Ирина Лукьянова - Конь в пальто Страница 15

Наконец, оптимизация завершилась. Коммерческий директор собрал нас и объявил, что проект закрывается как не оправдавший себя. А деньги за последние два месяца, спросили мы. Когда собственник приедет из деловой поездки, ответил он. Мы унесли домой чашки, вывезли бумаги, стерли свои файлы из памяти компьютеров. Наш офис опечатали. Зарплату выдали только белую, по две тысячи рублей на рыло.

— Дураки, — протянул главный, когда мы вышли из здания, и пожал плечами. — Хороший был журнал.

Профессиональный дедушка

— Катюша, а ты не знаешь, где Сережа?

Только мой свекор может позвонить в воскресенье в полдевятого утра. Толстый веселый Борис Алексеич, хлопотливый хлопотун, профессиональный дедушка, когда до него удается довезти детей.

Он на ногах с половины седьмого и ждать до одиннадцати не собирается. Он уже встал и подкрепился, и прочитал газету, и прослушал радио, и навел порядок в инструментах, и покрасил потолок в ванной комнате.

Борис Алексеич делает дома нескончаемый ремонт. Мы с детьми иногда приезжаем к ним в Калугу, и последние четыре года он делает ремонт. Весело, с прибаутками, постепенно — меняет двери, меняет окна, меняет розетки, переклеивает обои. Он уже завершил кухню и спальню, но в большой комнате за дверью громоздятся доски, а под диваном стоят ведерки шпаклевки, а в кладовке упаковки цемента, и Елена Андреевна иронически морщится, но ничего не говорит.

Елена Андреевна элегантная дама, днем она преподает историю России в местном вузе, а вечерами пишет на заказ рефераты, курсовые и дипломы, вооружившись пачкой крепких сигарет и чашкой смоляного кофе, и Борис Алексеич ходит фыркая и говорит «Лена, ты много куришь!»

Она зарабатывает на жизнь, а он делает ремонт. Он военный пенсионер, он не работает, поэтому он готовит, убирает, приводит в порядок дачу, читает газеты, рассуждает о политике и солит огурцы.

Каждую осень он привозит нам калужским экспрессом поздние осенние яблоки в ящиках. Слои яблок переложены газетами, и когда снимешь крышку и сунешь туда нос, накатывает волна запаха. Так бы стояла и нюхала. И нюхала бы. И стояла бы.

Борис Алексеевич катается шариком по дому, и ему все любопытно:

— Шурик, а это у тебя что за тетрадка здесь лежит?

— Дед, не трогай, а?

— Да я не трогаю, я просто посмотрел, голограмма на ней, что ли? Или как это называется, когда изображение переливается? Маша, а ты носки сама умеешь надевать? А почему ты тогда без носков?

— А я босиком по полу хожу, мама разрешает.

— А пол-то грязный… Ты бы помыла, маме бы помогла.

— А я не умею.

— А я тебя научу. Вот мы с тобой поделимся, тебе та половина, а мне эта. А ну, кто быстрее?

— А я не умею.

— А я научу. Пойдем ведро наливать. А ты, Шурик…

— Я Саша!

— Саша-простокваша. А ты в магазин сходи, а то мама голодная придет…

Я была на работе, но живо это слышу.

Я помню, как шла с работы в половине девятого вечера, когда свекор впервые у нас гостил, и думала, что сейчас мне надо будет живо приготовить еду, и купать Машку, и развлекать свекра разговорами…

Розовая, вымытая Машка сидела в постели в махровом халате. Выгулянная собака спала под балконом. Меня ждала кастрюля с картофельным пюре, котлеты и малосольные огурцы горячей засолки («Это мы с дедом солили», — гордо заметила Машка).

Саша злобно переписывал доклад по биологии, потому что деду не понравилось первое его исполнение.

— Катюша, — сказал Борис Алексеич, подсаживаясь ко мне поближе, когда я наелась и упала на диван. — Вот ты в журналистских кругах вращаешься, ты мне объясни, Евгений Киселев — он что за человек? Я что-то совсем его не понимаю.

Утром дед поднял Сашу на зарядку. Сын огрызался, делал вид, что сейчас умрет, отжимался с видом «на, только отстань», и мне было стыдно и неловко.

Когда дед уехал, сын сморщил морду и спросил: «Ну ты-то меня не будешь заставлять отжиматься?»

Когда я вечером привела Машку из садика, меня ждала перевернутая кошачья миска, сломанный стул и домашка по физике.

— Нет, Борис Алексеевич, — пробормотала я. — Он последний раз звонил две недели назад, а мобильный у него не отвечает…

— Плохо, — огорчился свекор. — А у нас Елена Андреевна в Москву в командировку едет, можно у вас остановиться?

Это мне знак

В «Знаке» полагалось держать марку. Главный редактор Валентин полагал, что отдел культуры должен быть концептуальным и продвинутым, а коммерческий директор Рафаил — что он должен привлекать массового читателя. Они никак не могли нащупать баланс между концептуальностью и массовостью, а когда его нащупали, моими главными героями оказались Владимир Сорокин, Кирилл Ганин, Андрей Житинкин и издательство «Ад Маргинем». Между делом я писала в соседние отделы образования и науки, которые тоже никак не могли найти компромисса: в одном из них здравому смыслу противоречил рекламодатель, в другом — ученые, взыскующие научной добросовестности. Журналисты переписывали их несъедобные реплики простым языком, ученые кричали, что они невежды, и требовали все вернуть назад. А над схваткой стояли коммерческий директор и главный редактор и предлагали ценные указания. Поскандальнее, требовал коммерческий директор. Поумнее, брюзжал главный. Побольше гадостей, требовал один. Побольше стиля, требовал другой.

Затем оба сливались в экстазе, требуя больше эротики, больше движения, больше жизни, гадства, сволочизма, чтобы все дрожали, чтобы уважали, чтобы понимали, какие мы раскованные, умные, злые…

Что вы планируете на следующий номер, спрашивал Валентин. Я… я… беседу с переводчиком испанской литературы… А что-нибудь поактуальнее? Почему физичка такая злая, думала я и говорила вслух: выставка в Доме фотографии. Новое кино. Обзор молодой английской прозы. Кому это нужно, кричал Рафаил. Эти переводчики, эти выставки, эта беллетристика, где жизнь, где движение, где скандал?

Валентин загорался идеей. Надо написать про культуру кофеен, говорил он. И собрать с них всех рекламу, подпевал Рафаил. Написать надо компетентно и взвешенно, говорил Валентин. Но не ругать, говорил Рафаил.

Я отключалась, вспоминая, как две головы великана Блендербора в сказке ругаются: изжарить! Нет, сварить! Нет, изжарить! Нет, сварить!

В общем, я думаю, нам надо ориентироваться на продвинутого читателя, — поджав губы, резюмировал Валентин. Наш читатель — выпускник РГГУ, завсегдатай ОГИ… У нас не должно быть ханжества, говорил Рафаил, наш читатель — продвинутый. Наш читатель хочет знать две вещи: как заработать деньги и как их со вкусом потратить, дополнял Валентин.

Каждый, похоже, имел в виду себя.

Напишите про свинг-вечеринки, вдруг в один голос восклицали оба. О Господи, говорила я. Ну это же не значит, что мы всех призываем участвовать в свинг-вечеринках, опять поджимал губы Валентин. Но это все прочитают, вставлял Рафаил. Написать можно по-разному, вы можете относиться к этому как угодно, для журналиста нет запретных тем, хмурился Валентин. Сходите и напишите, припечатывал Рафаил. Нет, упиралась я, апеллируя к разуму Рафаила. У нас серьезные рекламодатели, они будут недовольны. Я думаю, что это проблемы отдела рекламы, ставил меня на место Валентин. И пришлите мне примерный план на следующие полгода. И мне, кричал в мою опечаленную спину Рафаил.

На следующей неделе мне приносили статью внештатницы о свинг-вечеринках: «Светло-волосая вагнереанская валькирия в провокативной блузке от Sonia Riekel»…

— Отредактируйте, пожалуйста, — цедил главный, — и поставьте в номер.

— Здесь почти в каждом слове ошибка! — кричала я.

— И напомните фотоотделу, чтобы поторопились со съемкой, — заключал он, не слушая.

На следующий день после выхода номера половина рекламодателей, считающих себя солидными, грозилась разорвать контракты. Рекламный отдел рыдал у телефонов. Рафаил ходил над ними черной тучей и обещал каждого оштрафовать на сто долларов, если хоть один контракт будет разорван. Вы должны уметь отстоять политику своего издания, вопил Валентин, и объяснить вашим идиотам, чтобы они не лезли не в свое дело.

На следующей неделе собирали четыре креативных совещания, где я уже предпочитала молчать и рисовать в ежедневнике зайчиков. Изжарить, требовал Валентин. Сварить, настаивал Рафаил. А если потушить, предлагала редактор отдела общества Тамарка. Нет, нет, только с белым сливочным соусом, убеждал выпускающий редактор Гера, он же автор ресторанных обзоров, которые делал из бескорыстной любви к кулинарному искусству. Обзоры были знамениты предложениями в пять-шесть вордовских строк каждое и упоительными оборотами: «телятина оставляет стойкое и беспричинное земляничное послевкусие».

Стодолларовый штраф был самой популярной мерой дисциплинарного воздействия в «Знаке». Приказы о штрафах торжественно вывешивались на доску в коридоре и рассылались по внутренней сети, чтобы никто не остался неосведомленным о новой карательной акции.