Ирина Лукьянова - Конь в пальто Страница 14

Из сортира доносилось копошение сантехника. Мы сидели вдвоем на кухне, была пятница, 26 декабря 2003 года, пятнадцать тридцать. Мы устали до смерти и прилипли к табуреткам, у нас еще оставалось неотмытым все, что ниже уровня стола. В комнате у орущего телевизора спала Машка.

— Готово, хозяйка, — пробурчал слесарь, включил воду, взял полтинник и ушел. Бачок довольно зажурчал. Сын исчез в ванной. Я из последних сил взялась за тряпку.

И зазвонил телефон.

— Катька, можешь сегодня к вечеру написать дико смешной прогноз на следующий политический год? Страницы на полторы? В смысле, строчек на шестьдесят?

— Могу, — сказала я, стирая варенье с левой брови.

Кризис жанра

В Новый год на улице все так бабахало, что Джесси пряталась под столом, а Мавра в кладовке. Мы ходили с детьми смотреть салют, а увидели даже небольшой пожар. Во всех концах Москвы ликовали пироманы. Мы сожгли две пачки бенгальских огней и вернулись домой. Дети еще какое-то время по инерции упирались: спать не будем… потом заснули. Я сидела у мигающей елки. Начались поздравительные звонки. Звонил Егор Коровин, опять набравшись, и Таня оттаскивала его от телефона («ты как там сама-то?» — «завтра позвоню, скажу»). Звонил пьянющий ответсек «Трубы». Звонил Вася, бывший бильд из «Классики жанра». Звонила Тамарка Полякова из «Знака» («да, спасибо, звонили, написала, да, уже даже денег дали, представляешь?»). Все поздравляли. Эх, какая я бяка, думала я. Вот люди обо мне помнят, а я даже никому не звоню, не поздравляю. К этому времени из всех мест работы у меня осталась одна хлипкая «Труба».

«Классику жанра» издатель называл не журналом, а проектом. Верный признак, что издание долго не протянет. Мебельный магнат Калитин затеял его, должно быть, для отмывки денег. Все было как у больших: у кольцевой линии метро — офис с хорошими компьютерами и неограниченным доступом в Интернет, худенькая лупоглазая служба маркетинга, которая с утра до вечера писала бумажки и подвергалась критике коммерческого директора. Красивая секретарша. Полный штат сотрудников, включая трех журналистов и главного редактора, плюс художник и верстальщица. Большая бабца в роли рекламного отдела. Она только фыркала, демонстрируя прайс-листы с заоблачными ценами на рекламу, и спокойно заявляла, что теплое это местечко скоро накроется, так что ее программа-максимум — срубить бабла, пока дают.

Калитин приезжал на бесшумной черной машине, входил к нам молча. В черном костюме, торжественно-немногословный, туго накрахмаленный, похожий на гробовщика. Он окружал себя красивыми вещами — у него все было вечное, прочное, с золотыми обрезами и перьями, с мягкой коричневой кожей, тиснением, монограммами. Иногда мне казалось, что где-то в мраморном дворце среди дубовых панелей он держит наложницу с коричневой кожей и золотыми перьями. Поговаривали, что он вел переговоры о золотом обрезе для журнала и очень неохотно расстался с этой идеей. «Классика жанра», говорил он, должна быть строгой и солидной, писать о незыблемых твердынях, о стиле, который на века. Под незыблемыми твердынями понимались Шанель, «Джонни Уокер», «Картье», роллс-ройсы, Лев Толстой, швейцарские складные ножи, Агата Кристи и кожаные диваны его фирмы. Злая фея тянула меня за язык предложить в качестве темы обзор модных тенденций в похоронном деле, но задача моя была иная.

Я сидела на отделе истории вещей и писала о людях и брендах российского прошлого: модельер Ламанова, фотографы Булла и Наппельбаум, аптекарь Пель… Ландрин, Рукавишниковы, Синебрюхов… больше я не успела. Плюс история бисера, унитазов, фонарей, кофемолок, домашних тапочек, трамваев, кошельков, школьной формы, роликов и вообще того, на что взгляд упадет. Ну и по мелочи: то отредактируй, это подрежь, там переведи, тут перепиши… Я потому и держалась за эту работу, что очень уж любила тему. Библиотечное сидение, старые вещи, музейные запасники, архивы… Работа была тихая, размеренная, относительно уютная и хорошо оплачиваемая, что настораживало. Я тоже знала, что придет настоящий день, но надеялась, что это будет нескоро. Мать-одиночка при двух детях в таком месте и должна работать, а не метаться между версткой в одном еженедельнике и планеркой в другом.

Отдел для меня придумал главный редактор Дмитрий Ефимович, бесконечно печальный очкарик с гайморитным призвуком в сочном баритоне. Собственника Калитина с коммерческим директором Олегом Андреичем он спокойно считал дураками и ничего на свете не хотел, кроме одного: чтобы его никто не трогал. До нас он работал в отделе культуры политического еженедельника, откуда ушел, потому что надоели дураки. Слово «дураки» он произносил протяжно, безнадежно, как слоненок из «38 попугаев». Он прочитывал корреспонденции бойкой девушки Насти и кареглазого юноши Пети, водя унылым носом по еще теплым, только что из принтера, листам, и тянул свое «дураки», и вздыхал, и протягивал мне остывшие тела убитых его тоскливым презрением статей, и говорил, морщась: переписывай. И я переписывала. Настю вскоре уволили: ее стиль казался магнату слишком легковесным. Коллектив вздохнул спокойно, не имея больше необходимости слушать ее остервенелый треск. Вслед за ней уволили Петю, совершившего политическую ошибку: он попросил повышения зарплаты как раз после выхода номера, откуда слетели два его больших материала. «Где здесь ваша работа?» — брезгливо кривился Олег Андреич. Брезгливость не сходила с его лица, когда он разговаривал с сотрудниками журнала. Коммерческий директор был одержим идеей оптимизации творческого процесса и минимизации расходов. Экономить предпочитал на зарплатах: провинившихся работников выгонял, не заплатив за последний месяц.

Следующим он уволил бильд-редактора, молчуна Васю. Профессиональный фотограф Вася устал от режима работы в ежедневной газете и хотел отсидеться на тихой службе, готовя свою выставку. «Стар я для четырех съемок в день», приговаривал он. Помню, как он за свои деньги (командировочных не дали, сказали, жирно будет) ездил в Питер снимать старую аптеку к моему материалу о Пеле и привез несколько пленок отменно прекрасных банок-склянок, ярлычков и пиявочек.

Олег Андреич требовал сокращать расходы на фоторяд. Вася бубнил, что это снизит качество. «Привлекайте фотографов, работайте с художниками», — велел коммерческий директор. Бюджет бильда урезали на полторы тысячи долларов, качество фоторяда снизилось, собственник выразил недовольство, Васю уволили.

Фотографы и художники работать к нам не шли, им не нравилось, что начальство бранит качество любой съемки, чтобы сбить цену. Не шли и авторы: платили нерегулярно. Деньги мы получали в бухгалтерии мебельной фабрики нашего магната где-то возле МКАД. Тетки в процессе бесконечного чаепития и сидящие в чатах девушки нас очень не жаловали: «навязались на нашу голову». Занимались нами неохотно, так что конверты мы получали с большим опозданием: издатель, мол, в отъезде, некому подписать документы на выплату. Авторы, ожидающие гонорара по нескольку месяцев, отпадали один за другим. Затем уволили верстальщицу Любу, потому что директор два раза не заставал ее на рабочем месте, требуя срочно переверстать давно готовые полосы. Люба весь день ждала работы, работы не было, ибо не было бильда, и уходила в половине седьмого. Через пятнадцать минут возникал Олег Андреич с вопросом «кто позволил, когда верстка идет». Тут я стала потихоньку догадываться о принципах оптимизации.

Затем уволили наборщицу, и набирать выносы, вносить правки в полосы и подписывать фотографии стала я — как самая владеющая слепым десятипальцевым методом. Затем оказалось, что художник не успевает верстать полосы в одиночестве, и я стала осваивать верстку, потому что работа стояла. Несколько полос мы сверстали на пару с новым бильдом, потом его тоже уволили. Затем уволился художник: работать за троих ему уже не хотелось — а тем более объясняться в отсутствие бильда с фотоагентствами, которым бухгалтерия мебельной фабрики задерживала выплаты точно так же, как и нам. За художником уволилась корректор, которой не платили три месяца: забывали в какой-то приказ включить. Вычитывать полосы за корректора села я как самая грамотная.

Потом уволили ответсека и секретаршу, так что делать план номера, составлять гонорарные ведомости на авторов и отвечать на бесконечные звонки опять-таки стала я. К этому времени все тексты в номере писали мы вдвоем с Ефимычем и фотографировать старались тоже сами — цифровиком главного. Верстал новенький мальчик, гордый тем, что ему, недоучке, доверили такую важную работу. Лупоглазый отдел маркетинга и бабца из распространения были уволены как не справившиеся с работой, и мы с главным задрожали, предвидя, как нас сейчас обременят их денежной отчетностью, и приготовились бастовать.

Наконец, оптимизация завершилась. Коммерческий директор собрал нас и объявил, что проект закрывается как не оправдавший себя. А деньги за последние два месяца, спросили мы. Когда собственник приедет из деловой поездки, ответил он. Мы унесли домой чашки, вывезли бумаги, стерли свои файлы из памяти компьютеров. Наш офис опечатали. Зарплату выдали только белую, по две тысячи рублей на рыло.