Я помню музыку Прованса - Юон Анн-Гаэль Страница 13

И тут кто-то звонит в дверь. Жослина забыла принести рис. Отец заносит руку, требуя немедленно проглотить таблетку, затем идет открывать дверь. Я вскакиваю со стула и выплевываю таблетку в окно. Сердце бьется как бешеное.

В этот момент, одна на кухне, пропахшей запеченным цикорием, я понимаю, что непобедима. Отныне угрозы отца мне не страшны.

20

Люсьена резким движением отдергивает красную бархатную шторку. За решеткой профиль отца Мариуса. Между ними – большое распятие. Каждый четверг она – скорее по привычке, чем по необходимости – усаживается в исповедальне на неудобную скамейку, ею же утром начищенную.

– Благословите, святой отец, я согрешила.

– Благословляю тебя, Люсьена. Я слушаю, говори свободно, ибо Бог рядом с нами.

В голове Люсьены проносится несколько мыслей, но ни одна не сходит с ее губ. Она не доверяет никому. И каждый четверг начинает юлить.

– Исповедуюсь, что заметила ущерб, который нанесли нашей святой церкви. Мадам Лацци в воскресенье снова поставила две свечки, не сделав пожертвование Господу.

Люсьена усердно выполняет обязанности ризничей, чаще, чем нужно, обходит прихожан с кружкой и внимательно следит, кто сколько положил. Собирая пожертвования, она задерживается перед самыми прижимистыми, сверля их тяжелым многозначительным взглядом.

– Люсьена, я тебя понял, – отвечает священник, привыкший к этим духовным блужданиям. – Но мы здесь для испытания твоей совести, а не совести твоих ближних.

Люсьена стискивает зубы. Каждый четверг ее воображение подвергается трудному испытанию: надо что-то рассказать отцу Мариусу, который к тому же туговат на ухо.

– Пока не забыла, отец мой, не пора ли нам найти нового органиста? Мадам Фурнейрон, конечно, верное чадо нашей церкви, но, peuchère[20], слух у нее не такой уж…

– Люсьена, – глухо произносит кюре, – говори, что у тебя на сердце.

Из-за шторы доносится кашель. Это, конечно, Мирей, которой не терпится исповедаться.

– Согрешила чревоугодием, – наконец бросает Люсьена.

Следует краткий диалог о сладком хворосте и безрассудстве чувств. Священник приглашает ее искренне исповедать грехи в таинстве покаяния. Люсьена сдерживает зевок и, пока отец Мариус отпускает ее прегрешения, думает о делах, которые нужно сегодня переделать в гостинице. Она крестится, бормоча молитву. Сегодняшняя исповедь ничем не отличается от других. Ничем – если бы не легкая дрожь во всем теле. И когда ее губы прошептали: «Аминь», перед глазами неожиданно возникло лицо Жанины.

21

К их возвращению холл опустел. Феликс ведет Жанину в спальню, готовиться ко сну. По дороге они поужинали в ресторане. Жанина очень устала, ей пора спать.

Постояльцы уже разошлись по своим комнатам, на первом этаже темно, и только возле одного кресла что-то светится. Джулия с удивлением обнаруживает Жизель, уткнувшуюся носом в ноутбук. Эта пожилая дама не перестает ее удивлять. Джулия разглядывает ее тщательно уложенные волосы, подобранную в тон наряда помаду, накрашенные ногти. Почувствовав, что на нее смотрят, Жизель вздрагивает, вскрикивает и поспешно закрывает ноутбук:

– Господи, как вы меня напугали!

– Простите…

Жизель проводит ладонью по лбу, вся во власти эмоций. Она встает и, с ноутбуком под мышкой, приглашает Джулию следовать за ней. Как ни в чем не бывало заходит за стойку, открывает дверь директорского кабинета и тут же возвращается с упаковкой слабительного. «Клептоманка, этого еще не хватало», – думает Джулия. Все ли у нее в порядке с головой? Вскоре они уже сидят во внутреннем дворике. В маленьком курятнике тихо, его обитательницы давно спят.

– Бог ты мой, а ведь холодает! Уже чувствуется зима. Мадлена права – скоро может пойти снег.

Она запахивает шерстяную кофту на груди и натягивает на уши вязаную шапочку чудесного лилового цвета. Щелчком достает спрятанную в коробочке из-под слабительного тоненькую сигарку и протягивает Джулии:

– Хотите? Это директорские. Блюститель нравственности ничего не скажет – вообще-то курить здесь никому нельзя.

«Не такая уж она и сумасшедшая», – с облегчением думает Джулия.

Жизель с удовольствием затягивается. В вечернем воздухе разливается умиротворяющий аромат. Они сидят рядом, глядя, как светлое небо уходит на покой.

– Синелетовое, – умиляется Жизель.

Джулия смотрит на нее, не понимая.

– Мадлена говорит, что в этот час небо становится синелетовым. Это такой синий, который переходит в фиолетовый и поглощает земной шар.

Джулия улыбается, представив, как вязальщица, словно трудолюбивая пчелка, собирает мед поэтических перлов. Воцаряется умиротворяющая тишина. Жизель наслаждается этой сценой, уверенная, что девушка считает ее чокнутой.

– Знаете, я ведь здесь не совсем по своей воле, – говорит она между двумя колечками дыма.

Кончик сигарки ритмично загорается в темноте.

– А все Селестен, мой сожитель. У него голова отказала внезапно, я ничего прежде не замечала. И меньше чем за год он совершенно спекся. Сперва я думала, он шутит, когда спрашивает, как меня зовут. У нас была такая игра: он делал вид, что забыл, как меня зовут, и придумывал всякие имена, как будто это не я. Просто… Селестен очень любил женщин.

Она грустно улыбается.

– Потом я поняла, что он не шутит.

Джулия украдкой бросает на нее взгляд. Волевой профиль Жизель вырисовывается на фоне темного неба.

– Как-то ночью я нашла его в саду в одних трусах, он искал ключи от машины. Это было почти забавно, до тех пор пока он не воскликнул: «Жизель, да что это со мной?» Не могу забыть тот ужас в его глазах.

Обе молчат. Вот люди прикладывают огромные усилия, чтобы жить дольше, думает Джулия. Но к чему мы придем? Будем хранить воспоминания в «облаке», как уже храним фотографии?

– Мы познакомились три года тому назад. Любовь с первого взгляда во время партии в покер! Я сорвала джекпот: Селестен был еще красив для своего возраста, да и все остальное в порядке, если вы понимаете, о чем я. Поверьте, не каждому так везет!

Она поворачивается к Джулии:

– Надеюсь, вас не смущает, что я об этом говорю? Считается, что «любви все возрасты покорны» и «у счастья нет морщин», по крайней мере, я так думала, пока не приехала сюда. Похоже, мой путь почти завершен…

– Как же вы здесь оказались?

– Дочери Селестена хотели отправить его в богадельню – скупердяйки, каких свет не видывал! Селестен был щедрый, но без гроша. И я не хотела оставлять его одного. Господь не дал мне детей, кошки были, а дети – никогда. Бойкости не хватило, а может, все никак не могла нагуляться. Но что теперь об этом рассуждать – все есть как есть. У меня нет детей, я свободна как ветер. Мы нашли этот дом престарелых в Провансе, приехали сюда как на каникулы. Я себе говорила, что здесь мне помогут за ним ухаживать. На последние сбережения я оплатила здесь комнату и всю нашу жизнь сложила в один чемодан. А через три недели Селестен приказал долго жить, бросив меня тут одну, как дуру. Поймите меня правильно, он не виноват. Я думаю, такие люди настолько ничего не помнят, что однажды просто забывают, как дышать.

Джулия берет ее за руку.

– Когда он умер, мне было очень плохо, и Элиана настояла, чтобы я немного пожила здесь, пока не приду в себя. Она сказала, всегда ведь можно что-то придумать, тем более что мы с Селестеном жили в одной комнате. Элиана, добрая душа! Возиться со стариками – это не жизнь… Но я не жалуюсь, здесь можно играть в скрэббл и кормят неплохо. Скрэббл – мой конек. А если крыша поедет, я уже в нужном месте…

Вдруг она встает со словами:

– Ну и холодрыга!

Джулия следует за ней в темный холл. Они проходят мимо маленькой гостиной. Жизель, улыбаясь, показывает на доску для скрэббла. Джулия читает: «Впаньолиться» – и вопросительно поднимает брови.