Вениамин Колыхалов - Горислава Страница 12

Долго и нудно долдонил в кабинете парторг. Терентий Кузьмич вполуха слушал его, взволнованный таким неожиданным предложением. Красотка и Веснянка на время затмили заваленный бумагами стол колхозного партийного секретаря, почесывающего небритый подбородок. Личные коровы — родные, прирученные, с в о и — будто забрели сейчас в кабинет, уставились на мужиков и проговорили человечьим голосом: «Вы что, опупели?! Хотите разлучить нас? Зачем?».

Терентий Кузьмич, словно вразумленный веским доводом Красотки и Веснянки, громко спросил парторга:

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем зорить личные хозяйства?

— Зо-рить?! Так понимаешь установку свыше?! Опомнись, бригадир. Настроеньице твое мне не по духу.

— Мне подобные установки не по нутру: мужиков по рукам долбанем. «Сани да дровни — те же ровни», — говорил мой дед. Сегодняшний колхозник — не ровня кулаку. Я за личной скотиной хожу не в ущерб общественной. И тебя ведь не нанимаю сено косить. Сам до белых мух пластаюсь.

— Вот именно — до белых. Костьми скоро ляжете поперек личных дворов. В клуб на лекцию никого не дозовешься. Под расписку приходится в очаг культуры загонять.

— Плохо греет очаг, раз на его огонек никто не идет. Да и лекции какие у нас читают? После третьей фразы в сон клонит. Наговорят семь верст до небес и все лесом, а лесок этот давно под пилу ушел.

Парторг грузно поднялся с кресла, стукнул тяжелой ладонью по столу.

— Мы, Терентий Кузьмич, на полпути к коммунизму не остановимся: нынешнее поколение приём будет жить. Это тебе не баран чихал. Единоначалие было и будет. Единоличники отомрут, в осадок обществу выпадут. Тут мутить воду не надо! Я от тебя не баламутства жду — поддержки. Ну, походит мужик немного напуганный, растерянный да и сдаст лишнюю скотину. Куда ему деваться — мужику нашему: с установкой не поспоришь. После мужик спасибо скажет. Благодарствую, мол, избавили от лишних хлопот. Сам бы не догадался домашнюю скотобазу сократить. Сдашь одну корову?

— Обе сдам, — с ехидцей выпалил Терентий Кузьмич. — Потом буду по деревне с бидончиком бегать. В магазине ведь нет молока.

— Будет. И мясо будет. И яйца.

— Будет, будет! Дадим! Обеспечим! Скоро уши контузит от обещаний. Ты мне говоришь про будет. Я тебе говорю про есть. Сейчас в моей избе сливки, молоко, масло, мясо. Я же брюхо по ноздри не набью жратвой. По горло хватает. Лишки не в Америку шурую. В районе, в области оседают. Нефтяники на нефть верхом сели. Бурят, качают. Кормить-то их надо. Понемногу с каждого двора, и то гора продуктов. Не всякую спущенную установку на попа станови. Ты выходец из крестьян, особой грамотешкой не сверкаешь. Давай мы тебе поможем написать коллективное заявление в область, в Москву. Скажем: прополоть личные хозяйства — значит дать сорнякам власть.

— Каким сорнякам?

— Лентяйству. Оно и так корни крепкие пустило. Города для молодежи — сыпь повальная. Из нашего колхоза дерут, ни за какие деньги назад не выторговать. Пусть люди за личные дворы держатся: отличная форма заземлить мужика. Лень одним трудом излечивается.

— Вот и пусть мужики на колхозном дворе пупы рвут. Больше сделают — слаще поедят. Не иди, Найденов, вразлад со временем. Ты солдат бывалый, знаешь: в ногу легче шагать, воинским миром дорогу давить. Передовик. На юру колхоза стоишь. Сознаюсь по секрету — на тебя представление в область отправлено: орден будет. Не ударь в грязь лицом. Сделай начин — избавься от коровенки. Деньги за килограмм живого веса неплохие дают. Жалко, конечно, буренки лишаться. Личная корова — член семьи.

В тягостном раздумье выходил из конторы колхозный бригадир. Горислава налила в обед тарелку жирных запашистых щей. Терентий Кузьмич сделал хлебок и положил ложку на стол вверх горбиком.

— Сдадим Красотку, — заискивающим, виноватым голоском предложила хозяйка. — А то в немилость попадешь. С бригадирства снимут.

— Зачем ее сдавать? Полутораведерница. Смирная. Послушная. Упитанная.

— У Веснянки молоко вкуснее: голимые сливки.

— Растравил душу парторг: в нутро кусок известки бросил. Затоковал: установка, установка. Район жмет. Каждый норовит со своим бастриком на воз залезть. Тут обдумать все хорошенько надо, умом разбросить. Нелегкий груз на весы бросаем… груз тяжелый, со всех дворов страны. Может, все же Веснянку на сдачу пустим?

— Молоко густое дает, — гнула свое Горислава.

— Лягучая, бодучая.

— Любой ее каприз хлебной краюшкой сниму.

На молодой заре Горислава впервые не отправила Красотку в стадо. Оставленная в стайке, разлученная с Веснянкой, часто подходила к широкой, неплотно прикрытой двери и видела в щель крючок в боевом, закрытом положении. Полоска металла походила на жирный знак минус. Он вычеркивал из хозяйства одну важную единицу и сейчас подобострастно стерег ее, разлучал со стадом, знакомой поскотиной, чистыми авдотьевскими лужками. Красотка беспокойно металась по скользкому полу стайки. Ее тянуло к двери, которую не раз пробовала отбоднуть. Крючок был самоковочной работы, крепкий и неподатливый. В узкую щель сочилась утренняя прохлада, с писком залетали комары. Пастушеские покрики уже слышались далеко. Впервые стадо уходило без степенной Красотки. Веснянка часто останавливалась, подолгу смотрела вдоль длинной деревенской улицы. Искала глазами, но не находила черно-пеструю подругу.

Не только Веснянка вела себя в то утро недоуменно. Стадо сделалось непослушным, длинный сутулый пастух плохо и трудно управлял им. В урезанном гурте недосчитывалось коров, бычков, нетелей, подтелков. Обозленный пастух чаще обычного вливал бича уросливой скотинке.

Попытайся Красотка просунуть заостренный рог в щель и ударить снизу по тощему брюшку крючка, он бы беспомощно повис вдоль дверного растресканного косяка. Коровьего соображения не хватало. Лишняя животина запальчиво дышала на крючок и тыкалась в дверь теплой мордой.

Горислава выдаивала сегодня свою любимицу неторопливо, сыпала нежные протяжные слова. Дважды принималась всхлипывать, но белые лучики, пускаемые упругим выменем, булькали в подойнике и заглушали всхлипы. Недавно нутро подойника было темным, его высветило вспененное молоко. Перед дойкой Горислава скормила коровам полкаравая самопечного хлеба. На сей раз Красотке выпала краюха крупнее. Терентий Кузьмич раненько накосил мягкой травы, положил в кормушку. Веснянка хотела первой захватить губами влажный от росы пучок. Хозяин увесистым шлепком по боку отогнал крутиху-вертиху от кормушки. Красотка считалась отрезанным ломтем. Пусть в последний разок насытится питательной авдотьевской травой. Катер с подцепной баржей должен прийти к полудню. Приказано: сдаточный скот держать при дворах и по сигналу катерной сирены гнать к берегу.

После утренней дойки пришла Нюша. Грустная, насупленная. С колготней по хозяйству забыла умыться. Из крупного рогатого скота Нюша сдавала корову и толстобокого бодучего быка Яшку. Он носил кличку Шалун, ходил с вечно слюнявой разбойной мордой. Набрасывался на прохожих. Литой башкой ломал прясла, рушил поленницы, катал пустые бочки и ящики возле магазина. У него под ноздрями висело кольцо: смирнее, уступчивее Яшка не стал. Встанет возле какой-нибудь избы у самой калитки, дико мычит, долбит передними копытами землю. Примутся отгонять — наскакивает, бежит за обидчиком. Вешали Шалуну на лоб обрезок доски. Она прикрывала глаза, мешала глядеть вперед. С опущенной башкой бычина выглядел свирепее. Уставится в землю, роняет в грязь пену и тягучую ноздревую слизь. Крутит башкой, стараясь сбросить ненавистную деревяшку. Подойдет к любой городьбе, колотит о жерди доской, пытается забросить ее за рога. Перетирал о колья веревку, сбрасывал березовый обрезок или расщеплял о столб.

Вздумали подпилить рога. Пять мужиков во главе с Терентием Найденовым связали Яшку по ногам, повалили возле кузницы на землю. Принесли ножовку по металлу. Рога казались чугунными, мужики думали, что обыкновенной ножовкой их не укоротить. Терентий Кузьмич распорядился:

— Тащите столярную ножовку. Я зимой сохатиную лопатку разделывал — опилки весело сыпались.

Стали пилить. Один человек, ухватясь за комли рогов, пригибал башку Шалуна к земле. Трое держали связанные ноги. Савва — Нюшин муж — уселся верхом на двурогого бегемота: правый бок вздымался и оседал, как кузнечные мехи. Яшка конвульсивно вздрагивал, дрыгал ногами, елозил тяжелой башкой по утоптанной земле.

Пильщик не рассчитал, взял слишком далеко от острого конца левого рога. Сперва из-под ножовки сыпались мелкие вонючие опилки. Потянуло запахом жженых костей. Но вот прыткие ножовочные зубья задели живую роговую ткань: брызнула густая кровь. Бычина рывком отбросил ножовку и человека, ухватившегося за рога. Нестерпимая, никогда не испытываемая боль влила тройную силу. Ноги заходили под людьми стальными шатунами паровой машины. Яшка пригибал их к животу, отбрыкивал в стороны. Старые веревки стали разъезжаться у копыт, махриться и лопаться. Савва — хозяин драчливого Яшки — сколько мог держался за длинную бычью шерсть. Потом кубарем скатился с разбушевавшейся горы мяса и костей. Все отпрянули в стороны, не успев ухватить Шалуна за кольцо под ноздрями. Почуяв хотя и неполную свободу, страдалец взбодрился. Перевалясь на хребтине на другой бок, пытаясь встать на согнутые колени, он дорвал окончательно веревочные путы, дико взмыкнул и поднялся в рост. Глаза полыхали огнем. Вокруг стояли пять двуногих мучителей, размахивали руками, стараясь не выпустить освобожденную силу из небольшого круга. Грозный Яшенька развернулся рогами к пильщику, принимая его за самого лютого врага. С левой костяной отвилины падали на землю темные капли крови.