Альфред Коллерич - Убийцы персиков: Сейсмографический роман Страница 15

При пробуждении ему становится ясно, что он должен расширить себя. Он начинает мысленно сводить вещи воедино. Целыми днями им владеет одно желание — не видеть никаких изменений. Он лежит в постели, доводя себя до крайней вялости, и едва дышит. Он хочет, чтобы все замерло. Мать, заходя в его комнату, вынуждена долго стоять, застыв в неподвижной позе. Он не приемлет никакого ожидания. Все, что будет, уже было или дано навсегда. Он просит убрать из комнаты все часы. Как только он снова выходит из четырех стен, ему кажется, что произошли какие-то изменения. Но это только видимость. Он хватает листья, когда их норовит унести ветер. Лошади радуют его, если еле плетутся. В кухне он наблюдает, как готовят выпечку. Он подпрыгивает от радости, когда из духовки появляется торт. Он несет его в свою комнату и оставляет нетронутым в течение многих дней. Ему доставляет удовольствие находить круглые камешки. Он любит картины, так как в них ничего не меняется. Он созерцает мраморные статуи. Не шелохнувшись, всматривается в них. Он пытается забыть навыки счета. Он не хочет качать воду из колодезной шахты.

Он ненавидит весну и осень. Хвойные деревья ему милее лиственных. Оказавшись вместе с матерью в мастерской златокузнеца, он видит, как застывает жидкое золото. Ему вспоминается торт. Он говорит матери, что суть дела даже не в тишине и покое, а в превращении. Он начинает вмешиваться. Из многого делать одно. Тут он вспоминает о книге, подаренной капитаном. Он записывает в ней фразы и пытается свести их к единому слову. Он вглядывается в строительный раствор и видит, как тот твердеет на солнце и покрывается трещинами. Ему приятен вид заледеневших прудов. Он ставит на подоконник стаканы с водой и ждет, пока вода не покроется тонкой корочкой. На кухне он помогает сбивать молоко в масло. Он срезает зеленеющие ветви и делает из них палочки, покрывая их искусной резьбой, чтобы затем хранить их в замке. Даже огонь завораживает его, ибо сгорающие поленья вселяют в него спокойствие пепла. Пыль для него — идеально однородное вещество, облекающее многие предметы. Испаряющаяся вода трогает его до слез. Истаявшая свеча — все равно свеча. Ее тепло и ее свет уже не исчезают. Он зачарованно смотрит в кастрюли, куда бросают раков. На большой поляне он громоздит кучу всякого хлама и поджигает его. Он ждет того, что будет в остатке. Он ходит на кладбище и наблюдает за работой могильщиков. Если попадается кость, он уносит ее в свою комнату. Он читает книги про бальзамирование покойников. Он принимает от егерей подарки в виде убитых птиц и хранит их в леднике. Он старается не видеть людей, которых не видел несколько лет. А те, что вокруг него, кажутся ему неизменно прежними. Ступая по земле, он старается оставить четкие следы, а потом ищет их. В стены строящихся домов он вмуровывает любимые предметы. На кирпичном заводике погружает правую руку в сырые кирпичи, пока те не попали в сушильную камеру. Он велел построить себе домик, сложенный только из таких кирпичей. Он посещает скульпторов. Он подкупает бедного мастера, вырезающего деревянные распятия, чтобы тот вытачивал только шары. В пивоварне он с восторгом созерцает гибель зерна при брожении пива. Он тащит коричневые бутылки к себе в комнату. Петухов, преследующих кур, он прогоняет прочь. Он наказывает работника, который вел быка на случку с коровой, да еще и бил его, поскольку тот не очень спешил. Он убивает детенышей животных, если они попадаются ему на пути. Он ловит сетью головастиков и скармливает их курам. Его охватывает страх, когда он замечает первый пушок у себя на лице. Он не прикасается к своему члену, когда тот приходит в возбужденное состояние. Даже старается не смотреть на него. Он тренирует волю и учится подавлять возбуждение. Он ходит в деревню и прячется за деревянными перегородками трактиров. Он наблюдает мужчин, облегчающих мочевой пузырь. Обнаруженные им отличия убеждают его в необходимости общего знаменателя. Он видит обнаженную девушку и завидует ей. Он начинает ненавидеть покойного отца. Он велит, чтобы его выбривали до глянца, и носит шляпу. Он тайком забирается в сортиры на задах крестьянских домов. Иногда хоронится за сортиром, поджидая какую-нибудь крестьянку, и разглядывает ее. Дома он наказывает себя за это. Он целыми днями причиняет себе боль. Он просит мать оставлять палку за его спиной, даже когда спит.

Он до изнеможения кружит окрест замка. Он забредает в ольшаники. Он высматривает их с холмов. Он шагает по кукурузным полям. Он срывает все грибы без разбору и, закрыв глаза, съедает грибы горстями в сыром виде, не ведая, ядовиты они или съедобны. Он встает ногами в муравейники. Обнаженный по пояс, по самой кромке колючего кустарника выходит в пойменные луга. Его тянет туда, где живут пчелиные рои.

Во время путешествия по Франции он позволяет себе отдых. Он подвергает испытанию свою набожность, читает научные книги, запрещенные его духовником. Он учится сомнению. Он избирает алфавитный принцип. Одну неделю он посвящает философу с инициалом «А», другую — философу на букву «Б» и так далее. Он строит из книг Вавилонскую башню. И бросает все, за что ни возьмется. В очередной раз посетив Францию, он изучает науку кастрации петухов и достигает спасительного берега.

«Я желаю Розалию Ранц». Князь вновь открыл книгу, вернувшись с прогулки. Он встряхнул колокольчиком и вызвал Цёлестина. Пусть Розалия Ранц принесет ему заливное из куриных крылышек. В ожидании блюда он вспомнил, как разглядывал Розалию Ранц через оконное стекло.

Он видел ее глаза, и эти глаза казались ему такими круглыми, что он принял их за ареолы, кружочки вокруг сосков. Стоя перед портретом матери, он спросил вошедшую Розалию Ранц, откуда у нее на платье взялся лавровый листик, который напомнил князю о похоронах фройляйн Винки. Князь Генрих спросил Розалию, верит ли она в провидение, та сказала, что графиня сделала для нее все, что только могла. А есть ли еще какие милости или немилости судьбы, она сказать не может. Князь приказал ей сесть. Но ведь тогда, возразила она, ей первой придется нарушить один из законов замка. Князь ответил, что она не нарушает никакого закона, ибо ее присутствие было предопределено. Пусть взглянет, что делается за окном. Начался дождь.

«Капли образуются по закону необходимости, и по тому же закону падают, энергии определяют путь. Каждая дождинка должна упасть. Так же, Розалия Ранц, строится и поведение человека. Все неподвластно уму, но необходимо. Когда мы что-либо совершаем, не требуется никакой особой воли. Разве может наше желание предвосхитить будущее? Все зависит от предопределения? Или же решающим является путь, сам ход событий? Тут написано, что я желаю Розалию Ранц, что меня влечет к ней. Когда я перечту это, мне предстоит решиться и сказать Розалии Ранц, что была такая необходимость — записать эту фразу, она возникла потому, что была записана. Прежде я не знал, кто такая Розалия Ранц. Теперь это означено здесь, на чистом листе книги, который не заполнил капитан.

Чему быть, того не миновать. Воли недостаточно, чтобы понять это. Окружность, Розалия Ранц, имеет конец. Мало сказать, что будущее воспоследует, оно придет по закону длительности. Книги написаны. Мы читаем фразы. Они уверенно выстраивают события в единый ряд. Это дает нам запас воздуха для последующих ударов сердца. Настоящее — в наших ощущениях, прошлое — только в нашем знании, будущее начертано в этой книге, ибо оно есть былое и настоящее. То, что мы осознаем себя людьми, — всего лишь возможность, так как совершенный человек — это природа. Всепроникающее единение — это не путь вслепую».

Розалия Ранц вскочила и прислонилась к двери. Она сказала, что боится графини, тем более что завтра ей позволено занять место в комнате детских игр Винки. Она стряхнула с платья лавровый лист, и он опустился на пол у ее ног. Она сдернула с плеч платок и прикрыла груди, которые с того дня, когда князь таращился на нее в окно, казались ей подобием таких людей, о каких не принято упоминать в рассказах. Она услышала петушиный крик и вслед за тем — барабанную дробь работающих клювов. Впервые в жизни она противилась чему-то чужому в себе самой. Все ее мысли и переживания до сих пор диктовались другими. Все она делала только из послушания. И вот перед ней стоял князь со своими густыми ровными усами. Она видела голубые глаза, мясистые губы, высокий лоб. Только сейчас она заметила, что он как бы поигрывает пальцами, словно повторяя какой-то быстрый жест. Он складывал пальцы в кукиш и резко выворачивал ладонь. Потом быстро опускал руку и разжимал пальцы. Она впервые разглядела кожу князя. Ей казалось, что это вовсе не кожа этого человека, а нечто простершееся между ним и ею.

Дверь за ее спиной была кожей перед ее глазами. Князь Генрих подошел к столу и выдвинул ящик. Там лежал портрет в серебряной застекленной рамке, это был портрет его матери в юные годы.