Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 13

Сюда несли все: примусы, мясорубки, сломанные часы, радиодетали, стоптанную обувь, заштопанные на коленях и сзади штаны, старые женские платья, грязные мешки, ржавые ножницы, бывшие в употреблении зубные щетки, разбитые зеркала, сломанные, вышедшие из употребления зонтики, изображения каких-то святых, бюсты Рисаля, отслужившие свой век авторучки, книги по юриспруденции и медицине без обложек и тысячи прочих вещей, которых было столько же, сколько и торговцев. Вещь, которая осточертела владельцу или отслужила свой век, немедленно перепродавалась на черном рынке. И праздному покупателю ничего не оставалось, как открывать рот, когда с него требовали вдвое дороже того, что стоили эти вещи до войны.

«Никаких скидок! — орал обычно продавец во всю глотку, мотая головой. — Такого вам нигде не найти».

Может быть, Манила и казалась опустевшей только потому, что большинство ее населения устремлялось на толкучку.

Часть такого импровизированного рынка неизменно занимали зеленщики и торговцы фруктами. Грудами лежали молодые побеги съедобных трав и корнеплодов, не было недостатка и в таких редких овощах, как бобы батау или баклажаны. Однако пучок съедобной травы или горсть бобов стоили без малого десять песо. Свежая папайя — от пятидесяти до семидесяти пяти песо за килограмм. Один хороший банан оценивался в три песо, а часто случалось, что и за такую цену ничего нельзя было купить.

Кокосовый орех даже не продавался целиком. Его раскалывали и продавали кусочками по десять песо. Небольшой ломтик кастаньога стоил уже двадцать песо.

По соседству с зеленщиками обычно размещались торговцы вареной кассавой, печеными бананами, бинатогом[25], пирожками из кассавы. Тут же можно было купить устриц, запеченных в остром соусе, козлиное мясо, собачатину. За этими двумя блюдами специально приходили любители.

Головы козлов и собак были выставлены на широких металлических тарелках. Их продавцы выкрикивали!

«А вот тушеная козлятина! Вот отлично приготовленная собачатина! По новому рецепту, со специями! Подходи, отведай! Все без обмана. Вот козлиная голова! Вот собачья!»

Вокруг продавцов этих мясных деликатесов всегда толпился народ, но немногим было по карману выложить двадцать песо за кусок козлятины.

— А уж ты пожалел собачатины, — говорил один из покупателей своему знакомому, на которого не действовали никакие уговоры и нытье.

— Ты только погляди, — орал на него продавец. — С виду ведь это же настоящий жареный поросенок!

Много было людей возле соблазнительных лакомств, но еще больше голодных мух.

Само собой разумеется, что на толкучке было бы бесполезно искать рис, говядину, птицу или свежую рыбу. Эти продукты предназначались исключительно японцам и некоторым из филиппинцев, жившим их милостью. На черном рынке один мешок риса стоил двадцать тысяч песо. Но семей, способных наскрести такую сумму хотя бы «микки маусами»[26], было слишком мало.

Торговцы «лекарствами от всех недугов» тоже облюбовали себе на толкучке постоянное место. Всевозможные снадобья были разлиты по бутылочкам, насыпаны в банки или просто завернуты в чистую бумагу. Любой жаждущий исцеления мог тщательно ознакомиться с содержимым бутылки и банок и даже попробовать на вкус. Здесь предлагали лекарства для приема внутрь, для наружного употребления, для компрессов и для полосканий. Послушать этих продавцов, так не существовало такой болезни, которую они не могли бы излечить, начиная от головной или зубной боли, колотья в груди, и кончая угрями, нарывами и даже холерой, дизентерией, малярией и чумой.

Эти чудесные снадобья продавали не старые бабки и не бородатые знахари, а молодые люди с хорошо подвешенным языком и ловкими руками, уверявшие, что они выучились в Индии и Аравии искусству врачевания и гадания по руке.

Однако на черном рынке можно было купить и настоящие лекарства, как правило, с клеймом «Сделано в США», сохранившиеся еще с довоенных времен либо недавно завезенные в страну. На американских подводных лодках доставлялось множество различных медикаментов, но медикаменты эти, видно, не всегда доходили до тех, кому предназначались, а неисповедимыми путями попадали на черный рынок. Торговля заморскими лекарствами велась из-под полы, продавец с покупателем разговаривали вполголоса, а то и шепотом, словно речь шла о продаже оружия.

Обладателям этого драгоценного товара приходилось соблюдать строгую конспирацию, потому что черный рынок буквально кишел сыщиками. Ходили слухи, что среди приторговывающих лекарствами было немало врачей и почтенных чиновников. Спекуляция контрабандными медикаментами приносила баснословные барыши, поскольку в то голодное, страшное время больных было великое множество. И, конечно, находились люди, спешившие этим воспользоваться.

С другой стороны, трудности военного времени закалили филиппинца духовно и физически, сделали его изворотливым и предприимчивым. Фантазия, дух первооткрывательства и усердие филиппинцев поистине не имели границ. Из старых автомобильных покрышек мастерили обувь. Из кокосовых орехов производили заменитель бензина. Изобретали массу всевозможных рецептов и умудрялись выпекать вкуснейшее печенье из кассавы[27] и даже изготовлять сигареты без мундштуков.

В эти годы стена, разделявшая перед войной людей на классы или касты в зависимости от их общественного положения, рухнула. Перед лицом всеобщих лишений и опасностей благородные аристократы были вынуждены спуститься на грешную землю и вступить в общение с самыми обыкновенными людьми. Теперь никто не принимал во внимание прошлое положение, ценились люди с ловкими руками и крепкими нервами, которые не стеснялись грабить, присваивая себе львиную долю награбленного.

Теперь в базарной толпе можно было встретить и всегдашних бедняков, и бывших богачей, одинаково поглощенных поисками хлеба насущного.

— Это и есть истинная демократия, — заметил как-то саркастически, один наблюдатель.

Рассказывали, что однажды член довоенного кабинета не смог купить свежей папайи, потому что у него не хватило денег. А один судья оказался не в состоянии заплатить за пачку самодельных сигарет. Но самое интересное заключалось в том, что продавал сигареты его бывший шофер — теперь он открыл небольшую мастерскую по изготовлению сигарет.

— Бог тебе судья, Рубио, — сказал ему тогда служитель Фемиды. Поэтому завсегдатаи толкучек и запомнили имя этого человека.

В то время как подлые коллаборационисты разъезжали по городу на автомобилях, «таинственным» образом разбогатевшие нувориши, надутые и важные, восседали в роскошных экипажах, запряженных сытыми лошадьми. Прохожие провожали их хмурыми взглядами и крепкой бранью. Их самодовольный вид привлекал внимание японских солдат, которые давно уже утратили гордый и неприступный вид, с каким они впервые вступили в Манилу накануне нового, тысяча девятьсот сорок второго года. Теперь они понуро брели по улице, грязные и небритые.

На толкучках и в других многолюдных местах переодетые в штатское японцы в сопровождении филиппинцев в военной форме время от времени устраивали облавы. Как правило, хватали одного или нескольких подозрительных лиц. Малейшее сопротивление со стороны арестованных вызывало побои.

Однажды их жертвой оказался и Рубио. Они разбросали его товар, а ему скрутили руки за спиной. Один из японцев набросился на него и стал избивать. Другие рвали на нем одежду, пинали ногами. Его оставили в покое, только когда он без чувств повалился на землю.

Весь рынок сбежался посмотреть на это кошмарное зрелище. Огромная толпа молча взирала на происходящее, никто не проронил ни слова, никто не пришел на помощь несчастному. Несколько японцев истязали Рубио на глазах у тысячи его соотечественников, и никто даже не пытался протестовать.

Когда японцы покинули площадь, приятель Рубио, тоже торговец, осмелился приблизиться к нему и пытался оказать помощь, Позже он отвез несчастного домой.

С тех пор торговец сигаретами Рубио на рынке не появлялся. И никто не мог сказать определенно, за что японская контрразведка так его отделала. Одни говорили, что Рубио подозревали в связях с партизанами. Другие считали, что кто-то донес на него японцам и его покарали как завсегдатая черного рынка.

Поскольку никто его больше не видел, происшествие приобрело еще более таинственную окраску. Поговаривали, что японцы арестовали его дома и теперь он находится в тюрьме, однако существовала и другая версия, будто он отправил семью в деревню, а сам ушел в партизаны.

Некоторое время спустя в один из ресторанов стремительно вошел неизвестный, разрядил свой пистолет в двух мужчин, потягивавших пиво у стойки, и так же стремительно исчез. Кто это был — узнать не удалось. Зато вскоре стало известно, что те двое были японскими агентами. И именно они присутствовали тогда на рынке, во время избиения Рубио. Находившиеся в ресторане посетители отметили про себя, что стрелявший чем-то смахивал на Рубио. Когда на место происшествия прибыла полиция, в ресторане уже никого не было, кроме хозяина да двух трупов. Насмерть перепуганного хозяина арестовали.