Анна Мосьпанов - Круглые кубики Страница 13

Повернувшись к кассирше вполоборота и выпятив вперед мощный бюст, вкрадчиво проговорила:

– Кошелек Blau! Нет. Dunkelblau[4]. Нет… Как это… Фиолетовый! И там еще такие бусинки пришиты были. Скажи ей! – Выпяченный подбородок в мою сторону.

– Мадам, ребенка выпустите. Он чуть не плачет уже. Это раз. Тыкать мне не надо. Это два. Ссориться со мной очень не советую. Это три. Сколько денег в кошельке было?

Хабалка наконец отпустила бедного парнишку и совершенно другим голосом, заискивающе, проговорила:

– 600 евро. Денег же совсем нет. На социал живу. Вот, все и пропало.

Я перевела кассирше. Да, фиолетовый, 600 евро внутри.

Та посмотрела на женщину неодобрительно и сквозь зубы пробормотала:

– Возьмите и пересчитайте. Как не стыдно!

И, не глядя, отдала ей кошелек. После этого наконец начала пробивать продукты турецкого «героя», довольного тем, что его наконец отпустили, и нервно запихивающего покупки в пластиковые сумки. Щеки мальчика пошли красными пятнами. Он, похоже, не привык к такому ажиотажу вокруг своей персоны, не понял, естественно, ни одного слова по-русски, но явно сообразил, в чем его подозревали.

Тетка же, сорочьим движением пересчитав деньги в кошельке и обнажив золотой оскал, хмыкнула удивленно:

– Надо же! Все! Ничего не упер. Не успел, наверное, зараза.

И, не говоря больше ни слова, повернулась к выходу.

Параллельно с ней собрался выходить и мальчик. Поравнявшись с дверями, он чуть-чуть приотстал, боясь, наверное, очередной атаки, подождал, пока между теткой и ним пройдет кто-то еще, и только после этого вышел из магазина.

И снова перед глазами всплыли проклятые козинаки, украденные нами, и терпкий запах акации, и променад, и первое, страшное, столкновение с миром за пределами уютных бабушкиных ладоней, янтарного мундштука и начальственной «Волги» с личным водителем.

Словно кто-то властной рукой перелистнул календарь назад, туда, где я могла быть просто Микой. Не Микаэлой, не Мишель, не фрау доктор, а просто Микой. Девочкой, которая верила, что дедушка может все-все-все – может быть, даже сделать афганцу Ване новые ноги. И от этой веры было так тепло, так спокойно, так уютно – у взрослой, выросшей Мики этого давно нет. Успех есть, признание, любовь, друзья, победы, семья – все есть. А веры в чудо и в то, что все можно изменить, давно нет. Как давным-давно нет в живых и дедушки с бабушкой.

Глава 9

Старшая сестра и Маняшина улыбка

– Мика, ну ты же старшая сестра! Мика, как тебе не стыдно! Мика, он же маленький… Мика, помоги ему застегнуть рубашечку. Мика…

Эти фразы я слышала ежедневно с самого детства. Оно появилось дома внезапно. Оно плакало, орало, пукало, чихало, сплевывало молоко, носило голубой чепчик и отбирало у меня маму с папой. Почему «оно»? Я совершенно не представляла себе, как именно выглядят маленькие мальчики, впрочем, как и маленькие девочки, но в моем понимании розовое нечто, скукоживающее гладенький лобик и разбрасывающее в разные стороны крошечные ручки и ножки, могло называться только существом.

Я абсолютно не была готова к его появлению. Мне, конечно, объясняли, что скоро у меня родится братик. Я приняла этот факт как данность со всей силой философского смирения, на которое только способен маленький ребенок. Жалко, конечно, что не сестричка, но пусть хоть братик. Раз уж никак нельзя поселить в городской квартире тигренка, которого я присмотрела в зоопарке, так хотя бы будет братик. Какой ни есть, а все друг. Никто же не объяснил, что с этого момента я стану старшей сестрой.

Все изменилось очень быстро. Вот еще неделю назад мама носила легкое цветастое платье, со сборкой под грудью, расходящееся книзу колокольчиком, и не могла сама застегивать ремешки туфель на слегка отекших щиколотках, а папа тщательно мыл полы два раза в день – пыль так вредна беременным, – а сегодня с утра оно уже дома. И я в одночасье превратилась в старшую сестру.

Это высокое звание накладывало на меня целый ряд новых обязанностей. Нужно было раскладывать по полочкам крошечные фланелевые распашонки, относить в большой бак десятки испачканных пеленок, которые папа неустанно замачивал, застирывал, потом тащил на плиту, кипятил и гладил, пока мама мельтешила по квартире с орущим существом. Существо не хотело спать, есть, гулять и главное – успокаиваться.

– Мика, ты же старшая сестра! Иди покачай коляску с Витенькой.

Витенька.

Он, говорят, у нас победителем родился. Не должен был вообще родиться, незапланированный, нежданный, а вот ведь. Ну раз так, то пусть будет Витенькой. Витенька у нас растет бойцом. Витенька сильный. Виктор. Виктор. Виктор. Мика, ты же старшая, ну оставь ты его в покое! Мика, помоги Витеньке завязать шнурки. Мика, ну зачем же ты так. Это же Витенькина машинка. Мика…

Первое время я очень злилась. Почему этот маленький красноносый человечек заполнил собой все жизненное пространство? Почему, когда его после еды ставят «столбиком» и тихонько похлопывают по спинке, ему можно рыгать, и все умиляются и становятся похожими на уборщицу Маняшу у дедушки в больнице? Я видела Маняшу несколько раз и запомнила. Странная потому что очень. Нельзя ее было не запомнить. Невозможно просто.

Дедушка не велел над ней смеяться, потому что Маняша «не такая как все, особенная». Маняша в больнице лет двадцать уже. А может, и того больше. Приблудилась откуда-то. Она не говорит, только улыбается и мычит. Но убирает чисто, аккуратно, на работу приходит раньше всех – благо идти недалеко, живет Маняша тут же, у нее коморка при больничной лаборатории. Кушает Маняша в больничной столовой. Сердобольные поварихи всегда подкладывают ей кусочки пожирнее.

У Маняши только один недостаток – невероятная любовь к хлорке. Была бы ее воля, Маняша посыпала бы хлоркой все вокруг, включая ложки, вилки и постельное белье. Сестра-хозяйка, зная эту Маняшину особенность, старается хлорку ей в руки без надобности не давать и в кладовую без сопровождения не пускает. В целом же больничный персонал Маняшу любит и на эти ее недостатки внимания не обращает.

И, тем не менее, мне было совершенно непонятно, почему родители вместе с бабушкой и дедушкой при взгляде на Витеньку превращались в уборщицу Маняшу. Когда я немножко подросла, фраза «не надо улыбаться как Маняша» прочно вошла в мой лексикон. Причем произносила я ее очень часто, по поводу и без. Уж очень мне нравилось это оригинальное, на мой взгляд, совершенно «фирменное» сравнение, характеризующее меня как человека тонкого, умного, к деталям и особенностям чуткого.

Дед долго молчал, а однажды – мне было лет семнадцать уже – не выдержал.

– Микаэла, откуда в тебе такая нетерпимость? Что ты вообще знаешь о Маняше? Ты хоть бы удосужилась поинтересоваться, кто она, откуда взялась, почему живет при больнице уже столько лет?

– Дедушка, да я просто так. Это просто, – никак не находилось правильное слово: – образ такой! Собирательный образ. Маняша так дурашливо улыбается всегда, что… Дедуль, ну не сердись, – вяло попыталась было оправдаться я, но было поздно.

Дед отличался крутым нравом и собственным кодексом чести, который не нарушал никогда, ни при каких обстоятельствах. Несогласные и недовольные могли совершенно спокойно оставаться со своим мнением – за пределами его дома. У него в принципе существовало всего два мнения – его собственное и противоположное, а значит – в корне порочное. Вот такая вот простая, понятная солдатская логика.

В гневе он выглядел очень страшно. Лицо багровело, на виске пульсировала тоненькая синяя жилка, костяшки пальцев становились белыми, как мукой присыпанными. При этом дед никогда не поднимал ни на кого руку. Покричит, пошумит, пар выпустит – и снова превращается в уютного, домашнего, любимого дедушку.

Эту фазу нужно было просто пережить, переждать, как внезапно налетевшую грозу – лучше спрятавшись где-нибудь в деревянном сарайчике, чтобы стихия не достала, чтобы сохранить чистенькое платье и аккуратно причесанную головку. Гроза летняя прекрасна своей первозданной силой и недолговечна. Так и дедов гнев длился максимум пятнадцать-двадцать минут, а потом вдруг небо снова становилось лазурным, с легкой туманной дымкой и россыпью радужных пятен на мокрой, непросохшей траве.

– …Я с тобой разговариваю! – Пока я размышляла об особенностях дедушкиного характера, со мной, оказывается, вели серьезную, глубокую беседу. – Что ты вообще знаешь о ней? Вот вы все-таки совершенно потерянное поколение. Никак не пойму, как вас с Витькой воспитывать.

Дедушка на секунду прервал свою тираду, закурил огромную трубку – по дому мгновенно распространился тонкий запах яблочного табака почему-то с примесью корицы. Откуда у него появилась эта странная помещичья привычка курить трубку? Бабушке, впрочем, очень нравилось. Она – с мундштучком своим янтарным, он – с трубкой. Обычно они выходили вечерком покурить на крыльцо, усаживались рядышком и дымили себе неспешно, обсуждая дневные новости, его больничные проблемы (коротко, пунктиром) и ее дамские переживания (многословно и многослойно, с подробностями и извилистыми премудростями).