Виктор Пономарев - Записки рецидивиста Страница 14

Снова Одесса, снова Молдаванка, снова блатхата. Когда вошел, то застал такую картину: Капа бегает за Светкой вокруг стола. Та, увидев меня, подбежала и говорит:

— Не дам. Все равно я ей не дам.

— Что такое? — спросил я.

— Деньги на водку требует.

— Капа, успокойся, — сказал я, вытащил из кармана сто рублей, — на вот, возьми да организуй обед поприличней, я с дороги проголодался.

Капа схватила сумку и умотала. Светка кинулась ко мне на шею, стали обниматься, целоваться.

— Где ты, Дима, пропадал? Я уж думала, уехал насовсем, никогда тебя больше не увижу, — сказала Светка.

— Да так, Света, по делам в командировку ездил. Лучше пойдем в твою комнату, я поставлю чемодан.

Зашли в комнату, чемодан я задвинул под кровать и сказал:

— Чтобы никто не трогал, белье там. Ясно?

— Дима, в мою комнату никто не заходит, можешь быть спокоен, ключ только у меня есть.

Я обнял ее.

— Какая ты у меня умница. Завтра поменяю замок в двери, чтобы ключ был и у тебя, и у меня. Ты не возражаешь?

— Нет, конечно, — был ответ.

Взял Светку на руки, положил на кровать, стал целовать, потом разделись и… Очнулись, когда Капа стала звать к столу:

— Давайте выходите обедать, а то к вечеру понаедут, не дадут спокойно поесть. Сейчас пока все на деле.

Мы выпили, поели. Капа напилась и завалилась спать. Стали прибывать наркоманы и жулье. Мы решили со Светкой поехать в город. Побродив немного по городу, поймали такси и поехали в табор. Светке еще в первый раз ужасно понравилось у цыган. Но одна туда ездить, пока меня не было, она боялась. На хазу мы вернулись за полночь. Когда со свежего воздуха вошли в комнату, в нос шибанул водочный перегар, запах мочи и табачища. Все уже спали. Шагая через спящих, мы прошли в Светкину комнату, стали раздеваться. Смотрю, Капа поднялась с кровати совершенно голая, с трусами, болтающимися на одной ноге, качаясь и бессмысленно глядя перед собой, стала шастать по комнате, ища дверь. Сделала несколько кругов, как самолет перед вынужденной посадкой. Не найдя дверь и чуть не упав, запутавшись в трусах, села и оправилась по-легкому прямо возле обшарпанного комода.

— Света, возьми тряпку, убери, а я провожу ее до кровати, — сказал я.

Подошел к Капе — а ведь не старая еще женщина, не больше сорока лет, — взял на руки, отнес в ее комнату, положил на кровать, укрыл. Что-то невнятное бормоча, из внятного я смог разобрать только нецензурную брань, она уснула. Светка прибрала, помылась, и мы легли.

Утром все разбредались кто куда. Капа пошла подметать улицу, Светка в школу, а мне торопиться было некуда. Я лежал на кровати и думал. Вспоминал о Нинке в Хабаровске. Наверное, приехала, думала, я встречу, а меня тю-тю, весь в делах мотаюсь по стране. Собственно, я ей ничего не обещал, жениться тем более. Не с моей специальностью заводить семью. Да и Светке я, знаю, не нужен. Все это временное. Она знала, что я вор, сегодня здесь, а завтра там. А может, больше не увидимся, меня могут посадить, и надолго. А пока на свободе, надо брать от жизни все, что можно.

С месяц в Одессе я еще брал от жизни и от Светки все, что можно. Пил, как говорят, чашу счастья через край. То ли устал, то ли надоело это ежедневное меню и моцион, но я сказал Светке:

— Света, мне надо съездить в Хабаровск по делам. Жди, я приеду. Учись хорошо, закончи восьмилетку, — и укатил.

Глава 7

ПРОЩАЙ, ОДЕССА. СНОВА ТЮРЬМА

Приехал в Хабаровск. Иду по вокзалу, глазею. И увидел — лучше бы я его сто лет не видел — большой кожаный чемодан. Стоял он как-то обособленно и вызывающе возле стены, словно хотел сказать своим бедным собратьям — сумкам, мешкам, чемоданам с облезлыми боками, горами громоздящимся там и сям: «На… я вас видел». Хозяин чемодана был ему под стать. Солидный мужчина лет пятидесяти, богато одетый, в шляпе, прохаживался вдоль стены. Потом он пошел к кассе компостировать билет. Какая-то неведомая сила подвела меня к чемодану. Я взял его и пошел на выход. На самом выходе с вокзала услышал за спиной:

— Молодой человек, подождите!

Я обернулся: двое в штатском быстро приближались ко мне. Первая мысль: «Чемодан тяжелый, не уйду». Следующая мысль: «Ствол за пазухой, надо куда-то „спулить“». Про деньги, что были у меня в сумке, я не думал.

Я бросил чемодан и кинулся бежать по тротуару привокзальной площади. Увидел большую урну, сделал выпад, будто споткнулся, и в этот момент из-за пазухи кинул пистолет в урну. И как раз вовремя. Буквально через несколько шагов передо мной выросли два дюжих мента. Они схватили меня, заломили руки, вместе с подоспевшими в штатском препроводили в линейный отдел милиции. Через некоторое время появился там и хозяин чемодана. Остальное было уже делом техники: протокол, опись…

Я чувствовал себя круглым идиотом. Посчитали и описали, сколько при мне было денег — без малого сорок тысяч. Даже менты, видавшие виды, и те были поражены и с каким-то сочувствием говорили мне:

— Слушай, парень, на хрена тебе этот чемодан сдался, когда сорок тысяч на кармане. Ты что, валет, что ли? Теперь будем думать, откуда у тебя столько денег.

Я пытался объяснить им, что работал по договору с мужиками, но сам чувствовал несостоятельность своих объяснений. Одно радовало в этой ситуации: пистолет успел «спульнуть». Револьвер я не брал в этот раз, оставил в Одессе у Юзика. Неужели идиот какой будет рыться в урне, найдет пистолет и притащит в ментовку. А на пистолете мои пальчики. Но это из области фантастики. Я бы руку дал себе отрубить, чтобы посмотреть на человека, который, найдя пистолет, разумеется, не на месте преступления, а просто так, походя, побежал бы сломя голову относить его в милицию.

Просидел я в КПЗ шестнадцать дней, затем меня отправили в тюрьму и кинули в двадцать пятую камеру. Народу как селедок в бочке. Свое время я заполнял чтением книг.

Наступил день этапа в лагерь. Нас погрузили в вагонзак, и мы покатили по рельсам. На станции Будукан нас выгрузили из вагонов и повели в зону, разместили по баракам.

Этот день, когда я опять оказался в зоне за колючей проволокой, я хорошо запомнил. Он совпал с днем моего рождения, мне исполнилось восемнадцать лет. Мое детство и юность кончились, начинались суровые будни тюремной жизни.

Только я разместился на нарах, подошли два зека, один спросил:

— Ты Дим Димыч?

— Да.

— Пойдем, тебя приглашает один человек.

Пошли в соседний барак. Я сразу узнал того человека, который уходил в побег в море из порта Ванино, а я на барже делал «отвод». Мы поздоровались. Генка Леший, так звали зека, заварил чифирю. Я сказал, что чифирь не пью, но за встречу пару глотков сделал. Леший рассказал, как его в море подобрало рыболовецкое судно, а когда пришли во Владивосток, он уехал в Комсомольск-на-Амуре. Про подельника своего он ничего не знает, наверное, погиб.

Леший распорядился, принесли два флакона «Тройного» одеколона. Выпили с ним по флакону.

Принесли гитару, я начал играть и петь. Собралось много мужиков, сидели, слушали, забивали в «Беломор» анашу, курили «косяки» и кайфовали под мои песни. Только поздней ночью я ушел в свой барак. Так отметил я свое совершеннолетие, а впереди меня ожидали долгие годы тюрем и лагерей.

Часть вторая

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ РЕЦИДИВИСТ

Глава 1

БУНТ В ЗОНЕ

Определили меня в бригаду штабелевщиков леса. Звено — восемь человек. На работу в тайгу из зоны водили под конвоем. Когда возвращались с работы, на вахте нас встречал надзор из пяти человек. Пятерками мы подходили к надзору, нас шмонали и пропускали в зону.

Один раз нас встретила большая «делегация». Сам «хозяин» (начальник) Будуканской зоны в окружении отрядных офицеров. Рядом с нашим «хозяином» стоял «хозяин» Ванинской зоны, я его сразу узнал. Они о чем-то беседовали. Когда мы прошли в жилую зону, я увидел Генку Лешего. Он стоял смурной какой-то. Я подошел, спросил:

— Гена, что с тобой?

— Дим Димыч, ты видел «хозяина» из Ванино? Он узнал меня, показывал рукой в мою сторону и спрашивал у нашего, как фамилия этого заключенного. Ты понимаешь, тот срок у меня был двадцать пять лет, а сейчас мне «отломили» (дали срок) три года. Что теперь будет, не знаю.

Леший рассказывал мне, как после побега из Ванино его подобрало в море рыболовецкое судно. Когда пришли во Владивосток, он уехал в Комсомольск-на-Амуре, устроился на завод токарем, но под чужими ксивами. Работал хорошо, замечаний не имел. Но произошел инцидент, стоивший Генке трех лет «кичмана» (колонии). В цех ввалился инженер в изрядном подпитии, подошел к Генке и стал доказывать, что тот неправильно точит шейки коленвалов, мотивируя это тем, что у него интимные отношения с Генкиной матерью и Божьей Матерью. Генка попросил инженера уйти, а разговор перенести на завтра. На что инженер пообещал Генке интимную близость и с ним. Генка не выдержал, схватил инженера за грудки и отшвырнул от станка, признавшись при этом в своих сексуальных отношениях с матерью инженера, с самим инженером и коленчатым валом в придачу. И еще послал инженера на половой член. Но тот упал на трубы и разбил голову. Сбежалось начальство, стали кричать: «Как ты посмел поднять руку на коммуниста?» Инженера отвезли в больницу, составили протокол о побоях, а Генку арестовали и по 74-й статье дали три года за хулиганство. Так Леший снова очутился в колонии.