Станислав Говорухин - Повести. Рассказы Страница 16

— Вольно!

Он поправил ей фуражку, чуть сдвинул назад, чтобы не сваливалась на лоб, и вдруг увидел ее глаза, глядящие из-под лакированного козырька куда-то мимо него. Он потянулся к ним, наклонился — она не отодвинулась — и накрыл их губами.

Ее тонкие руки скользнули к нему на плечи, она сама нашла его губы, а потом, через минуту, облегченно вздохнув, шептала:

— Давай сядем, у меня колени дрожат…

Они сели, он прижал ее голову к губам, к носу — фуражка свалилась — вдыхал запах ее волос и слушал, как она бормотала у него на груди:

— Откуда ты взялся?.. Еще вчера я ничего не знала про тебя и мне было все равно, есть ты или нет…

— А сейчас? — спросил он с оттенком мужского самодовольства и даже чуть приподнял ее голову, чтобы лучше слышать ответ. — А сейчас?..

Она не ответила, только глубже зарылась лицом в его гимнастерку.

— Зачем это все? Зачем? Паша… Пашенька! — вдруг вскрикнула она и разрыдалась совсем по-детски, всхлипывая и подрагивая плечами.

— Ты что? — испугался он. — Что ты?

— Я люблю-ю тебя-я… — захлебываясь слезами, сказала она.

— Глупая, — он прижался лицом к ее лицу и стал целовать глаза, щеки, мокрые от слез. — Я тебя тоже очень люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел там, на лестнице…

— Нет… — всхлипывая, говорила она. — Ты не сможешь меня любить, я знаю…

Он достал платок, стал вытирать ей глаза, она прятала от него лицо, все еще вздрагивая, но уже от счастливого сквозь слезы смеха.

— Видишь, как все получилось… — сказал он, как бы самому себе.

— Ты не рад?

— Знаешь, что мне сказал мой дед, когда я приехал в отпуск? Он, собственно, прадед мне, ему уж за восемьдесят, но мужик крепкий и плотник замечательный. Последнее время предсказаниями стал баловаться. Раза два у него получилось — насчет видов на урожай, то да се — вот и стал пророка из себя корчить. Приходит это он и заявляет: «Твоя, — говорит, — планета, Пашка, начисто в небе исчезла». «Как? Что?» — это уж моя мамаша. «А так, — отвечает дед. — Не видно. Вчера смотрю — а ее нет». Мать в слезы: «Батюшки, убьют!» «Погоди, не реви, — утешает ее дед. — Она не то, чтобы совсем пропала, а другая звезда ее заслонила». «Что же это будет, дедушка?» — спрашивает мать — и в погреб за бутылкой. «А то будет, что звезда эта есть жена. Причем своя, нашенская, с Волги. Потому что по конфигурации такая же, как у Пашки, оттого, — говорит, — я вначале и подумал, что она совсем исчезла. Так что при народе тебе, Павел, объявляю — без жены от нас не уедешь.

Коли ошибусь, весь мой плотницкий инструмент забирай!» Это у деда самое большое сокровище. Посмеялся я, а вышло-то по его. Надо телеграмму отбить — пусть порадуется…

Павел помолчал, потом сказал твердо, как хорошо обдуманное:

— Мы поженимся.

— Ты что, Паша? — она подняла на него растерянный взгляд. — Разве можно так легко?

— А что нам мешает? — беззаботно сказал он.

— Многое… — глаза ее снова наполнились слезами.

— И-и! — засмеялся он. — Какая ты у меня! Какой в тебе химический состав-то мокрый… Чуть меди в волосах, а остальное — чистая Н20…

Она улыбнулась.

— В общем, ты моя жена, — весело отрубил он. — И закончим на этом. Давай-ка для начала накорми мужа. Что-то ты там говорила насчет пирогов и шанег? Я здорово проголодался…

— Ой, правда ведь, — заспешила она. — Сейчас сбегаю в каюту…

Сразу за пристанью начинался подъем в гору. Та же деревянная лестница, те же сады, зелеными уступами опоясывающие город. Большой красный плакат на столбах: «Трудящиеся Ульяновска досрочно завершили подписку на Государственный заем третьей пятилетки».

Голубой автобус встречал артистов с Ниной Васильевной в центре. Она что-то раздраженно выговаривала администратору в вышитой украинской рубашке, встречавшему ее. Увидев Глазкова, кивнула ему холодно и вежливо.

Лиза и Павел поднимались по лестнице, часто останавливаясь, чтобы оглядеться.

— Это Венец, — показывала она. — Помнишь, есть картина «Ленин-гимназист на Волге»? Это тут. Тебе когда надо быть на заставе?

— Двадцать второго.

— Восемнадцатое, девятнадцатое, — считала она, загибая пальцы. — На двадцатое на вечер можно взять билет… Три дня мы вместе…

Она вздохнула. Он приобнял ее, пальцами перебирал волосы над ухом. Она закрыла глаза.

По реке сновали лодки, груженые баржи швартовались к дебаркадерам, три раза ударил колокол на пароходе, привезшем их.

— Я ничего не знаю про тебя. И ты ничего не знаешь… Может быть, у тебя там есть кто-нибудь…

— Где «там»?

— Там… — она отклонила голову назад, в ту сторону, куда падали их длинные сомкнутые тени.

— Есть, — сознался он. — Одна дама. Много времени отнимает и характер, я тебе скажу…

— Кто она? — встрепенулась Лиза.

— Служба, — засмеялся Павел.

— А вдруг тебя убьют? — как-то особенно серьезно спросила она, приподнялась на носках, долго и пытливо всматривалась в его глаза. — А?.. Тогда и меня убьют.

Но глаза у Павла были веселые, они так и светились жизнью.

— Нет! — сказал он убежденно. — У нас в роду долго живут, до девяноста… И все своей смертью умирали…

— А вон чего говорят.

— Чепуха. Видишь, меня даже в отпуск пустили. Раньше отпуска были запрещены…

Они снова поднимались по лестнице. На самом верху ее, там, где начиналась зеленая улица с низкими деревянными и каменными домами, стоял газетный киоск. Он как раз открывался. Молодящаяся женщина-киоскер с ярко накрашенными губами только что сняла замок.

— Доброе утро, — Павел открыл дверь перед дамой. Она остановилась, заинтересованно рассматривая старшего лейтенанта. — Что-нибудь свеженькое имеется?

— Рано еще, товарищ командир, — она покосилась на Лизу. — Через часок, заходите…

— Нет ли у Вас «Правды» за 14 июня?

— Вам «Сообщение ТАСС»? Подождите-ка… — Она открыла сумочку, вынула газетный сверток. Газета оказалась «Известиями» за четырнадцатое число. В них был завернут завтрак.

Павел развернул газету — на второй полосе было набрано «Сообщение ТАСС».

— Вот смотри, — кивнул он Лизе, пробегая глазами строчки «Сообщения». Некоторые фразы читал вслух: — Видишь, что пишут… «Муссируемые в иностранной печати слухи о близости войны между СССР и Германией есть не что иное, как неуклюже состряпанная пропаганда враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в развязывании войны…» А ты говоришь…

— Слава богу! — кивнула киоскер, внимательно вслушиваясь в хорошо знакомый ей текст.

— И дальше вот… «Происходящая в последнее время переброска германских сил, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами…»

— Все-таки что-то там передвигают, шевелятся, — сказала женщина.

— Не посмеют! — твердо сказал Павел. Он улыбнулся киоскеру: — Подарите мне эту газету?

— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопилась она. — И свеженькие могу отложить, заходите…

— Спасибо, — Павел приложил руку к козырьку. Лиза уже тащила его за рукав.

Общежитие, где жила Лиза, еще только просыпалось. На обоих этажах хлопали двери, заспанные тени девиц шмыгали в умывальные комнаты и обратно. Вахтер, немолодая уже женщина со скрипучим голосом и каменным лицом, вся в узелках завитых резинками волос, убирала складную деревянную кровать, на которой провела ночь.

— Здравствуйте, тетя Клава, — робко сказала Лиза, проходя мимо вахтера.

— Здравствуй-то здравствуй, документ все-таки оставьте, — проскрипела та, не взглянув ни на Лизу, ни на ее спутника.

Павел поставил чемоданы, вынул красное командирское удостоверение, протянул книжку вахтеру.

— Однако прошу быть осторожным, — нарочито официальным тоном произнес он и незаметно подмигнул Лизе: — Это военный документ и он может представлять интерес для разных заинтересованных лиц…

Тетя Клава отдернула, словно обжегшись, руку.

— Ну уж не надо, милый… Иди давай! — замахала она на него. — Мне и своих хлопот хватит…

Она еще долго ворчала что-то, возясь с постелью и поглядывая вслед уходящему гостю.

Комната Лизы оказалась на первом этаже в конце коридора. Лиза приоткрыла дверь и просунула в комнату голову. Оттуда раздался радостный визг и она, улыбнувшись, сказала Павлу:

— Не оделись еще. Подожди тут минутку…

Павел отошел к окну, закурил.

В комнате в это время шел аврал. Кроме Лизы тут проживали еще три девушки. Староста комнаты Александра, старшая из всех троих, высокая, с грубоватыми крупными формами, лучшая в техникуме физкультурница, осовиахимовская активистка, ворошиловский стрелок, а также член многих других спортивных и военно-прикладных кружков. У зеркала накручивала волосы и причесывалась Тамара, полненькая аппетитная блондинка, добродушная, смешливая, с голубым беззаботным взглядом. Третьей была Венера — молчаливая красавица татарка; черные волосы ее были заплетены в несколько тонких косичек, на которых позвякивало монисто — десятка полтора серебряных царской чеканки монет.