Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе Страница 14

Да, впрочем, и для меня закон не писан, ибо я не баран, умеющий только жалобно блеять на тему: «Да что я могу-у-у». Не таким я родился, чтобы соблюдать законы, написанные для баранов и овец матерыми волками вроде этого Масионжика. Я уже ненавидел его за эту горделиво посаженную голову, за панибратство с генералами-ментами, за ФСО на въезде, за то, что благодаря ему смешной и добрый Брасье погиб от руки каких-то узколобых чертей, безжалостных мерзавцев, чью тупую ярость не остановил даже маленький ребенок. С одной стороны, дочка Брасье, с другой – дочка того питерского таджика, которую убили бритоголовые. Я и с ними разберусь, даст бог. Я вообще намерен много с кем разобраться потому, что меня тошнит от ненависти. Я, оказывается, после случая с Брасье враз перестал быть интернационалистом, немотря на то что всегда считал себя таковым. Оказывается, национализм – это естественное человеческое состояние, и не сорваться в него – дело нелегкое. Дашь себе поблажку, и выходит, прав был старик Мюллер, говоря, что «нет в мире иного пути, кроме национал-социализма».

«Стой, мудила! Ну что ты такое несешь! Какой Мюллер, какой национал-социализм?!» Я ударил сам себя кулаком в скулу. Сильно ударил. В глазах потемнело, и на скуле набух желвак. Поделом… В каждой нации есть выродки, и, наверное, их процент примерно одинаков у представителей каждого народа. Не знаю… Национальный вопрос – самый сложный вопрос на свете. Этот вопрос будоражит меня, он распирает меня изнутри своей нарастающей, как снежный ком, величиной.

Противоречия национальные будут жить вечно, во всяком случае, их с лихвой хватит на остаток нашей эпохи, которая скорее всего из-за них-то и прекратит свое существование. И всегда будут те, кто умело манипулирует национальными противоречиями в своих интересах, то есть «Масионжик» – это имя нарицательное. С другой стороны, нельзя позволить себе роскошь не противостоять вторжению чужих племен на свою исконную территорию. Вот основное противоречие для всякого коренного жителя. Не ты, так тебя. Что же делать?

На нашей толерантности, словно на навозной куче, прорастают интересы масионжиков, которые под видом борьбы за равенство создают хаос в устоявшейся среде коренного населения. Зачем им все это? Объясню. Именно они и есть самые настоящие фашисты, чья цель – захват власти и последующее установление своих порядков. Либеральные ценности, которые они так превозносят, приводят к вымиранию коренного населения и его замещению такими вот безжалостными чертями. Орки теснят людей. Европа засрана арабами и африканцами? Да. Но ими руководят отнюдь не арабы и африканцы.

Я в жизни не достиг многих вершин. Может, потому, что намеренно не хотел покорять их, зная, что выше вершины уже ничего нет и в любом постоянном занятии обязательно наступает момент, когда твое страстное увлечение перерастает просто в ремесло. Из меня мог бы получиться историк. Он и получился. К счастью, не профессиональный, а любитель, но это гораздо лучше, чем заниматься историей, одной только историей и ничем, кроме нее. Мне как любителю истории самым отличным образом понятна роль Франции и торжества масонства – французской революции, у руля которой стояли масионжики. Революции, наводнившей Европу чужаками-пришельцами. Отставлю в сторону светлую память о Брасье и выскажусь, наконец.

Да, к Франции я всегда относился очень сложно. Если выразить мое отношение всего в нескольких словах, то это звучит так: «Франция без французов». Я не люблю их, этих «лягушатников». Мой опыт отношений с французами не имеет никаких положительных примеров. Худосочные, поджарые, длинные и какие-то «ломкие» от вечного загара, как хрустящая корка их багетов, которые составляют их основной рацион. Французы слабы. Не знаю, что сделало эту нацию столь мелкой душевно, но француз всегда будет избегать прямого выяснения отношений. Не зря именно французы выдумали все эти дурацкие придворные политесы и условности, которые впоследствии трансформировались в коллективную подлость целого народа. Я люблю их страну, ее природу, ее большие города с их архитектурой и изящными инженерными решениями. Я люблю французскую логистику как некий коллективный разум нации, в котором все разложено по полочкам и на каждую полочку заведен отдельный каталог. Они всегда знают, где и что у них лежит, сколько и когда это закончится. Я люблю их маленькие городки и деревушки, где можно просто гулять и дышать стариной, а устав слоняться, сесть где-нибудь, все равно где, потому что Франция – это один большой натюрморт, и, вытащив из кармана, сумки, портфеля припасенную заранее бутылку коньяка, тоскливо напиться, мучая себя вопросом: ну почему такой мелкий и подловатый народец может сделать решительно все так красиво?! А напившись, погрозить неизвестно кому пальцем и вспомнить, что был когда-то восемьсот двенадцатый год. Обрадоваться и сникнуть от того, что, победив Францию фактически, Россия проиграла ей идеологически. И долго французское вольнодумство растлевало умы российских дворянчиков и разночинцев. И, растлив, довело первых до Сенатской площади, а вторых, чуть позже, до штурма Зимнего дворца.

Французы виноваты перед всей Европой еще и оттого, что именно они со своим проклятым трехцветным либерализмом открыли ворота своей страны для колоссального черного африкано-арабского селя. И сель этот так основательно проник в Европу через французскую границу, что заставить его убраться восвояси туда, где летает муха цеце, вудуисты едят сырую рыбу с головы и египтяне в своих барах делают ставки на количество перевернувшихся на их дорогах автобусов с туристами, нет решительно никакой возможности. Скоро все французы будут ходить с приплюснутыми носами и через одного их будут звать Зидан или Мустафа. Так бесславно найдет свой конец великая некогда нация, ибо подличать и интриговать против всего человечества – дело распоследнее.

Я вспомнил, как однажды, выйдя из подземного гаража «Vinci» в районе улицы Клемансо, я спустился вниз, к набережной Биаррица. Оказавшись на набережной, я лишний раз убедился и ужаснулся реальности своих рассуждений: вдоль по набережной прогуливался черный, как антрацит, негр в форме Police Municipale, и видно было, что его распирает от гордости. Еще бы! Он, а скорее, его родители, черт знает каким путем попавшие во Францию, да все они вместе и мечтать не могли, что когда-нибудь их «Мвамба» или «Буту» нацепит на себя полицейскую форму, застегнет на ней каждую пуговичку, завяжет шнурки высоких ботинок, с помощью линейки вымеряя кончики торчащих шнурков, навесит на пояс две пары наручников, портативный компьютер, пистолет, два магазина с патронами, биппер, два баллона паралитического газа, дубинку, рацию, сотовый телефон и еще что-то в трех футлярах и вот этаким вот кандибобером станет «патрулировать» курортный Биарриц. Я поискал глазами в надежде, что хоть кто-то разделяет мой горький скепсис, и внезапно увидел парня-фотографа, сидевшего на парапете в ожидании клиентов. Парень смотрел на черного «короля порядков» и смачно поплевывал себе под ноги. Мы встретились глазами, и я, кивнув в сторону этого плода, рожденного демократией и либерализмом, произнес с гротескной мимикой, специально, чтобы фотограф смог прочитать по губам: «Fuck». Парень согласно кивнул и еще раз плюнул.

Кто знает, может, не все еще потеряно? Может быть, у нового поколения французов наконец включится инстинкт самосохранения и они ужесточат законы касательно въезда в страну таких вот… полицейских.

Нет. Я все же не националист. Я всегда говорил, что все люди равны, но я против того, чтобы та или иная нация порционно выплескивала на соседей своих детей, и, замечу, далеко не лучших. Все это переселение африканцев в Европу похоже на необъявленную войну, в которой Европа терпит поражение за поражением.

А что же происходит у меня на Родине, в России? В Москве? До Африки далеко, и Европа, которую когда-то Россия прикрыла щитом от татаро-монгольского семяизвержения, теперь возвращает долг: прикрывает щитом Россию от Африки, принимая на себя африканское семяизвержение, от которого некогда белая кожа европейцев светится всеми цветами радуги. Однако в России есть эквивалент африканскому селю. Это Кавказ и Средняя Азия. Сколь угодно красноречиво и обстоятельно, с подведением под свои слова теорий гуманизма Толстого и Достоевского, с высоких, орлами засиженных трибун можно рассуждать о расовой терпимости, о несомненных признаках возникновения гражданского общества и о преследованиях за экстремизм, несознательно проявляемый коренным населением Москвы, Питера, Екатеринбурга, Новосибирска и других городов, в которых возникновение собственных «гарлемов» – это уже даже и не завтрашний день, а тяжелое настоящее. И настоящее тем осложняемое, что никакого компактного проживания приезжих кавказцев и среднеазиатов ожидать не приходится. Это проживание всеобще и вездесуще и из-за разности культур и нехватки места под солнцем представляет собой бомбу замедленного действия, часовой механизм которой пошел, по моим ощущениям, на последний виток отсчета. Преддверие хаоса, порождаемого селем, столь ощутимо, что надо быть глухим или слепым, чтобы не заметить этого. Семья несчастного француза Брасье пала от руки нелегалов в России. Это ли не показатель того, что мы живем в мире, где границы, по сути, фиктивны? В мире, где давно правят единые законы, тайная власть, нелегальные мигранты чувствуют себя на высоте положения потому, что рост их числа этой тайной власти выгоден. Ими проще, гораздо проще управлять. Будь проклята глобализация и да здравствует железный занавес! Границы и суверенитет – вот что необходимо вернуть в этот говенный мир. Ты родился в Узбекистане? Хочешь приехать в Россию? Жить здесь? Не вопрос. Докажи, зачем ты здесь нужен, – и милости просим. Ты владеешь какой-либо дефицитной специальностью? Можешь принести России пользу? Милости просим. Ты мудак с тремя классами образования и всю жизнь дрючил ишаков, а теперь мечтаешь насиловать белых женщин? Сиди ровно в своем Узбекистане. Здесь ты не нужен.