Пауло Коэльо - Алеф Страница 14

– Пауло устал, – говорит мой издатель. – У него был очень длинный день.

– Но он вовсе не устал. Энергия в Пауло бьет ключом после встречи с той любовью, которую испытывают к нему читатели.

Издатели насторожились не зря. Несмотря на возраст, Яо претендует на высокую должность в «моем царстве» и даже не думает это скрывать. Я разделяю печаль этого человека, потерявшего любимую женщину, и однажды найду для него слова утешения. Боюсь только, что у него припасена для меня «удивительная история, из которой получится прекрасная книга». Эти слова я слышал бессчетное число раз, преимущественно от тех, кто пережил потерю близких.

Я решаю сделать так, чтобы все остались довольны:

– Мы сейчас отправимся с Яо в гостиницу. А потом мне хотелось бы немного побыть одному.

С начала путешествия это будет мой первый одинокий вечер.

На улице сильно похолодало, и ветер дует действительно ледяной. Мы идем по многолюдному проспекту, и все, кого встречаем по пути, так же, как и мы, торопятся поскорее оказаться в тепле. Магазины закрываются, неоновые вывески гаснут, стулья перевернуты на столы. И все же после полутора суток, проведенных в вагоне, зная, как много тысяч километров нам еще остается проехать, мне необходимо пользоваться любой возможностью совершить моцион.

Яо подходит к ларьку с напитками и покупает апельсиновый сок. Пить мне совсем не хочется, но немного витамина C в такой холод, пожалуй, не помешает.

– Держите стакан.

Я не знаю его планов, но послушно выполняю то, что он велит. Наш путь лежит к центру, а улица, по которой идем, должно быть, главная в Екатеринбурге. Пройдя немного, мы останавливаемся у входа в кинотеатр.

– Отлично. В этом капюшоне вас точно никто не узнает. Давайте начнем побираться здесь.

– Побираться? Послушайте, я ничего подобного не делал с тех пор, как хипповал в юности, и кроме того, это оскорбительно по отношению к тем, кто и вправду нуждается.

– Но вы и вправду нуждаетесь. В Ипатьевском доме были моменты, когда вас вообще не было рядом; вы казались мне очень далеким, в плену у прошлого; крепко вцепившись в то, чего достигли, вы никак не желали со всем этим расставаться. Я беспокоюсь за вас, и за девочку тоже. И если вы действительно хотите измениться, попрошайничество поможет вам стать более чистым и открытым.

Я и сам беспокоюсь о девочке, но отвечаю Яо – прекрасно понимая, о чем он говорит, – что одним из многих поводов, побудивших меня предпринять эту поездку, было желание вернуться в прошлое, к тому, что лежит под спудом, – к моим корням.

Я даже собираюсь рассказать Яо о китайском бамбуке, но в последний момент передумываю.

– По-моему, это вы заблудились во времени. Вы не можете смириться с уходом жены, не желаете ее отпустить. Вот почему она всегда рядом с вами, утешает вас вместо того, чтобы устремиться к Божественному Свету и обрести покой. Никто никого не теряет. Все мы частички мировой души, и для того чтобы мир существовал, а мы могли снова встретиться однажды, ей необходимо постоянно расти и развиваться. Скорбеть бессмысленно.

Немного подумав, Яо произносит:

– Но это неполный ответ.

– Да, неполный, – соглашаюсь я. – Когда настанет время, я вам все объясню. А сейчас пойдемте в отель.

Яо, протягивая свой стаканчик, начинает просить милостыню у прохожих. Он явно ждет, что я к нему присоединюсь.

– Дзен-буддистские монахи в Японии рассказали мне о такухатцу, паломничестве нищих. Кроме сбора пожертвований для монастыря, живущего на подношения, такая практика учит послушников смирению. Но есть у этого и другая цель – очистить город, в котором живет монах. Согласно философии Дзен, просящий милостыню, дающий ее, а также само пожертвование – важные звенья в цепи равновесия. Не только просящий получает то, в чем нуждается, но и дающий. Пожертвование связует требы одного и другого, и это улучшает атмосферу в городе, ведь каждый в любом качестве может принять участие в этом обмене. Вы совершаете паломничество, и теперь настало время сделать что-то для городов, через которые вы проезжаете.

Я поражен настолько, что не нахожу слов. Заметив мое смущение, Яо решает, что зашел слишком далеко, и убирает стаканчик в карман.

– Не надо, – говорю я. – Это действительно отличная идея!

Следующие десять минут мы проводим, стоя через дорогу друг от друга, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, и протягивая прохожим свои пластиковые стаканчики. Я поначалу робею и молчу, но вскоре набираюсь смелости и начинаю просить по-настоящему: помогите заплутавшему чужеземцу.

Не то чтобы мне было трудно просить. Я знаю немало истинно щедрых и великодушных людей, которые охотно помогают ближним и искренне радуются, когда к ним обращаются за советом или поддержкой. И это прекрасно; воистину, что может быть лучше – помогать ближнему? И в то же время мне почти не доводилось встречать таких, кто умеет принимать дары – даже принесенные с любовью и открытым сердцем. Люди, принимая помощь, чувствуют себя униженными, словно зависимость от кого-то – свидетельство их недостоинства. Они думают: «Если нам предлагают помощь, значит, считают, что мы неспособны добиться этого сами». Или: «Сегодня он мне помог, а потом потребует долг с процентами». Или того хуже: «Я не заслуживаю такого доброго отношения».

Мне хватает десяти минут, чтобы вспомнить, кто я такой, усвоить урок и освободиться. Когда я перехожу улицу и присоединяюсь к Яо, в моем стаканчике содержится сумма, равная одиннадцати долларам. У Яо примерно столько же. Что бы он ни говорил, мне доставило удовольствие возвращение в прошлое. Я заново пережил то, чего со мной не случалось уже много лет, и через этот опыт очистился не только город, но и я сам.

– Что будем делать с деньгами? – спрашиваю я.

Китаец в который раз предстает передо мной в совершенно новом свете. Что-то знает он, что-то я, и мы вполне можем продолжить наш обмен знаниями.

– Теоретически эти деньги наши, потому что их дали нам, но я думаю, их лучше держать отдельно и потратить на что-то такое, что покажется нам важным.

Я решаю, что так тому и быть, и прячу монеты в левый карман. В отель мы направляемся бодрым шагом, потому что за время, проведенное на холоде, все полученные за ужином калории мы израсходовали без остатка.

Войдя в лобби, мы видим вездесущую Хиляль. С ней очень красивая дама и джентльмен в костюме и при галстуке.

– Привет, – здороваюсь я с Хиляль. – А я решил, что вы прервали ваше путешествие. Но тем не менее мне было приятно разделить с вами его первый этап. А это ваши родители?

Мужчина остается непроницаемым, а дама смеется.

– Хотела бы я иметь такую дочь! Эта девочка большой талант. Жаль, что она уделяет своему призванию так мало времени. Мир теряет великого музыканта.

Хиляль притворяется, будто ничего не слышала, и запальчиво говорит мне:

– Привет?! Это все, что вы можете сказать после случившегося в поезде?

Женщина смотрит на меня с изумлением и ужасом. Представить ход ее мыслей нетрудно: что же это было у вас в поезде? Да вы ей в отцы годитесь!

Яо деликатно просит разрешения подняться к себе в номер. Мужчина в костюме по-прежнему отмалчивается, возможно, он просто не понимает по-английски.

– Насколько я помню, в поезде ничего не случилось, по крайней мере такого, о чем стоило бы говорить. А что вы, собственно, хотели услышать? Что мне вас не хватало? Что ж, если вам угодно, я весь день о вас беспокоился.

Дама переводит мои слова мужчине в галстуке, и все трое, включая Хиляль, улыбаются. Я сказал именно то, что хотел сказать, а девушка услышала то, что хотела услышать: я о ней думал.

Я прошу Яо немного задержаться: судя по всему, нам предстоит долгий разговор. Мы усаживаемся в кресла и заказываем чай. Мужчина в костюме оказывается директором местной консерватории, а красивая дама преподает там игру на скрипке.

– Я полагаю, что Хиляль зарывает свой талант в землю, – вздыхает она. – Эта девочка так не уверена в себе, я всегда это говорила, повторю и сейчас. Вечно ей кажется, что у нее ничего не выйдет, что ее не ценят, что людям не нравится ее игра. Но это неправда.

Хиляль не уверена в себе? Лично мне еще не приходилось встречать столь незакомплексованных особ.

– И как все люди тонкой душевной организации, – смотрит на меня своим нежным умиротворяющим взглядом преподавательница, – она бывает порой немного... скажем так, неуравновешенной.

– Неуравновешенной! – фыркает Хиляль. – Скажите лучше сумасшедшей!

Дама с участием смотрит на нее, потом переводит взгляд на меня, ожидая ответа. Я молчу.

– Мне кажется, вы могли бы ей помочь. Как я поняла, в Москве вы слышали, как она играет, и видели, какое впечатление производит ее игра. Вы наверняка понимаете, что она талантлива, ведь московская публика очень привередлива, когда речь идет о музыке. Хиляль дисциплинированная, много занимается, куда больше других, она уже играла в больших оркестрах в России и ездила с одним из них на гастроли за границу. Но потом что-то случилось, и она словно остановилась в своем развитии.