Владимир Маканин - Погоня Страница 15

— Ну?

— Только тс-с… У меня клиент есть. С деньгами. С большими деньгами. Хочешь обделаем вдвоем? — Шапокляк протягивает списочек. — Эти вещички клиента очень интересуют…

— Оставь мне список. Я дома прикину.

— Жорик, только не тяни долго.

— Лады.

Игорь Петрович возвращается и тут же садится подводить баланс за этот день. Подробности, главное, подробности, ах, как сгодится ему эта книжица после, цены ей нет! Из сегодняшней партии только сапожки не реализовались, не товарный вид…

Возвращается Светик — она улыбается:

— Боюсь, Игорек, что я в него влюбилась.

Прозаик раскладывает выручку на две горки, правая — Фин-Ляляеву, левая — нам.

— Слышишь, Игорек, — влюбилась.

— Шутишь, конечно.

— Может, и шучу. А может, и не совсем шучу.

— В Степана Разина?

— В Семена Разина, — не без суровости поправляет Светик. — И не смейся больше. Я уже привыкла и не слышу в его имени ничего смешного.

— А икона?

— Икона останется при нас.

— Как это «при нас» — замуж, что ли, выходишь?

— Да.

Игорь Петрович присвистывает — ого! Но, в общем, это его мало теперь трогает. Он занят своим, он должен подвести баланс… Все разговоры после.

А Светик рассказывает — она ведь хотела иметь большие деньги не ради больших денег. Она хотела выйти замуж за скромного инженера. Или за скромного научного работника. Построить кооператив и купить мебель. И может быть, купить машину. Родить двоих детей — мальчика и девочку. Устроиться на какую-нибудь непыльную работенку и жить себе поживать, такая мечта.

— Игорь, ну оцени мечту — красиво я придумала?

— Ты мне мешаешь. Сто девяносто шесть минус тридцать восемь…

— Игорь… Оцени. Ты же художник.

— Я Жорик.

А Светик продолжает: так долго не везло, зато теперь какая двойная удача. Божья Матерь их общая. Так уж оно совпало — икона и будущий муж в едином месте.

— Смотри только не заскучай с ним. Судя по твоим рассказам, он стопроцентный девственник.

— Пусть. Что тут плохого? Игорек, это так быстро проходит. Я счастливая, — повторяет Светик. — Нет, я все-таки счастливая. Я под звездой родилась…

Она ходит по комнате. Она не может спать.

— Игорь. Ну идем прогуляемся.

— А?

— Идем. Не могу я сейчас спать — со мной что-то происходит.

Игорь Петрович не сразу, но соглашается:

— Ладно… Проветримся.

Светик долго ведет его улицами. Потом переулками. Они выходят к дому, где живет малокровный инженер, — его окна горят.

— Вот эти окна — видишь?

— Вижу.

— Тоже не спит. Волнуется мой милый, ах как он волнуется!

Теперь они возвращаются.

— Игорь. Луна какая. Ты только глянь.

Игорь Петрович задирает голову, смотрит — луна как луна.

— …Луна как луна. Ничего особенного, — говорит ворчливо Фин-Ляляев. — Твой ход!

Они устроили поминки в баре гостиницы, чтоб за снедью далеко не ходить. Сидят, как всегда, втроем — немножко пьют, немножко играют в карты. Платит пожарник Волконский. Уже день, как бабушка лежит в сырой земле, и помянуть ее, бабушку, для всякого человека, и уж тем более для Волконского, дело чести.

В баре почти пусто. Два-три иностранца… Хорошо!.. Звучит негромкая музыка.

Волконский у стойки бара.

— Друзья мои, луна необыкновенная, — рассказывает он своим. — Вчера луна была точно такая же. Бабушка лежала во гробе, и лунный свет делал ее совершенно живой. Она лежала как ангел.

— Н-да. Сколько же она прожила? — в миллионный раз спрашивает Фин-Ляляев.

— Сто восемь.

Бармен Гена ловко открывает шампанское — любимый напиток бабушки, — и все трое чинно и неторопливо пьют. Волконский продолжает:

— Лунные полосы лежали косо и таинственно. А на бабушке был костюмчик — прелесть!

— Знаю, — кивает Фин-Ляляев — Я сам тебе его и сосватал.

— Она лежала как ангел!

— Жаль, эти костюмчики нельзя носить живым. Костюмчики, между нами говоря, тьфу! — они на третий день испаряются. Тают, вот и все.

— Как это тают?

— А как снег тает.

— Ты… ты хочешь сказать, что моя бабушка лежит там в гробу голая?.. Под землей?.. Сейчас лежит голая?

— Еще нет. Но вообще-то, конечно, будет нагишом. Со временем, — философски замечает Фин-Ляляев.

Фужер с вином отлетел в сторону. Седой пожарник закрыл лицо руками. Он плачет.

— Перестань, — говорит ему бармен Гена. И треплет плачущего Волконского по плечу: — Перестань. Голая или не голая, какая, в конце концов, под землей разница.

— Налей ему, — говорит Фин-Ляляев.

— Водки?

— Не кислятины же этой. Что, ей-богу, за поминки!

— Дожди кончились. Наконец-то! — Светик целует инженера. Потом лицо ее серьезнеет. — Я ведь, милый, здесь не прописана. Я с Урала. Но мы поженимся, и я пропишусь у тебя.

— Конечно!

— Зато у меня есть деньги. Мы тут же построим на них кооператив.

— Ты хочешь двухкомнатную?

— Ну вот еще. Четыре комнаты, никак не меньше. У меня много денег, милый. Мне родители оставили.

— Да ты богатая невеста! — Инженер смеется.

— Конечно, милый. — Светик тоже смеется.

Инженер смотрит на нее и млеет. Он не думает ни о деньгах, ни о квартире, ни о чем другом — он думает о Светике.

— Когда же ты у меня останешься?

— Останусь, милый. Останусь, на всю ночь. Не торопи, милый. Мне так приятно быть влюбленной. Кстати, — говорит Светик. — У меня есть покупатель на икону.

— На эту?

— Я считаю, что надо ее продать, — ты сколько за нее заплатил?

— Не помню, кажется, пятьдесят рублей.

— Он даст рублей семьдесят. Но дело, милый, не в деньгах — этот человек поможет нам с кооперативом. Он собиратель икон. Его надо ублажить — и кооператив будет мигом.

Инженер согласен: конечно, продай ему икону, а хочешь — подари. Надо — значит надо. Кооператив — дело важное. Но в голосе инженера неожиданно для него самого проскальзывает некая неуверенность.

— Иногда мне кажется, — говорит он, — что эта старая икона принесла мне счастье.

— Неужели?

— Мне кажется, если б не икона, я бы тебя не встретил.

— Какая глубокая мысль, милый! — смеется Светик.

Игорь Петрович окунает кисточку в черную краску и осторожными ласкающими движениями закрашивает и затирает трещинки на левом сапоге… Сапожки модные, блеск, а не сапожки, но с малым дефектом.

— Игорь. — Светик стоит возле. В ее руках большой бумажный пакет. — Одевайся. Вот она.

— Сейчас.

— Игорь!.. Ты же сам сказал, что песенник после нашего разговора считает часы и нервничает, — одевайся!

Игорь Петрович моет руки. Одевается.

— Дай хоть глянуть, — говорит он. — Столько за ней гонялись.

— Не хочу разворачивать.

— Это две минуты.

Светик вынимает икону из пакета, высвобождает из легкой черной ткани, в которую та завернута. Они смотрят. Божья Матерь прекрасна. И отдаленно, пожалуй, похожа на Светика. Игорь Петрович отмечает это — и оба смеются.

Светик переводит взгляд на лик младенца.

— Господи, помоги.

Поэт-песенник уплатить двадцать тысяч отказывается. Но пятнадцать тысяч после упорной торговли и после угрозы немедленно продать другому покупателю все же дает.

Игорь Петрович (в нем заговорил Жорик) возмущается:

— Как это пятнадцать? Слово свое надо держать!

— Я, вероятно, был в азарте, неужели я давал старику двадцать — я даже не помню…

— Зато старик помнит!

— Послушайте — пятнадцать тысяч совсем не малые деньги!

Светик их разнимает. Она согласна. Она (в ней заговорил порядочный человек, которым она вот-вот собирается быть) ставит точку:

— Пусть пятнадцать. Мне хватит.

Они — все трое — идут в сберкассу. Это близко. Икону несут с собой. Поэт-песенник получает в окошке пятнадцать тысяч наличными — он специально звонил им загодя, просил выдать единовременно. Игорь Петрович передает ему Божью Матерь. Поэт-песенник разворачивает и еще раз проверяет — та ли? Икона та. Светик забирает деньги. Все это происходит тут же, в помещении сберкассы, где всякие там бытовые случайности исключены.

Поэт-песенник идет домой.

Светик с деньгами направляется в другую сберкассу — в сберкассу своего района, чтобы не ездить в будущем через весь город.

— Ты тоже можешь идти домой. К жене, — говорит прозаику Светик.

— Ну не сию же минуту.

— А почему не сию — конец фильма.

Игорь Петрович объясняет, почему он не спешит:

— Во-первых, я должен реализовать товар и рассчитаться с Ляляевым. Во-вторых, я должен из какого-нибудь вдребезги разбитого автомата (с плохой слышимостью) позвонить жене и сказать, что я выезжаю…