скота сдаем. Авдотьевка государственную баржу набьет живым мясом, другие деревни. У нас не убудет. Новую живность заведем. Твой бык бунтует в хлеву?

— Изревелся. Давит головой в дверь — вот-вот шарниры слетят. Одно слово: производитель. Многие коровенки от тоски взвоют. Он им не давал скучать.

— Где уж, — подтвердила Горислава, — хахаль показательный. Нюша выглянула в окно. Сегодняшнему серому дню раскидистая черемуха в палисаднике прибавляла сумрака.

— На снег или град тянет. Надо помидоры закрыть.

— Может, распогодится?

— Сиверко орудует. Ветер-суровец. Летает по небу, зиму ищет.

Предсказание Нюши сбылось. Вскоре под крутой уклон посыпались шумливые крупные капли дождя, отдуваемые резкими порывами бешеного ветра. Вперемежку с дождем летели белой картечью градины. Лопотливо заговорила за окном черемуха.

Нюша раньше ушла закрывать помидоры и огурцы. Горислава делала это под летящим градом. Она спрятала голову под капюшон брезентового плаща. Слышала: ее осыпают сухими бобами.

Град крупнел. Горислава отошла от прикрытых грядок, торопливо зашагала по двору к крыльцу. Сияющие пули свистели возле лица. Куры с воителем-петухом отсиживались под опрокинутым старым обласком с трещиной по днищу. Беспрестанный обрушительный шум града заглушал их беспокойное квохтанье. В закрытой стайке Красотка ужевывала свежескошенную траву.

Горислава проворно поднялась по крыльцовым ступеням. Над головой покатый тесовый навес перехватывал град. Он, обессиленный, скатывался оттуда на тротуар, по-зимнему белый и ледяной. Женщина откинула капюшон, прислушалась к нарастающему шуму. Показалось: пискливо провыла далекая сирена. Что можно было услышать сквозь неостановимый градобой? Все тонуло в вязком белом омуте. Его непромеренная глубина начиналась от невидимых туч. Земля была дном, усыпанным расплющенными и округлыми градинами.

Хозяйка даже не расслышала стука калитки. Терентий Кузьмич насупленный, недовольный свалившейся непогодью, шел по тротуару, держа над головой черный обрывок рубероидного листа.

— Вот наваждение! — крикнул жене Найденов, подходя к крыльцу. — Даже на войне такой пулевой атаки не было. Катер пришел, базлает взахлеб.

— Пусть. Не сейчас же Красотку вести.

— Да-аа, выпала погодка на коровье прощаньице. Парторг, как угорелый, по берегу носится. Клубист по его приказу лозунг написал. На барже, на шкиперской будке прибил: принимай, Родина, авдотьевский лишний скот! На белом материале аршинные красные буквы. Чудак-человек — наш поводырь партийный. Говорит, слова вразброску сыплет. Этот град и то кучнее летит.

Терентий Кузьмич подошел к стайке, заглянул в дверную щель. Успокоенная Красотка перетирала на зубах мяконькую траву.

— Жуй, жуй! Пока на личном домашнем довольствии стоишь. Какую общественную кормежку получишь — не знаю. Заморят, поди, дерьмом зарастешь. Может, и кормить не будут, голодная под ток угодишь. На мясокомбинатах с вашенским коровьим отродьем не чичкаются. Провод к телу, и ты уже не Красотка, а первая категория мяса. Подсчитают, сколько накопила мяска, сколько требухи. Мясо по ресторанам, по магазинам развезут. Филейную часть торгаши непременно по себе растащат. Продадут по знакомым. Не без этого. Тут хоть град обрушь на продавецкие головы, все равно себе порадеют.