Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы «Ж» Страница 15

Иногда мы с Васькой запирались в кладовке, чтобы тайком от Березючки напиться и забыться.

— Не хочу быть официанткой! — шипела я. — Я звезда! Мне нужна Нобелевская премия и миллионы! Вася, ну что ты свои журналы читаешь?! Там что, пишут, как мне разбогатеть?

Васька протянул мне последний номер «Miss X».

— Там конкурс рассказа объявили. Хочешь поучаствовать?

— Я по-английски писать не умею.

— А ты напиши, как умеешь. Если что — я тебе ошибки исправлю.

Рассказ мой ничего не выиграл, но описание судьбы бедной русской девушки так тронуло редактора, что через месяц я уже разносила кофе не в «Харкове», а в редакции уважаемого журнала.

МУЗА

23 ноября 2005 г.

Сижу с рукописью под окошком. Солнце в небе, солнце в бассейне. На террасе арфа — из тех, что бывают в оркестровых ямах. В дом она не влезла — у меня двери узкие.

Арфу мне подарил Артур, клиент.

На презентацию его новой книжки я пришла в чудной соломеной шляпе а-ля Скарлетт О'Хара: хотела произвести впечатление. В общем-то, у меня получилось. Девки-промоутеры стаями убегали в туалет, изо всех сил стараясь не ржать; приглашенные лица отводили глаза.

— Ну что они врут, что ты похожа на шампиньон? — возмутился Артур. — Ты у меня ангел. Да, точно! А эта шляпа — твой нимб. Тебе только арфы не хватает.

Вечером того же дня грузчики привезли мне арфу.

У Артура скоро день рождения. Думаю отомстить. Подарю ему мешок асфальта и бригаду дорожных рабочих: пусть сделают взлетно-посадочную полосу для Музы. А то, судя по его последним творениям, она не слишком часто к нему прилетает.

ИСПОВЕДЬ

24 ноября 2005 г.

В жилах моей домработницы Барбары течет гордая кровь испанских конкистадоров и покоренных ими индейцев. Кто-то там кого-то изнасиловал — и вот результат. Исконно мексиканского в Барбаре, конечно, больше: она неприхотлива как кактус и неутомима как зверек-броненосец. Но иногда конкистадорские гены все же дают о себе знать.

— С утра ваш антихрист звонил. (Бух! Бух! — гневно кастрюлями) Небось, опять хочет вас облапошить.

«Антихрист» — это Арни. Барбара считает, что психологию изобрели в аду вместе с порнографией, алкоголем и президентом Бушем.

— И за что деньги берет? (Створкой холодильника — бам-с!) Сидит, слушает ваши секретики… Эдак и я могу.

Я прикуривую новую сигараету.

— Арни, по крайней мере, смеется моим шуткам. А у тебя, Барбара, нет чувства юмора.

— Зато у меня совесть есть. (Плита пылает костром инквизиции). Я бы не стала брать деньги только за то, чтобы валяться перед людьми в кресле.

Барбара показывает, как именно валяется Арни — в позе «роды в полевых условиях».

Я вздыхаю.

— У меня кризис среднего возраста. Мне нужно, чтоб кто-нибудь говорил мне, что я не говно.

Глаза Барбары загораются:

— Сходите на исповедь к отцу Августо!

— Э-э…

— И даже не отнекивайтесь! Покаетесь в грехах и весь ваш кризис как рукой снимет. Я в прошлый раз таким говном себя чувствовала! А потом исповедалась и как заново родилась!

Я не верю Барбаре. Эта девушка — святая. Она не курит, не пьет и ни с кем не спит — даже со своим женихом Хуаном.

— И что же ты натворила?

Барбара стремительно краснеет.

— Я… Я купила презерватив.

Я в ужасе прикрываю глаза. Ну да… Католики и контрацепция несовместимы.

Через пятое на десятое мне удается выяснить, в чем дело:

Вместе с племянницей Алехандрой они гуляли по моллу и зашли в туалет. Там был установлен автомат по продаже презервативов, и Алехандра подговорила Барбару купить резинку. Не для того, чтобы использовать — свят-свят-свят! — а чтобы просто посмотреть. Алехандра, зрелая четырнадцатилетняя нахалка, разорвала упаковку, раскатала презерватив и начала растягивать его, испытывая на прочность. А он возьми и улети на люстру.

Оставить все, как есть, девицы не посмели: Господь уже все видел. Визжа и крестясь, Алехандра залезла на плечи Барбаре и попыталась дотянуться до люстры, но презерватива так и не достала.

— Стой здесь! — велела она тетке и выбежала наружу.

Через минуту Алехандра вернулась с удочкой.

— Во, в спортивном отделе отыскала!

Она вновь взгромоздилась на плечи Барбаре и, выставив удочку как копье, подцепила резинку. В этот момент в туалет зашла пожилая леди.

— Рыбачите, девушки?

— Это был такой позор! — всхлипывает Барбара. — Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась. Но отец Августо сказал, что Иисус меня любит, несмотря на презервативы.

Я отказываюсь исповедываться. Иисус, может, меня и любит, но отец Августо вряд ли разделит с ним это чувство.

Я — средоточие порока, и этого не замечают только мама и Барбара. Имя Господа поминаю, матом ругаюсь, аборт делала, разводилась, порнуху смотрела, «Код да Винчи» читала… А еще возжелала осла ближнего своего — Кевина (ладно хоть, пока мама здесь, я к нему не таскаюсь).

К тому же, для исповеди необходимо покаяние. Но у меня получается искренне раскаиваться только в одном грехе: в обжорстве — да и то после взвешивания.

Эх, где бы найти Бога, который полюбит меня такой, какая есть? И при этом не попросит денег за визит?

ХРОНИКИ НЬЮ-ЙОРКА

1990 г.

Выгнав Кегельбана, я остро возненавидела нашу квартиру. Жить в ней было — все равно что носить одежду покойника. Но мои молитвы, как всегда, были поняты превратно: однажды я вернулась с работы и… не нашла собственного дома.

По залитому водой пепелищу бегал домохозяин и проклинал шайтана и электропроводку.

— Пятьдесят лет все было в порядке! Ни разу ничего не менял! А тут — здрасьте!

Закопченые жильцы разыскивали в углях остатки имущества. Под каблуками хрустело стекло.

— Тебе есть где остановиться? — спросила меня соседка Виолетта, эмигрантка из Мариуполя.

— Нет.

— Тогда пошли.

У нее была фигура вышибалы и лицо царевны Софьи. Тем не менее Виолетта не сомневалась в собственной красоте.

— Видела, как на меня мужик посмотрел? — рокотала она, выходя из автобуса. — А еще парень с серьгой пялился. Он давно меня выслеживает.

Как потом оказалось, за Виолеттой следили все — от дворников на улицах до космонавтов на орбите.

Она завела меня в сумрачный, никому ненужный дворик. Кирпичные стены, мусорные бачки…

— Я договорилась с тетей Паней о комнате, — сказала Виолетта. — Только мне денег на аванс не хватает. У тебя есть наличка?

Я заглянула в кошелек.

— Пятьдесят долларов.

— Давай сюда!

Мы вошли в подъезд, пахнущий котами. Виолетта пояснила, что их разводит ирландец с третьего этажа: у него дома пятнадцать кошек, а еще двадцать в квартиру не влезли.

Лифт не работал. Лампочка не горела. Перила на лестнице отсутствовали.

Нам открыла бабка с розовыми панталонами в руках.

— Весь вечер их искала, а оне в ванной лежали, преподобные. Я уж думала, ты, Виолетта, надела. Кстати, поди-ка сюда. Чёй-то цветок у меня не растет, а? Уж три недели в стакане стоит.

Виолетта процокала вслед за ней в комнату.

— Так он у вас пластмассовый!

— Что ты брешешь?! Я его на улице нашла. Росточек у самого корня оторвала!

— Да листья-то тряпочные, клеем приклеены!

— Нет! Он уже вырос чуть-чуть!

Мне стало плохо.

Тетя Паня окрестила меня «девкой» и разрешила жить вместе с «барыней» Виолеттой.

— Вот ваша комната, — сказала она, щелкая выключателем. — Тут, правда, рояль стоит, но вы и под ним поместитесь.

Я работала в журнале без году неделю и потому не могла попросить помощи у коллег. Все мои вещи сгорели. Денег ни на что другое не было. Так что пришлось поселиться под роялем.

Во время войны тетя Паня сидела в одном концлагере вместе с американцами и научилась от них сносно изъясняться по-английски. Когда в 1945 году их освободили, она сказалась жительницей Нью-Йорка, и ее, в числе других пленных, вернули на «родину». Здесь она вышла замуж, родила детей и благополучно состарилась.

Смысл жизни тети Пани заключался в войне с соседом-кошатником. С утра пораньше она выходила на балкон.

— Кобелина тухлый! И мать твоя — дура, нарожала рыжих дураков!

В ответ его кошки ссали нам под дверь.

Накричавшись, бабка принималась за «барыню».

— И чего ты тампонами не пользуешься? — спрашивала она, заглянув в мусорное ведро. — Рекламу, что ли, не смотришь?

Виолетта кривилась.

— У меня от «Тампаксов» голова кружится.

— Да ты не туда их засовываешь!

Потом наступала моя очередь.

— За кого попало не выходи, — проповедовала тетя Паня. — Мужики сейчас пошли дурные: у одного хламидии, у другого — уреаплазмы. Пусть сначала справку покажут.

Не прошло и двух дней, как Виолетта завела себе поклонника. Им оказался сосед по имени Боголюб — огромный седовласый строитель гаражей. Вся его семья осталась в Югославии, и он жил с любовницей-медсестрой — тихой женщиной, способной варить суп.