Жорж Перек - Исчезание Страница 15

Путешественник из Нантакета запечатлел на века титаническую битву, трижды скрестившую судьбу Ахава с величавым белым зверем, названным М. Д. Ах М. Д! Эта кличка, передаваемая из уст в уста на палубах и в трюмах, страшила самых сильных и смелых. Зверь Левиафан, зверь Лукавый. Гигантская масса зверя — плывущая впереди летящей птицы, вестника и глашатая — фантастическая белая мета на синей глади, чарующая, манящая и ужасающая; белая дыра в бездну, яма бездна, как метафизическая лакуна, светящаяся вслед чистейшему гневу; впадина, ведущая к смерти; рытвина неизмеримая и пустая; каверна, затягивающая и вызывающая галлюцинации! Белая падь в чернеющей — чернее сажи — скважине Стикса, снежный вихрь в пучине! М.Д.! Зияющее имя не изрекали всуе, а если вырывался намек, тут же стихала беседа. Перекрестимся, призывал временами бледнеющий в страхе шкипер. Редкий член экипажа не шептал вместе с тихими заклинаниями «Царь наш небесный»…

И являлся Ахав. Иссиня-белый мертвецкий шрам, зигзаг, выжженный в седине щетины, рассекал щеку и шею и терялся в складках зюйдвестки. Увечный капитан (искусственный штырь — замена бедру, суставам и ступне) выбирался на шкванцы и упирал в настил палубы белую культяпку, смастеренную в давние времена из челюсти кита.

Угрюмый Ахав высматривал зверя, чью тень выслеживал уже шестнадцать лет, а в минуты гнева ругался и заклинал.

К верхушке мачты была прибита златая гинея, назначенная в награду заметившему Кита первым.

День заднем, неделями, месяцами, застыв на баке у бушприта, вмерзнув в зюйдвестку, жестче кремня, тверже камня, прямее мачты, внешне безучастный, беззвучный и недвижимый, мертвее чем смерть, и, тем не менее, бурлящий внутри пламенем гнева, как вулкан на грани извержения, стремящийся выкинуть раскаленную магму, Ахав всматривался вдаль. Над ним в небе мерцал Южный Крест. А на верхушке мачты, как путевая звезда, в мутнеющем лимбе блестела заклятая гинея.

В течение трех лет скитался экипаж, в течение трех лет метался бриг, плыл в приливах и мелях, на рассвете и закате, рыскал с юга на север, кружил в качку и штиль в жаркий август и студеный апрель.

Ахав заметил Кита первым, раньше всех, на рассвете. Мягкий свет падал на чистую, чуть ли не зеркальную гладь как на скатерть: ни течения, ни ветра, ни туч. Четкий белый силуэт Кита вычерчивался на лазури, зверь выдувал вверх сверкающие струи. Спина выгибалась как круглый ледник, сглаженный айсберг; над ним кружил верный спутник, снежный буревестник.

На краткий миг, весь мир как бы замер. М. Д., священный зверь, лежал в двух милях, — мнимая эфемерная тишина, предшествующая взрыву. Ангельски звенел эфир, рассеивался запах нектара, струились флюиды безграничья и безвременья. Ни бульканья, ни всплеска. Кристальная гладь, временами бликуя, излучала нежнейшую дымку, легчайшую завесу, придающую всему магический и мифический вид. Все застыли, сдерживая дыхание, картина захватывала дух и навеивала сладчайшую негу: с парами, в распускающемся рассвете, в редких блестках и бликах, на всех ниспадал лучащийся и переливающийся всеми цветами радуги безмятежный мир.

Ах, идеальный миг единения, миг симпатии, миг искупления греха! Перед наплывающей смертью снежный великан, величайший Белый Кит, смывая все грехи, дарил Старбеку, Пипу, Измаилу, Ахаву величайшую индульгенцию.

Ах! Как забыть лик Ахава! Лик пылающий, искаженный, ужасный, глаза, сверкавшие адским пламенем. В тишине тянулись фатальные минуты, пристальный взгляд буравил даль. Сдерживаемые рыдания трясли грудную клеть.

— М.Д., М.Д.! — вдруг вскричал капитан. — Спустить все шлюпки!

Дэггу уже вкладывал в чехлы гарпун, секущий резче, чем лезвие бритвы.

Схватка длилась три дня, три дня с беспримерными атаками, ухищрениями, приемами; тридцать три карлика, единенные в битве не на жизнь, а на смерть, пытались десятки раз сразить Титана Бездны. Десятки раз гарпун разил живую цель, втыкаясь как шпага, сминая эфес; зверь ревел и метался, и все же — невзирая ни на длинные лезвия, рассекающие жилы и мышцы, ни на цепкие крючья с зазубринами, рвущие куски мяса, — вся спина была испещрена рваными красными траншеями — зверь не сдавался и сам нападал на шлюпки, перевернув, разбивал, а затем уплывал в пучину.

В сумерках Кит вдруг напал на бриг: сильнейший удар смял киль парусника и разнес в щепки весь бак. М. Д. ринулся на шлюпку капитана.

— Черт тебя раздери! — вскричал Ахав. — Я всегда буду желать тебе смерти. Из глубин Стикса я буду вызывать тебя на битву. Даже в аду я буду на тебя плевать и изрыгать дыхание мести и ненависти! Будь ты заклят, Кит, будь ты заклят навеки!

Ахав, привстав в шлюпке, метнул гарпун: гарпун впился и застрял. Раненый кит извернулся, линь натянулся и зацепился. Ахав кинулся распутывать; тут взлетевшая петля увилась вкруг шеи и выдернула капитана из шлюпки. М.Д. рванул линь на себя и, вздернув Ахава на белую спину, исчез в глубине.

Страшная бледная бездна разверзлась среди хляби, и белый вихрь затянул в нее, как в гигантскую пасть, мертвых людей, тщетные гарпуны, дырявые шлюпки, разбитый в щепки бриг, заклятием превращенный в плавучий катафалк…

Epicalypsis cum figuris: и все же найдется — всегда сумеет найтись — единственный выживший, сын из клана Амафиина, и расскажет, как видел заклятие и смерть в белизне зрачка финвала… белизна изведения, белизна изъятия, белизна аннуляции!

Ах, Белый Кит! Ah, Batty Kill!

На траурный ритуал расставания приехала целая ватага друзей и близких Хассана Ибн Аббу. У катафалка началась давка. Начиная с Ке Бранли к предместью Сен-Мартен тянулась неиссякаемая людская цепь. Весь Париж вышел на улицу, дабы направить юриста в миры иные. Пальцем тыкали в Аманду Ван Каменданте-Ривадавия и графа Урбена д'Агустини. Хыльга плакала. Аттавиани хмурился. Эймери Шум, пытаясь угадать смысл фрагмента «М. Д.» из дневника Антея, имел растерянный и даже чуть удрученный вид.

Хассана Ибн Аббу везли на кремацию в Ла Круа-де-Берни. Ему уже вырезали из камня красивую усыпальницу-мастабу; яшма перемежалась там чистейшим хрусталем, чище, чем трансваальский алмаз; медная плита с резными надписями была завалена лентами, венками, гирляндами, букетами, а также наградами за заслуги — признательные эдилы и эмиры выказывали искреннее уважение ушедшему юристу самыми высшими знаками: Рыцарский Крест, дер Зигкрёйц, звезда Нишан Ифтихар, Царский Медведь Ньюфаундленда, кардинальский Великий Крест Змея.

Публика заслушала десять речей. Сначала выступил Франциск-Арман д'Арсанваль, представляя Административный суд, чью структуру Хассан придумал с нуля, начиная с «а» и заканчивая «я». Затем эстафета перешла к Викеру, графу д'Эгийан, президенту «Бриттен энд Ираниен Банк»: целых двадцать лет эксперт Ибн Аббу был ему верным и преданным заместителем. Следующим вещал Имам д'Агадир, выбрав тему любви Хассана к стране, давшей ему жизнь. Затем блестящий curriculum vitae Хассана пересказал in exquisit english сэр Гэдсби В. Райт, чьи дела юрист вел еще в Кембридже и чью кандидатуру юрист ввел в Academia Scripti Magni. Затем Раймун Кенё указал на пусть и не крепкие, и все же нерушимые узы, связывающие юриста с Артелью.

Следующий панегирик зачитала Айрин Креймерман, референт гильдии «Юристы без границ», делая акцент на активнейшем участии Хассана в мирных инициативах правительственных, межправительственных и неправительственных делегаций и на значительный личный вклад в прекращение агрессии в различных частях света. Затем Ханна Зингер, активистка Лиги Других Прав и Различий, перечислила результативные действия юриста при защите притесняемых беженцев и перемещенных лиц, и даже привела в качестве примера четыре шумных дела: Еремея, Есипа, Ырчи и Юзефа. Затем Андре Леритье, велеречивый ученый секретарь Музея Изящных Искусств Рипетбурга, рассказал присутствующим, как Ибн Аббу (кстати, сам известный ценитель и щедрый меценат искусств) сумел найти следы исчезнувшей картины «Кунсткамера» кисти американца Генриха Кюрца (1913) и даже вернуть музею украденный шедевр. Затем инициативу перехватил преуспевающий бизнесмен Алекс Белински, принявшийся с увлечением расхваливать изысканный вкус юриста (гурмана и эпикурейца), а также — весьма некстати — рекламируя принадлежащую ему, бизнесмену, сеть пиццерий, где каждый вечер невзыскательную публику тешат гривуазными трюками артисты цирка и эстрады.

В финале, представляя Французскую академию наук, на трибуну вышел Каркапиньё. Десять лет назад, — заявил академик, — Академия рассматривала представленную на звание академика кандидатуру: цивилист-арабист Хассан Ибн Аббу был избран в третьем туре практически всеми членами жюри (из тридцати трех тридцать два — «за»; уже сам факт стал сенсацией) и назначен в секцию при инспекции «Наследие и письменные памятники», занимающуюся изданием Атласа Алжира. Сим назначением и званием Академия решила наградить главный труд Ибн Аббу, трактат на тему «Курганы и их инскрипты: urbs latina» (эту цепь укреплений не без успеха раскапывал в Тхугге (Дугге) некий ученый из Мюнхена, еврей, избежавший Аншлюса). Кстати, если верить легенде, Югурта эти укрепления пытался взять трижды, а Юба Африканский в этих местах жил (Titus Livius dixit); Траян даже приказал там изваять целый архитектурный ансамбль для наследника и приемника Адриана. Каркапиньё, ссылаясь на Пиганёля, назвал эти данные слухами и вымыслами.