Алан Силлитоу - Начало пути Страница 14

С сигарой в зубах, раскрыв все окна, хотя холодно было, как в Сибири, я покатил на своей машине к дому. По Илкстон-роуд следом за мной шел автобус, и ехать медленно я побоялся — вдруг сомнет. К счастью, светофор остановил нас обоих, но когда я затормозил у обочины перед нашим домом, меня все еще трясло. Я сбегал за политурой и тряпкой, так как передний бампер был тронут ржавчиной, и работал до тех пор, пока в каждой хромированной части не стала отражаться, как в зеркале, моя довольная, ухмыляющаяся рожа.

Вечером вернулась мать и поинтересовалась:

— Чья это там машина?

— Моя.

— Не валяй дурака, — сказала она. — Тебя по-людски спрашивают: чья машина? Не знаешь, так и скажи.

— Я ж говорю: моя. Купил нынче утром. — И я объяснил, каким образом получил деньги у Клегга.

— Ты темная лошадка, — сказала мать. — А фары у нее есть?

Я сказал — есть, и мать попросила прокатить ее. Мы поехали к бабушке в Бистон. Порывами налетал ветер, и на Университетском проспекте машину даже накренило на бок, кажется, подуло бы чуть посильней — и мы бы перевернулись. Мать была на седьмом небе и всю дорогу пела.

По пути я купил пива, и в теплой бабушкиной кухне мы распили пинту-другую.

— Ты поосторожней, — сказала мать. — Не хвати лишку.

— Я хорошо веду машину, только когда выпью. А трезвый боюсь до смерти.

— Я буду пить, а ты править, — сказала бабушка. — Подходяще?

Мы смеялись и выпили еще по этому случаю, а за выпивкой последовал чай с сандвичами — щедрая бабушкина доля угощенья.

За чаем мы вдруг услыхали треск гнилого дерева, хруст ломающихся веток, и сразу же на улице что-то глухо ударило оземь. Бабушка закричала, что пришел конец света. У меня чуть сердце не выскочило, я решил — упала бомба или взорвался газ. На миг представилась раздавленная, искалеченная машина, и я, как бешеный, кинулся к черному ходу — громыхнуло вроде с той стороны.

Кричали люди, машины тормозили, сверкали фары. Холодный ветер лизнул меня в лицо. Выйти было невозможно, путь преграждала стена сухих спутанных ветвей. В ярости я продрался в сад, куда упала большая часть ствола. Дерево обрушилось на ограду, пробило ее до половины.

Около меня оказалась мать.

— Хоть бы никто в эту минуту не проходил мимо. Если кто шел, ему конец.

— Черт с ним! — чуть не плача крикнул я. — А как машина?

Мы кинулись к калитке, но ограду перекосило, и калитка никак не открывалась.

За спиной у нас захохотала бабушка.

— Ты что, спятила? — крикнул я.

— Наконец-то повалилось дедово дерево, — сказала бабка и опять захохотала. Я чуть ее не убил, в мыслях было одно: что с машиной?

Машину было не видать под грудой ветвей. Я ухватился за ограду — так закружилась голова. Люди растаскивали ломкие сучья по домам на растопку. Я, как сумасшедший, продирался к машине, и кто-то сказал:

— Вот жадный черт! Видали? Есть же такие, не успокоятся, пока все не зацапают.

— А может, это его машина, — вмешался кто-то еще.

— Тогда поделом ему. Хорошо, что стукнуло по богачу, а не по бедняку.

Я все-таки добрался до машины и в два счета расчистил крышу. Главная тяжесть дерева пришлась на ограду, так что машина отделалась легким испугом: несколько изрядных вмятин в крыше да еще фару размозжило, вот и все. Стараясь сдержать ярость — охота была давать пронырам и сплетникам даровое представление! — я залез в машину и тут увидал, что сломанные ветви пробили в крыше две дыры с рваными краями, словно господь бог обозлился и пустил со своих безжалостных небес два противотанковых снаряда прямехонько в мою машину. Я чуть не взвыл: в первый же день — и такая беда. Правда, немного погодя я вылакал у бабушки полбутылки ирландского виски (даю голову на отсечение, она сама его изготовила) и уже смеялся вместе со всеми, но это только потому, что пьян был вдрызг.

Наутро я принялся за дело и прежде всего подтер воду, которая накапала в машину за ночь. Молотком подогнал как можно ближе друг к другу изодранные края дыр, потом снаружи и изнутри залепил их крест-накрест полосами липкой бумаги и покрыл ее эмалевой краской, которую купил у какого-то ловкача. Теперь крыша не протечет; фары я привел в порядок — можно хоть сейчас снова в путь.

За следующие несколько дней я проехал сотни миль и наконец стал водить машину не хуже всех прочих, а то и лучше, судя по тому, сколько раз я по их милости был на волосок от аварии. Однажды я проехал мимо дома Клегга, увидел фургоны для перевозки мебели, но заходить не стал: а вдруг он хватился часов, которые я сейчас с гордостью ношу в кармашке пиджака. Может, я как-нибудь загляну к нему в Лестер (адрес можно найти в библиотеке) и тогда их верну. Это благое намерение заглушило угрызения совести, которая вообще-то меня не так уж и мучила, и следующие полмили я проехал в самом распрекрасном настроении. После того как на мою машину свалилось дерево, вид у нее стал уже не такой щегольской, зато я еще больше к ней привязался. Это зеленое крещение убережет ее от всех бед, думал я, и, кто там ни сидит на небесах, надеюсь, отныне он возьмет нас под свое крылышко. В этой машине мне куда уютней, спокойней, безопасней, чем дома, в своей собственной комнате. Свернувшись на заднем сиденье, можно было даже подремать, и нередко, замученный до полусмерти — ведь за рулем все время приходилось быть начеку, — я останавливался на какой-нибудь тихой улочке в северном краю Ноттингема и действительно засыпал. Я всегда брал с собой в машину одеяло, еду, сигары, инструменты, карты и термос с чаем. Я чувствовал себя цыганом, но к ночи непременно возвращался восвояси, словно был еще привязан к дому за ногу невидимой веревочкой.

Однажды перед вечером, в начале шестого, ехал я по городу и увидал мисс Болсовер — она шла к остановке автобуса.

— Гвен! — окликнул я. Решил, раз теперь мы уже не работаем вместе, можно и просто по имени ее назвать. Она наверняка меня услыхала, но не остановилась, шла все так же, высоко держа голову, покачивая широкими бедрами — это я и под серым свободным пальто разглядел. Сзади сигналил фургон, чтоб я ехал быстрей, а она подумала, это я сигналю ей. Я помигал указателем поворота, будто собираюсь остановиться у обочины, но продолжал медленно ехать, прижимаясь к тротуару, опустил стекло и позвал: — Мисс Болсовер!

Она с улыбкой обернулась.

— Привет, Майкл!

— Я вас подвезу, — сказал я. — Садитесь.

Она влезла, и машина сразу осела — не то чтобы пассажирка оказалась такая уж тяжелая, просто, видно, рессоры не в порядке. Гвен Болсовер была, как говорится, женщина плотного сложения, ей уже перевалило за тридцать, и над маленькими розовыми ушами нависали тронутые сединой прядки. Лицо у нее формой похоже было на грушу, озабоченное — и озабочена она всегда чужими делами; судя по сплетням, которые ходили у нас в конторе, у нее не раз бывали дружки, но во всех она разочаровывалась. Почему это получалось, никто не знал, но так она говорила и при этом смотрела так искренне, что никому и в голову не приходило ей не поверить. И, конечно, услыхав такое, мужчины липли к ней как мухи к меду.

В машине до того запахло духами, аж голова закружилась, и я насилу взял себя в руки: движение на улицах большое, а раз у меня в машине женщина, отвести душу крепким словцом невозможно — вдруг не так поймет и обидится. Еще совсем недавно я был полон радужных надежд и воображал, что запах духов в машине и следы губной помады на обшивке первой оставит Клодин. Я хотел заехать за ней, когда пройдет месяц после нашей ссоры, и поглядеть, может, опять у нас все пойдет как по маслу. А теперь ее обскакала мисс Болсовер, о которой я и думать забыл, — вдруг такой подарок на меня как с неба свалился. Я уже знал — в жизни никогда не получаешь чего ждешь, или даже притворяешься, будто не ждешь, а сам думаешь, что так оно верней тебе достанется. Вот почему я старался жить без особых надежд и никогда ничего не ждал. И при этом я преуспевал в жизни не хуже других, а кое в чем и получше.

Мисс Болсовер спросила, откуда у меня машина, и я сказал — купил на свои сбережения, с пятнадцати лет на это дело откладывал

— Вот как! — сказала она. — Это прекрасно, когда мужчина такой целеустремленный. И вы еще так молоды. Интересно, что за человек из вас получится лет через десять? Или через двадцать?

Она жила в районе Уоллатона, и, так как настал уже час «пик», у Каннинг-сэркус проехать было непросто.

— Как хорошо вы ведете машину, — сказала она. — Спасибо мистеру Уикли, ведь это он дал вам возможность выучиться.

— Не такой уж я молодой, мисс Болсовер, — возразил я. — Иногда мне кажется, будто мне не двадцать один, а куда больше, уж это я вам точно говорю.

На крутом повороте ее вдруг кинуло на меня — мягкие руки, извинения, — потом она спросила, где я теперь служу, и я сказал, у Стика и Скалла (это крупнейшее агентство нашего города), но только пока в их Лафборской конторе. Выходило, что это гораздо лучше моего прежнего места, и мисс Болсовер поздравила меня: