Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ) Страница 14

«Куплю предметы старины…», «Принимаем на оценку и продажу старинные вещи…», «Антиквариат, раритеты: продажа, комиссия…», — утро воскресенья я провел с охапкой газет.

Проститутка ушла, вполне довольная чаевыми — в ожидании больших барышей я не стал жалеть денег, дал ей пару сотен зеленью: отработала как надо.

Как только короткая стрелка переместилась к цифре девять, я выскочил из дому — к киоску «Союзпечать». Привычно удивился: союза нет, а союзпечать есть. С другой стороны, и комсомола нет, а «Московский комсомолец» есть и «Комсомольская правда». Было красным, стало желтым. Пресса, пачкающая руки типографской краской, порадовала обилием нужных мне объявлений: я выписал с десяток адресов, почти все на Арбате и рядом — удачно. Выпил чаю, есть не хотелось; оделся потеплее — кто знает, сколько придется ходить, — и поехал продавать книги. Почему-то тогда, в первый раз, я не листал их, не рассматривал, не прикидывал мысленно, сколько стоят — да что там, даже не помню, что это были за книги. Одна — «Майн Кампф», точно, остальные… Бог их знает, не хотелось мне знать.

Погода со вчера изменилась — потеплело; и было мерзко, слякотно, промозгло. На Арбате полно народу — как всегда по воскресеньям; ветер расшвыривал обрывки бумаг, насмешливо свистел, забирался в рукава пальто, толкал в спину.

Пешеходная улица — забава интуриста, предмет мечтаний дворников, отбиравшихся сюда по конкурсу, как в престижный вуз, и за немалую мзду. Меньше стало проповедников и уличных музыкантов, больше торгашей. Гуляли простецки одетые доллары, низкорослые йены и вальяжные марки. Провинциалы толпились возле барахольщиков, разложивших свой трикотаж на картонных коробках, с боязливым интересом присматривались к прилавкам с порножурналами, изумленно цокали языками, изучая выставленные возле кафе меню с прейскурантами. Заграница примеряла ушанки и бескозырки, покупала матрешки с Ельциным и Горбачевым.

… Вот и первый мой адрес — невзрачный магазинчик без опознавательных знаков. Вошел.

За прилавком сидел длинноволосый юнец в наушниках, в такт постукивал пальцами по прилавку. Я быстро понял, что говорить надо не с ним, вежливо, но убедительно попросил директора. Он поинтересовался, зачем, я ответил: по личному, мол, делу. Длинноволосое пожало плечами, ушло за начальством.

Директор оказался евреем — это я понял сразу по улыбке математика: вроде все хорошо, а в уме кипит работа, костяшки по счетам так и бегают. Я достал книги, протянул ему:

— Сколько дадите вот за это?

Я ждал: вот, сейчас, задрожат руки, заблестят зрачки, «тысячу зеленых за том». Однако ошибся. Он сосредоточенно разглядывал каждую, листал, что-то высматривал, вычитывал и высчитывал; ничего не мелькнуло — ай да директор, молодец! Я понял: скажет вдвое меньше, чем это реально стоит. Приготовился небрежно усмехнуться: мол, ты что, человече, за идиота меня принял? Однако он молчал. Наконец поднял на меня глаза, улыбнулся национальной улыбкой, спросил, пожевав губой:

— И сколько же вы за это хотите?

— Нет, друг, ты не понял, — я старался говорить как можно убедительнее, — это ты мне скажи, сколько стоят. А я уже решу, оставить их здесь или идти в другой магазин.

— Увы, не могу вам помочь, — еврей с притворным сожалением покачал головой, — видите ли, я просто не знаю, сколько могут стоить такие книги…

Врал — конечно же, он врал. Но сколько я ни уговаривал, он так и не назвал цену, даже примерную. Я понимал, что он боится — наверняка ведь заметил библиотечные штампы — боится брать ворованное; но, с другой стороны, достаточно было бросить взгляд на его забитую хламом лавку: да здесь почти все было такого же происхождения, как и мои книги. А может — предположил я — цена настолько высока, что он просто не может себе позволить… Ладно, черт с ним, с евреем; у меня еще девять адресов.

Но и в следующем магазине, и в следующем после него было то же самое. В одном директором оказался похожий на ворона старичок, в четвертом — женщина с толстой цепью на толстой шее — но цену ни одной из моих книг так и не назвали. Я терялся, удивлялся, негодовал — все бессмысленно: мол, не знаем, сколько это стоит.

После восьмой неудачи я вышел на улицу, вдохнул мокрый воздух, закурил. Что-то тут не так — не может быть, чтобы все букинисты-антиквары были честными людьми. Что же тогда они продают, чем живут? Я стал подозревать заговор.

Набрал Татку. Спросил: не оставалось ли у нее антикварных книг от бабушки и не пробовала ли она их продавать. Апрельская злобно фыркнула: мол, книги, конечно, остались, старые, раритетные, есть и девятнадцатого века, но она еще до такой крайности не дошла, чтобы реализовывать семейные реликвии. У нее с деньгами все нормально. Книги продают только лимитчики, которые их сроду не читали — или старушки-пенсионерки — ну, их понять можно, они с голоду мрут. Словом, утомила страшно. Напоследок еще и начала выспрашивать: зачем, мол, тебе, да что случилось. Придумал на ходу невнятную историю про друга — и попрощался.

И вдруг — вспомнил.

Да, разумеется. Я идиот. Мне надо было с него начать. Почему же сразу не подумал? Ведь у меня же был он — китаец-Комментатор, непростой Владимир Мингьярович: он-то меня знает, он объяснит все прямо, как есть, может, и цену назовет. Досадуя — потерял столько времени! — я поехал на Крымский Вал.

Такси — крыльцо — лестница — закуток — вывеска — я вошел. Вот и он, Комментатор, в арестантской своей робе — только оранжевой, а не серой — в тюбетейке, стоит около шкафа, что-то читает.

— Владимир Мингьярович, добрый день, — вежливо поздоровался я. Не следовало, наверное, начинать с места в карьер; тут требовались тонкость и навыки политеса.

— А, Борис, приветствую, — он оторвался от книги и разулыбался, увидев меня: черт его знает, то ли на самом деле обрадовался, то ли прикидывался из вежливости.

— Снимайте пальто, проходите, — все еще улыбаясь, он пригласил меня внутрь — в ту подсобку, откуда возник в прошлый раз. — Пойдемте, налью вам кофе. Погода сегодня не для чаепитий; для крепких напитков, скорее. Вы что предпочитаете в такое время — коньяк, виски?

Только минут через десять, хлебнув конька, я перешел от обсуждения погоды к своему делу.

— Видите ли, — начал я, осторожно подбирая слова, — мне тут Киприадис предложил несколько книг, очень старых, антикварных. Премия за работу. Константин Сергеич сказал, что я могу их продать. — Версия была откровенно слабая, но ничего другого я не придумал, как ни старался. — Так вот, я проехал сегодня по букинистическим магазинам. Почему-то никто не говорит, сколько они стоят.

Комментатор слушал серьезно, внимательно; кивнул с пониманием:

— Давайте посмотрим, конечно. Правда, мне сейчас новые книги не нужны совершенно — эти-то, — он махнул рукой в сторону своих шкафов, — девать некуда. Но вы доставайте, придумаем, как вам помочь.

На три моих тома он глянул мельком, что, откровенно говоря, немного обидело — наверняка ведь не каждый день ему приносят такие раритеты. С другой стороны, кто знает, как давно он с Киприадисом работает — может, и видел уже эти книжки, но брать не стал.

Он выдвинул несколько ящиков в своей тумбочке, порылся там, наконец, нашел замызганную визитку, протянул мне.

— Вот, держите. Это адрес и телефон одного моего знакомого. Магазин у него на Арбате. Смело поезжайте, скажете — от меня. Кстати, советую не показывать все сразу — лучше по одной. Полагаю, он ваши книги возьмет.

— А почему другие не брали? — поинтересовался я.

— Видите ли, Борис, — Комментатор усмехнулся, — дело в том, что в Москве крайне мало подобных раритетов. И любой букинист понимает, что, называя цену, он становится эдаким первопроходцем, берет на себя ответственность. Я предполагаю, что даже если бы вы сами назвали цену, они бы отказались брать ваш товар. Дело в том, что рынок антиквариата — слишком специфичная область; здесь подчас перестают действовать законы экономики и бизнеса. Лишь очень немногие имеют право назначать цену. Вот этот человек, — он кивнул на визитку, которую я все еще держал в руках, — может. Но, кстати, далеко не факт, что и он знает стоимость ваших книг — хотя бы приблизительную. На всякий случай не настраивайтесь на то, что каждый из этих томов заключает в себе целое состояние — такое бывает обычно в дешевых романах.

— А вы знаете цену книгам? — спросил я; очень уж хотелось конкретики.

— Вашим — нет, к сожалению, — он развел руками. — Я, видите ли, не профессионал; скорее — любитель.