Уинстон Черчилль - Саврола Страница 14

— Я также считаю это подлинным достоинством. С каждой минутой вы заставляете меня все больше и больше любить свою религию. Я боготворю свои идеалы не ради саморекламы, — сказал с улыбкой русский посол. — Вы же рассматриваете этот вопрос с материальной точки зрения.

— Да, скорее с материальной, чем с моральной, — подтвердила принцесса Феррола.

— Но духовное обожание моей богини олицетворяет бессмертие, которое нематериально. Помимо этого, если вы утверждаете, что наши вкусы всегда изменяются, мне кажется, что постоянство является сущностью моей религии.

— Это парадокс, который мы попросим вас объяснить, — сказал Молара.

— Ну, вы говорите, что я изменяюсь каждый день и моя богиня изменяется тоже. Сегодня я восхищаюсь одним идеалом красоты, завтра — другим… Но когда наступит завтра, я уже стану другим человеком. Меняется молекулярная структура моего мозга, совершенствуются мои идеи. Гибнет мое старое Я, поклонявшееся своему собственному идеалу. Новая личность начинает жизнь заново. Речь идет о преданности идеалу до самой смерти.

— Неужели вы намерены заявить, что постоянство представляет собой ряд изменений? В таком случае можно утверждать, что движение — это последовательность остановок.

— Я стараюсь соответствовать веяниям времени.

— Вы выражаете мои взгляды другими словами. Красота зависит от человеческих капризов и со временем изменяется.

— Посмотрите на эту статую, — внезапно сказал Саврола, указывая на величественную мраморную фигуру Дианы, которая стояла в середине зала, окруженная папоротниками. — Прошло более двух тысяч лет с тех пор, как люди назвали ее красивой. Вы отрицаете это теперь?

Ему никто не ответил, и он продолжал:

— Это подлинная красота линии и формы, которая вечна. Другие вещи, которые вы упомянули, включая моды, стили, фантазии, — это всего лишь безуспешные попытки достичь совершенства. Люди называют их искусством. Искусство так же связано с красотой, как честь с честностью. Таким образом возникает неестественная, аллотропная форма. Искусство и честь — достояния джентльмена; красота и честность доступны для обычных людей.

Возникла пауза. В его словах было невозможно не уловить демократический настрой. Его искренность произвела на всех глубокое впечатление. Молара выглядел растерянным. Посол пришел ему на помощь.

— Ну, я буду продолжать любить богиню красоты независимо от того, будет ли она постоянной или изменчивой, — при этом он посмотрел на графиню. — И, желая продемонстрировать свою преданность, я объявляю вальс в этом священном храме — бальном зале.

Он поставил свой стул обратно и, наклонившись, поднял перчатку своей партнерши, упавшую на пол. Все встали, и гости разделились. Пока Саврола шел обратно в зал вместе с Люсиль, они прошли мимо открытой двери, ведущей в сад. Множество волшебных огней сияло рядом с клумбами или зажигалось в гирляндах, свисавших с деревьев. Тропинки были покрыты красными коврами. Прохладный ветерок ласкал их лица. Люсиль остановилась.

— Какая чудная ночь!

Приглашение было очевидным. Ей хотелось говорить с ним именно тогда, после всего, что произошло. Как правильно он поступил, что пришел сюда, пусть и в соответствии с основами Конституции.

— Может быть, мы выйдем отсюда на воздух? — предложил он.

Люсиль согласилась, и они ступили на террасу.

Глава VIII. При свете звезд

Стояла тихая лунная ночь. Ветер был настолько слабым, что не шевелились даже тонкие пальмы, которые росли со всех сторон. Их контуры ярко выделялись над окружающей листвой на фоне неба, освещенного звездами. Дворец был расположен на высоком холме, и сад отлого спускался к западу в направлении моря. В конце террасы стояла каменная скамейка.

— Давайте присядем здесь, — предложила Люсиль.

Они сели. Грустная мелодия вальса пролетала, словно далекий аккомпанемент их мыслям. В окнах дворца горел яркий свет, напоминая о роскоши, блеске и уюте. В саду все было безмятежно и веяло прохладой.

— Почему вы насмехаетесь над понятием чести? — спросила Люсиль, вспоминая прерванный разговор.

— Потому что оно лишено подлинных оснований и общечеловеческого одобрения. Кодекс чести постоянно меняется в зависимости от времени и места. В одно время считается благороднее убить человека, которому вы причинили зло, чем загладить свою вину. В другое время труд букмекера оплачивается больше, чем работа мясника. Подобно искусству, понятие о чести меняется в зависимости от человеческих капризов. И, подобно искусству, оно возникает в условиях изобилия и роскоши.

— Но почему тогда вы так возвеличиваете красоту и честность?

— Потому что все явления в мире обусловлены вечным принципом приспособляемости. Именно поэтому добро побеждает зло, правда торжествует над обманом и красота — над уродством. Приспособляемость — это общепринятое понятие! Таким образом, исходя из этого принципа, ценность искусства и чести очень незначительна.

— Но неужели все обстоит именно так? — изумленно спросила она. — Наверняка существует множество исключений из этого правила?

— Природа никогда не считается с отдельным индивидом, ее интересует только средняя приспособляемость видов. Рассмотрите статистические данные о смертности. Они поразительно точны: они определяют среднюю вероятную продолжительность жизни людей вплоть до месяцев; и, однако, отдельный человек не знает, сколько он проживет. Мы не можем сказать, что хороший человек всегда одерживает победу над подлецом. Но эволюционист безоговорочно утверждает, что нация, отличающаяся самыми высокими идеалами, добьется успеха.

— Если на нее не нападет другая нация, обладающая более низкими идеалами, но мощным оружием, — сказала Люсиль.

— Ну, даже тогда мощь является проявлением приспособляемости. Я полагаю, что даже несмотря на низкий уровень идеалов, физическая сила включает элементы человеческого прогресса. Но это только отдельные примеры. Мы должны расширить свой кругозор. Природу не интересуют отдельные люди. Однако теперь мы можем утверждать, что живые существа, наделенные высокими нравственными качествами, в конечном итоге одерживают победу над теми, кто обладает только физической силой. Сколько раз цивилизация (так я называю уровень развития общества), утрачивающая нравственные ценности в результате тирании физической мощи, карабкалась по лестнице прогресса и с позором падала в пропасть? Возможно, в нашем мире это происходило уже сотни раз. Но главная движущая сила, восходящая тенденция оставалась постоянной. В теории эволюции не говорят «всегда», здесь речь идет о «конечном итоге». Ну так вот, в конечном итоге цивилизация одержала верх над варварством. Возвышенные идеалы сформировались благодаря жизнеутверждающей энергии.

— Тогда почему вы полагаете, что этот триумф является постоянным? Откуда вам известно, что он не будет повернут вспять, как уже случалось?

— Потому что мы обладаем могуществом, а также моральным влиянием.

— Возможно, римляне, достигшие вершины своей мощи, думали точно так же.

— Вполне вероятно, но без причины. В конечном итоге они использовали только оружие. И когда они ослабели, им больше не удавалось удерживать власть.

— А что вы можете сказать о современной цивилизации?

— Мы располагаем другими видами оружия. Когда мы начнем деградировать, поскольку это должно произойти в конце концов, когда мы утратим присущее нам превосходство и, когда согласно закону природы, другие расы будут двигаться вперед, чтобы вытеснить нас, мы будем использовать эти виды оружия. Наши нравственные ценности будут утрачены, но основные принципы поведения сохранятся. Ослабевший и дрожащий от страха европеец с помощью научных приборов сметет с лица земли дерзких варваров, которые нападут на него.

— Это можно считать триумфом нравственного превосходства?

— Вначале так и будет, поскольку достоинства цивилизации выше, чем жестокость варваров. Доброта ценится выше, чем смелость, а милосердие лучше, чем грубая сила. Но в конечном итоге господствующая раса начнет вырождаться, и, поскольку некому будет занять ее место, процесс вырождения будет продолжаться. С древних времен происходит борьба между жизнеутверждающей силой и разрушением, между энергией и бездействием. Эта борьба всегда заканчивается великим безмолвием. В конце концов мы ожидаем, что развитие человечества будет постоянным. Это только вопрос времени, прежде чем наша планета станет непригодной для поддержания жизни на ее поверхности.

— Но вы же сказали, что приспособляемость должна в конце концов увенчаться триумфом.

— Триумфом над относительной неприспособляемостью, да. Но смерти подвластны все — и победители, и побежденные. Угаснет огонь жизни, и животворный дух иссякнет.