Станислав Говорухин - Повести. Рассказы Страница 15

— Вы бухгалтер, Васильчиков, — потухшим голосом сказала женщина. — Как Вам самому-то не скучно от себя?

— О! — вспомнил кто-то из компании. — И правда, семнадцатое… Сегодня же «Динамо» со «Стахановцем» играют. Сыграли уже…

— Вот и влындют, наконец, чемпиону…

— Кто влындит-то?

— Тот же «Стахановец». У них форвард хороший…

— Путятов? Ой, уморил! Кто такой Путятов рядом с Дементьевым?

— Пари?

— Пари.

— А ведь эти плотогоны, друзья, — прервал их спор высокий, седой, державшийся рядом с актрисой мужчина, — сейчас там ушицу едят, смею вас уверить. С дымком, из стерлядки… И не всухую… Э-э-эй! — пропел он высоким голосом. — Приятного аппетита-а-а!..

Костер на плоту, и сам плот, темный на светлом зеркале реки, уплывали влево, вверх, пароход уже обгонял маленький с высоко выдвинутой трубой буксирчик. Кто-то сидел на корме, курил.

— И куда он так торопится, наш капитан? — капризно сказала женщина. — Вот Вы, Васильчиков, все можете… Остановили бы пароход, уговорили капитана. Мы бы сейчас купанье устроили…

— Славно бы!

— Водица, небось, шелковая…

— Купеческие у Вас замашки, Нина Васильевна, — отозвался скучный Васильчиков. — Кто-как, а я лично — «у койку»… Пойду тихонечко, чтобы не расплескать сон. Оревуар…

Лиза, прикрыв ладошкой рот, зевнула.

— Вот что, Лиза, — Павел Иванович накрыл ладонью ее руку. — Пойдемте-ка спать…

— Как? Что? — Лиза тряхнула ресницами. — Я не хочу…

Он засмеялся:

— «Не хочу», а глаза с поволокой… Пойдете ко мне в каюту и ляжете спать. И никаких разговоров. Всё! Это приказ!

— Как же? Там мужчина…

— Он Вас не съест…

— А Вы?

— Я пограничник. Ночью привык бодрствовать. Словом… Я же сказал — прекратить разговорчики! — И он, легонько взяв Лизу за локоть, повел ее вдоль палубы.

— Я — часик… — лепетала она. — Ох, беда Вам со мной…

Через минуту она уже крепко спала в свежей постели, рядом через проход похрапывал пассажир-гора, так высоко и значительно возвышался под простыней его огромный живот. От одной неожиданно громкой рулады его храпа Лиза вздрогнула, подняла голову, плохо, видимо, соображая, где она находится, наконец, вспомнила, улыбнулась и тут же уснула успокоенно и крепко.

А Павел Иванович, прохаживаясь, обошел по палубе весь пароход, постоял на корме, глядя, как выделяется на черной маслянистой глади белый бурун развороченной лопастями воды. С правого борта плыл высокий, лесистый, загадочный в темноте берег без единого огонька.

Он присел на скамейку, вытянул уставшие ноги, раскинул руки и в этой блаженной позе, закрыв глаза, застыл, задумался и вдруг широко улыбнулся, вспомнив что-то. И чем-то неотразимо похожа была эта улыбка на улыбку Лизы, которая сейчас крепко спала в его каюте.

Мимо прошлепал низенький с сердитым заспанным лицом человечек в пижаме, прижимавший к груди три бутылки брусничного морсу. Недоуменно посмотрел он на улыбающегося во сне лейтенанта и оглянулся дважды.

На баке пробили склянку — звонко и мелодично пропел во влажном воздухе удар колокола. И с этим ударом выплыла, словно появилась на сцене дама из рассыпавшейся уже шумной компании. Она переоделась в халат, длинное полотенце через плечо; взбитые недавно высоким валиком над лбом волосы теперь были по-девичьи схвачены лентой на затылке. Она прошлась вдоль борта, дойдя до лейтенанта остановилась, разглядывая его. Потом присела на краешек скамейки.

Павел Иванович открыл глаза, смутившись, подобрал ноги, выпрямился.

— Угостите даму папиросой, товарищ командир, — сказала она, бесцеремонно разглядывая его.

Павел Иванович вынул из кармана галифе пачку «Северной Пальмиры», узкими худыми пальцами она смяла в двух местах мундштук папиросы, наклонилась к протянутому огоньку, жадно и глубоко затянулась. Тут же сказала:

— Какие мы с Вами дураки. Эдакую прелесть, — узкой кистью она очертила вокруг себя полукруг, дуга которого уперлась в горящую папиросу, — оскорбляем такой, извините, гадостью. Ведь гадость, гадость! А неймется…

Павел Иванович тоже закурил, отгоняя рукой дым, который тянуло в сторону соседки.

— Что это значит? — Кончиком пальца она погладила кубики на петлицах. — Никак не выучусь разбираться.

— Старший лейтенант.

— А три таких же, но продолговатых?

— Подполковник.

— Значит, подполковник, — повторила она задумчиво. — Чин немалый… Был у меня школьный приятель. Двоечник… Девчонкам от него житья не было. А вот смотри-ка — подполковник. Сейчас бы он кто был? Убили его, — грустно пояснила она. — Про «линию Маннергейма» слышали? Вот там… — И вдруг спросила строго: — Чему это Вы улыбались во сне?

— Так… — засмеялся Павел Иванович. — Своим мыслям…

— Знаем мы Ваши «мысли», — шутливо погрозила она пальцем. — Видели… Хороша, не возразишь! Небось спит сейчас матушка в вашей каюте, а Вы вот тут, на воздусях… Вы уж не обижайтесь на старуху…

— Какая же Вы старуха? — непритворно изумился Павел Иванович.

— Да уж не молода, сударь, — нарочито старушечьим голосом, пришамкивая, возразила она. — Пятый десяток в разгаре…

— Вы, верно, актриса?

— И даже знаменитая, — сказала она просто и с гордостью. — Одолжите-ка мне левую ладонь, я посмотрю — не напрасно ли стараетесь.

Она взяла в свои руки его широкую ладонь и, поворачивая ее к свету луны, стала вглядываться в тонкие линии на ней, проводя по ним остро отточенным лакированным ногтем.

— Так… Пояс Венеры у Вас есть. Слабо очерчен, но есть. Так что желаю успеха! А вот линия Жизни как-то странно обрывается… Впрочем, — тут же спохватилась она, — на ваш век хватит…

— Нина Васильевна, голубушка! — К ним подходил высокий мужчина в пижамной паре. — Вот ты где! Я волнуюсь, ищу ее, а она, извольте радоваться, с молодым лейтенантом при луне…

— Знакомьтесь, мой муж, — кивнула в его сторону Нина Ивановна.

Тот протянул руку:

— Кулинич.

— Глазков.

Кулинич сел рядом с ними, раздраженно отмахнулся от дыма из папиросы, которую докуривала жена.

— Что она Вам тут нагадала? Не слушайте. Нельзя гадать солдатам и цыганам. А тут хорошо. В каюте душно, не спится… В шезлонг, что ли, лечь? — повернулся он к жене. — Возьмем одеяла…

Нина Васильевна встала.

— Попытаюсь уснуть. Надо все-таки… желаю успеха!

Кулинич тяжело поднялся, опершись руками о колени.

— Э-эх! — потянулся он. — Спокойной ночи…

А Павел Иванович снова пошел вымеривать шагами палубное пространство. На носу дуло, он постоял немного, придерживая рукой фуражку, и повернул назад. Уютный затишек образовался на корме, но там целовалась молодая пара, и он, не задерживаясь, прошагал мимо них.

Большой пассажирский пароход шел снизу. С притушенными огнями он проплыл совсем рядом, унеся с собой обрывок какой-то тихой и печальной музыки.

Незаметно стал наваливаться сон, пощипывало глаза. Облокотившись на перила, он долго тер виски и разминал лицо, чтобы подавить зевоту. Кто-то положил руку ему на плечо, он обернулся. Рядом стояла Лиза, смотрела на него чистым, просветленным коротким сном взглядом.

— Смена пришла, — сказала она.

— Что так рано? — спросил он удивленно и обрадованно. — Обо мне не беспокойтесь, я же сказал…

— Мне достаточно, — успокоила его Лиза. — Я привыкла. Мне теперь часто ночью приходится вставать. Правда, я выспалась, — вдруг заторопилась она. — Пойдите и Вы прилягте…

— Я Вас не брошу.

— Какой упрямый, — засмеялась она, встала рядом с ним у перил и наклонила вниз голову. — Здесь не жарко…

— Ветерком потянуло, — согласился Павел Иванович. — К утру. Скоро светать начнет…

— Уже светает…

Июньская ночь коротка, рассвет наступает быстро и незаметно, задолго до того, как выкатится солнце. Выбелилось небо с редкими облаками на нем, вода в реке из черной сделалась свинцовой, легкий туман наползал с берега, и сам берег, обрывистый и лесистый, окрасился наконец в свой естественный густо-зеленый цвет.

— О чем Вы сейчас думаете?

— О чем?.. Жаль, что я не штатский.

— Почему?

— Тогда бы у меня был пиджак… Я бы накинул его Вам на плечи. А так… Могу только фуражку предложить…

— Годится, — быстро согласилась Лиза. Она приподнялась на цыпочки, сама сняла с него зеленую фуражку, поправив рукой откинувшуюся прядь волос, и, стащив берет, нахлобучила ее себе на голову. Приставила левую руку к козырьку.

— Товарищ командир! На вверенной Вам заставе все прекрасно и замечательно…

— Вольно!

Он поправил ей фуражку, чуть сдвинул назад, чтобы не сваливалась на лоб, и вдруг увидел ее глаза, глядящие из-под лакированного козырька куда-то мимо него. Он потянулся к ним, наклонился — она не отодвинулась — и накрыл их губами.