Дуглас Кеннеди - Особые отношения Страница 15

— Разве? — Тон по-прежнему был спокойным. После крошечной паузы Тони улыбнулся и спросил: — Так что сказала Кейт по поводу театра?

— Предложила пообедать в воскресенье. — Я говорила ровным голосом, удерживая на лице улыбку.

— Правда? Как мило.

Через несколько дней я попала-таки в театр… с Маргарет. Мы пошли в Национальный театр на «Росмерсхольм» Ибсена. Хорошая режиссура, отличные актеры… жу-утко длинный спектакль. А в тот день ко мне в восемь утра явились маляры, потом я в одиночку сражалась с антресолями, укладывая туда вещи, и вечером еле поспела в театр, когда уже поднимали занавес. Постановка получила немало лестных отзывов, поэтому я ее и выбрала. Но уже минут через двадцать начала понимать, что втравила себя и Маргарет в мрачную трехчасовую скандинавскую тягомотину. В антракте Маргарет сказала мне:

— Да, вещь просто убойная.

А к середине второго действия я благополучно уснула — и очнулась от шквала аплодисментов, когда актеры уже выходили на поклоны.

— А чем там кончилось? — поинтересовалась я, когда мы вышли на улицу.

— Муж и жена прыгнули с моста — покончили с собой.

— Да ты что! — невольно ужаснулась я. — А из-за чего?

— Ну, знаешь — зима в Норвегии, заняться больше нечем…

— Слава богу, что я не вытащила Тони. Он завтра же подал бы на развод.

— Муж у тебя небольшой любитель Ибсена?

— Не хочет иметь ничего общего с культурой. По-моему, это типично журналистская узколобость. Знаешь, я предложила его друзьям, супружеской паре, пойти в театр…

И я пересказала ей свои разговоры с Тони и с Кейт Медфорд.

— Вот увидишь, в ближайшие четыре месяца она не объявится, — высказалась Маргарет, когда я замолчала. — А потом выскочит, как чертик из табакерки. Позвонит, будет ворковать, расскажет, как она «безумно занята» и что мечтает повидаться с тобой и Тони и малышом и предложит пообедать в воскресенье через полтора месяца. И ты подумаешь: значит, вот как здесь дружат?. И еще: она мне звонит только потому, что так полагается? И ответом на оба вопроса будет громкое звучное «да». Потому что здесь даже близкие друзья держатся несколько — как бы сказать помягче — сдержанно и прохладно. И не потому, что не желают с тобой общаться, — а потому, что не хотят быть навязчивыми и боятся, что ты, возможно, не особо жаждешь этого общения. И как бы ты ни старалась убедить их в обратном, с этим ничего не поделаешь. Потому что здесь так принято. Англичанам потребуется год, а то и два, прежде чем тебя примут и станут относиться как к другу. Если уж они дружат, то дружат, но и при этом все равно держат определенную дистанцию. В этой стране к такому приучают сызмальства.

— Никто из соседей до сих пор не зашел познакомиться.

— И не придут, здесь не принято.

— И в магазинах так грубо разговаривают. Маргарет ухмыльнулась:

— Неужели заметила?

Да, я действительно заметила это — особенно на примере продавца в ближайшем газетном киоске. Казалось, мистер Hyp — так его звали — каждый день вставал не с той ноги. Вот уже несколько недель я ежедневно покупала у него газеты, но он ни разу не удостоил меня (как и любого другого клиента) улыбки. Я не раз пыталась хотя бы добиться ответа на простейшие вежливые фразы. Но он с мрачным видом игнорировал мои приветствия и упорно отказывался снять маску отъявленного мизантропа. Журналист во мне недоумевал: откуда такая неприветливость? Трудное детство в Лахоре? Отец, который зверски избивал по любому поводу? А может, он бежал из Пакистана в семидесятые, оказался в промозглом и сыром Лондоне, в обществе, для которого он лишь паки, черномазый, вечный аутсайдер, и до сих пор не может прийти в себя от шока?

Один раз я поделилась своим предположением с Каримом — владельцем соседнего магазинчика. Тот только печально улыбнулся в ответ.

— Этот тип в жизни не бывал в Пакистане, — сказал Карим. — И даже не думайте, что он вам хамит потому, что вы его чем-то обидели. Он со всеми так себя ведет, без всяких причин. Просто грубиян и поганец, вот и все тут.

В отличие от мистера Нура Карим всегда вставал с той ноги. Даже когда стоял собачий холод и дождь неделями лил как из ведра, а все интересовались друг у друга, выглянет ли когда-нибудь солнышко, Кариму удавалось оставаться приветливым. Может, отчасти все объяснялось тем, что дела у них с братом Фейзалом шли хорошо — кроме этого магазина у них в Южном Лондоне имелось еще два, и они планировали расширять свой бизнес. Я задавалась вопросом, не объясняются ли оптимизм и учтивость этого человека тем, что ему — хотя и коренному британцу — присущи целеустремленность и чисто американское чувство уверенности в себе.

На другой день после похода на Ибсена я не пошла в магазин Карима, там мне ничего не было нужно — так что первым, с кем я столкнулась в то утро, был Чертов Мистер Hyp. Он пребывал в обычном своем искрометном настроении. Подойдя к прилавку с «Кроникл» и «Индепендент» в руках, я произнесла:

— Как вы сегодня себя чувствуете, мистер Hyp?

— Один фунт десять, — проронил он, не глядя на меня.

Не сводя с него глаз и не торопясь расплачиваться, я повторила свой вопрос:

— Как вы себя сегодня чувствуете, мистер Hyp?

— Один фунт десять, — повторил он раздраженно.

Я продолжала улыбаться, твердо вознамерившись добиться от него вежливого ответа.

— У вас все в порядке, мистер Hyp?

Он молча протянул руку за деньгами. А я снова повторила вопрос:

— У вас все в порядке, мистер Hyp?

Он шумно вздохнул:

— Все нормально.

Я одарила его широкой ослепительной улыбкой:

— Рада это слышать.

Я расплатилась и кивнула на прощание. За мной стояла женщина лет сорока пяти, державшая в руке «Гардиан». У выхода из магазинчика она меня нагнала.

— Какая вы молодец, — сказала женщина. — Без вашей помощи он бы еще долго на это не решился.

Протянув руку, она представилась:

— Джулия Франк;. Вы, кажется, живете в доме двадцать семь?

— Да, — ответила я и назвала себя.

— Ну а я от вас через дорогу, в тридцать втором. Приятно познакомиться.

Я бы, конечно, остановилась и поддержала разговор, если бы не торопилась на интервью с бывшим членом ИРА[14], который стал писателем-романистом, поэтому я только сказала: «Может, заглянете как-нибудь на огонек». Ответом была радостная улыбка… можно было понять ее как знак согласия, а можно — как новое свидетельство ошеломляющей закрытости и неискренности жителей этого города. Однако сам факт, что она остановилась познакомиться и перебросилась со мной парой реплик (да еще и сделала комплимент), придавал мне силы в течение всего дня.

— С тобой в самом деле заговорила соседка? — удивилась Сэнди, когда я позвонила ей вечером. — Удивительно, что это не попало в экстренный выпуск новостей на Си-эн-эн.

— Да, это и впрямь серьезное событие. И представь — сегодня даже солнце выглянуло.

— Господи, что же с нами будет? Только не говори, что тебе кто-то улыбнулся на улице.

— А вот представь, так и было. На аллее у реки. Дядька, который выгуливал собаку.

— Что за собака?

— Золотистый ретривер.

— Да, у этих хозяева обычно симпатичные.

— Согласна на сто процентов. Но ты не представляешь, как там красиво у реки. И всего три минуты до моих дверей. Я понимаю, может, прозвучит глупо, но вот гуляю я там у Темзы, а в голову приходит: похоже, я наконец обрела точку опоры.

Подобными чувствами я поделилась с Тони, когда он стоял, обводя взглядом строительный мусор, среди которого мы жили.

— Не отчаивайся, — сказала я, — разруха рано или поздно закончится.

— Я не отчаиваюсь. — Но голос его звучал безнадежно.

— У нас будет не дом, а загляденье.

— Уверен, так оно и будет.

— Ну ты что, Тони. Все наладится.

— Все прекрасно, — отвечал он безжизненным голосом.

— Хотела бы я верить, что ты и в самом деле так думаешь.

— Я и правда так думаю.

С этими словами он удалился в соседнюю комнату.

Но когда на другой день я проснулась в пять утра, обнаружилось, что все вовсе не прекрасно.

Потому что мой организм вдруг повел себя как-то странно.

И в эти первые мгновения, когда еще ничего не было понятно, кроме одного — что что-то идет не так, меня вдруг охватило чувство, которого я не испытывала годами.

Страх.

Глава 4

Казалось, ночью меня внезапно атаковали полчища клопов. Я проснулась от мучительного зуда — вся кожа была словно воспалена, все тело горело, и, как я ни чесалась, легче не становилось.

— Никакой сыпи я не вижу, — сообщил Тони после того, как обнаружил меня голую в ванной, где я пыталась содрать с себя кожу.

— Я же не придумываю, — зло пробормотала я, решив, что он подозревает у меня психоз.

— Я и не говорил. Просто…