Владимир Кунин - Воздухоплаватель Страница 15

— «...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» — Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: — Дальше, Иван Михайлович, очень личное...

Мурмелонское летное поле было усеяно народом.

У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.

Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.

Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других — немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.

— Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, — чуть запнувшись, произнес он. — Вы сами все видели, господа. — Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.

Пожилой француз-авиатор, по виду— глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.

— Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, — улыбнулся Фарман. — Если бы слон умел летать.

— Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, — вставил другой член комиссии по-французски.

— Вы совершенно правы, мсье, — льстиво улыбнулся Фарман.

Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.

Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.

Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.

— Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...

Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:

— Благодарствуйте. Живы будем — не помрем.

А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.

—... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, — проговорил Мациевич.

— А ты мне самую суть, — попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.

— Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?

— А чего ж не понять? Хочешь жить — умей вертеться. — Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: — Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?

Мациевич улыбнулся:

— Так... Можно и так.

— Ты в Россию вернешься — не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.

— Сочту за честь.

— А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... — смутился Заикин.

— Скажу.

— И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, — пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.

— Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...

Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.

— Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, — чуточку торжественно сказал Мациевич.

При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.

— Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! — потрясенно спросил Заикин. — Ведь копеечки же за душой не было!

— Бери, — коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.

— Стой, стой! — встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. — А то ненароком и сопрут в толчее.

Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.

— Не видать? — спросил Заикин.

— Все в порядке, — рассмеялся Мациевич. — Держи часы.

— Нет, — твердо сказал Заикин. — Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? — И Заикин расхохотался.

— Спасибо, Иван Михайлович.

— Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни — инженерно-авиаторской, а я со своей...

— Садись, Иван Михайлович. Пора уже, — сказал Мациевич.

Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.

Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:

— У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься — такое обо мне услышишь!

На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры:

«Полет и падение Ивана Заикина».

А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»

«Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова».

И опять:

«Полет и падение Ивана Заикина».

На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...

«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»

Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.

«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»

Титр: «Подул ветер!»

Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...

Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца — глаза устремлены в мерцающий экран.

«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» — тупо молотит тапер.

На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.

Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.

«Барыня» — и мгновенный переход — «На сопках Маньчжурии».

А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь.

По всему фронтону — «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала

— Так ему и надо, антихристу!.. — веско говорит богато одетая старая купчиха, сидя в пролетке.

«Антихрист» стоял в большом унылом номере харьковской гостиницы, опирался на костыль и разглядывал в мутном зеркале свою разбитую, исцарапанную физиономию. Верхняя губа вспухла, и от этого левый ус нелепо торчал в сторону. Один глаз заплыл, другой печально глядел в зеркало.

Чуть сзади стоял виноватый Петр Данилович Ярославцев.

— Ты где пропадал три дня? — мрачно спросил Заикин.

— Испугался... — шмыгнул носом Ярославцев, и усы его затряслись — Думал, убился ты.

— И ты бросил меня под обломками?! — Заикин опустил руку на бронзовый литой подсвечник, сжал его своими пальцами, и подсвечник согнулся в какую-то причудливую фигуру.

— Ванечка, милый, прости меня!

— Да как же ты мог?! — Заикин потряс подсвечником перед носом Ярославцева. — Как же ты мог, Петька?

— Ванечка!

Заикин взял себя в руки:

— Читай долги!

Ярославцев выхватил из кармана записную книжечку и лихорадочно стал перелистывать ее:

— Касса железной дороги за перевоз аэроплана и сопутствующих грузов требует срочной уплаты в восемь тысяч четыреста рублей.

— Так. Дальше.

— Извозчикам из десяти рублей в день.

— Знаю. Дальше.

— Арендная плата ипподрому... Таможенная пошлина.

— Погоди. Сколько в кассе?

Ярославцев поднял испуганные глаза на Заикина и промолчал.

— Чего молчишь? — рявкнул Заикин. — Сколько в кассе?

— Ванечка, — еле выговорил Ярославцев, — денег в кассе было четырнадцать тысяч с копейками. Так их же господин полицмейстер забрал.

— Что?! — Заикин рванулся к Ярославцеву. — Да ты в своем уме?!

Ярославцев метнулся от Заикина, обо что-то споткнулся и упал в кресло. Вытянул перед собой руки и запричитал: