Алексей Саморядов - Праздник саранчи Страница 16

Бородатый кивнул, с интересом разглядывал парня. Андрей вышел.

— Ну, здравствуй, — парень улыбнулся, протягивая свободную руку.

Андрей, вглядываясь в его лицо, пожал руку.

— Не узнаешь? — парень снова снял шапку.

— Не узнаю, — смутился Андрей. — Неожиданно просто.

— Вот, — парень похлопал по сумке, — матушка твоя передала гостинцев. Просто страшная сумка. Мужик этот артист?

— Артист своего рода…

— Андрюх… — парень смотрел хитро, — водки выпьем со встречей? — Он отогнул полу полушубка.

Андрей озадаченно оглядел его:

— А пойдем! — взял у парня сумку.

Они пошли по коридору.

— Так ты уже в кино снимаешься, или как? — расспрашивал парень.

— Нет, я сценарист, я только придумываю все.

— Что придумываешь-то?

— Да все. — Андрей по пути дергал двери, заглядывая в аудитории. — Кто женится, будет счастлив и от смерти уйдет. Всякий бред придумываю… — он встал. — Ты лучше скажи, почему не работает хозрасчет по третьей модели?

Аудитории все были заняты.

— Как почему? — удивился парень. — К войне же идем! Дома вот продукты скупают и оружие. Слушай, да пойдем ко мне, повяжут нас здесь еще, а у меня тихо!

— Где это у тебя? — удивился Андрей.

На улице было тепло и тревожно. Снег таял. Парень нахлобучил на Андрея свою шапку, повел за институт, где на стоянке стоял КамАЗ, приостановившись, оглядел его восхищенно:

— Вот она, моя ласточка.

Он открыл кабину, влез, помог Андрею и тут же начал ловко раскладывать закуску. — Я теперь гоняю с братом.

— Ну как?

Андрей с удовольствием огляделся.

— Андрюх, — парень распечатал бутылку, налил. — А ведь ты меня не признал. Я — Ваня Горюнов.

— Да брось ты, — смутился Андрей. — Как не признал… Брат у тебя старший Федька.

Парень кивнул:

— А я думал, забыл. Ну, со встречей.

Они выпили.

— А брат где? — Андрей жевал сало.

— В магазин пошел какой-нибудь дряни купить. Мы-то вам полный рефрижератор рыбы привезли. Осетры.

— Нам… — Андрей усмехнулся.

— Не женился еще? Бабы у вас ничего вроде ходят.

— Это разве бабы, волки это, а не бабы! — усмехнулся Андрей. — Их к врагу в тыл засылать. В одиночку…

Выпили еще.

— А у меня брата посадили, — просто сказал Ваня.

— Какого?

— Да ты не знаешь его, он с Шанхая, молодой еще. Подломили универмаг. Да за это время что-то многих пересажали, просто эпидемия какая-то. Помнишь участкового нашли?

— Помню.

— Осенью повязали их всех. Они опиумом занимались, другим баловались. А он дурак один пришел. Ну, они его зарубили и зарыли за Уралом. В таксопарке мальчишек посажали. Таньку…

— Какую Таньку?

— Ту, что медсестрой работала. Ты с ней ходил.

— Воробьеву!? Она же девчонка совсем!

— Девчонка не девчонка, а семь лет дали. За банду. Она им морфий доставала. Ну знаешь, раз гуляешь вместе, значит банда. Почистили город…

Они замолчали.

На стоянку въехала машина. Из нее тяжело вылез мужчина в добротном пальто.

— Вон мужик идет, видишь? — тихо сказал Андрей.

Ваня кивнул.

— Это, Ваня, самый настоящий Бондарчук…

Ваня покосился недоверчиво на Андрея, вдруг быстро выскочил из машины, бросил окурок, достал новую сигарету. Догнав Бондарчука, спросил его о чем-то. Тот похлопал по карманам, покачал головой.

Андрей чуть улыбнулся, следя за ним.

Ваня опять догнал Бондарчука. Тот заголил рукав, ответил, наверное, время. Ваня, постояв, пошел назад.

Дверца открылась, за руль влез парень, бросив свертки, расстегнул вертолетную куртку, поздоровался с Андреем, мельком, словно расстался вчера. Влез и Ваня:

— Во братан, все-таки какой-то дряни успел накупить.

— В Питер-то доскочим, — Ванин брат не спеша взял закуску с газеты. — Говорят, часов десять езды.

— Заводи, мне-то что, мы и Андрюху с собой возьмем. Поехали, послезавтра вернемся!

— Нет. У меня дела, — Андрей покачал головой. — Ездить-то не боитесь?

— А у нас «шмайсер» под сиденьем, нам-то чего бояться, мы тихие… — Ваня засмеялся. — Ну, артист, поедешь?

Андрей, улыбаясь, открыл дверцу. Ванин брат завел мотор.

— Ладно, давай, — Ваня пожал ему руку. — Значит, береги себя, глядишь, и нас простых прославишь. Твоим скажу все хорошо у тебя.

— Спасибо, — Андрей вылез на снег, вытащил сумку.

— Удачи вам.

— Тебе удачи, а если что — свидимся!

КамАЗ тронулся, развернулся круто, выезжая на дорогу, просигналил, и пошел, набирая скорость. Андрей проводил его взглядом, взвалил сумку на плечо и побрел к институту.

Он ехал в автобусе, глядел хмуро в заднее стекло, на площадке почти никого не было, лишь у окна, прижавшись к стеклу, стояла девочка лет девяти-десяти. Она стояла спиной к нему, старенькое потертое пальто с вылинявшим искусственным воротничком, длинноухая рыжая шапка из свалявшейся в комья шерсти. Почему-то снова и снова возвращался он к этой фигурке. Тряпичные сапоги, куцая косичка. Он придвинулся ближе, но девочка, как бы чувствуя его, отворачивалась, не давая заглянуть в лицо. Вдруг она повернулась резко, и Андрей не успел отвести взгляд.

На него смотрела старуха. Сморщенное бледное лицо, маленький нос, обострившиеся углы черепа.

Он не выдержал, отвернулся, подхватив сумку, сбежал на остановке. Автобус тронулся. Андрей посмотрел ему вслед. Старуха чуть улыбнулась ему через окно.

Пройдя пустым холодным коридором общежития, Андрей отпер дверь в прихожую, сложил на пол сумку, напился из-под крана.

Витя спал в ворохе одеял и полотенец.

— Спишь? — спросил Андрей громко.

Один глаз у Вити открылся и уставился на него.

— Нет, — тихо, но внятно произнес Витя. — Все утро я плакал, горячо и искренне, как не плакал уже давно.

— О чем же ты плакал? — Андрей занес сумку к себе в комнату, принялся распаковывать.

В его комнате было чисто и пусто.

— Я плакал о судьбе моей Родины, о судьбе молодых и красивых девушек моей Родины.

— И теперь ты бы съел гуся, в сметане и чесночной подливе?

Вита одним движением вскочил с дивана:

— Да, я хочу есть и горжусь этим! Я страдал, я думал и теперь должен укрепить себя. — Он в одних трусах зашел к Андрею, склонился, близоруко разглядывая свертки, банки, извлеченные из сумки. — Интересненько, откуда ты берешь такое сало? Не перевелось еще в республике такое сало!

— Это сало, Витя, мне выдают в ЦК. Укрепи им себя. Ты столько пережил.

Витя взялся за свертки. Андрей встал, не снимая пальто, прошелся:

— А я сейчас такое видел, не дай Бог никому.

— Ты видел пьяного товарища Воротникова?

— Вроде того, — Андрей закурил. — Еду я в автобусе, никого не трогаю и вдруг чувствую, ко мне девочка прижимается, маленькая, лет девяти. Одета хуже некуда, а лица не видно, и прижимается прямо к самому животу моему, прижимается, даже неловко и вдруг говорит: «Холодно совсем, дядя, есть хочу». Я растерялся. Пытаюсь увидеть лицо ее, не дается, а руки цепкие, не отпускает. Вдруг глянул, а это старуха лет семидесяти, смотрит в глаза мне: «А я знаю тебя, Андрей тебя зовут. Есть хочу!» Рванулся я из автобуса, оглянулся, а она смотрит вслед, улыбается. Смерть это была, Витя. — Он сел напротив переставшего жевать Виктора.

— Врешь, врешь ведь, и водкой от тебя пахнет! — вскрикнул Витя, принюхиваясь. — Пил ведь!

Андрей взял из банки огурец, хрустя им, встал, снова прошелся. Витя следил за ним.

— Еще до института, — Андрей встал у окна. — Ехали мы куда-то в лес, на реку. Все у нас было, и вино и еда, бабы ждали. Уже на автобус садились, а я вижу: у ворот девчонка стоит, халат затертый, молодая совсем, стоит смотрит. Я своим сказал, что догоню и прямо к ней пошел. Я тогда молодой был, гвардеец, хам порядочный. Поехала она со мной, даже халатик не переодела, бежать пришлось. Парень ее уже к калитке подходил. Она меня за руку огородами увела… Ночью все у костра сидели пили, а она мне говорит, не хочу с тобой с пьяным спать, лучше потом напьемся, идем в палатку. Так мы с ней до утра и не выходили…

— Ну, а дальше?

— Она медсестрой работала, и я приходил в больницу. Там кругом больные лежали, она открывала операционную, если операций не было. Там светила кварцевая лампа и почему-то не было ни одного стула. — Андрей сел у стены на пол, пальто его сгорбилось. — Боже мой, что мы там делали, в этой операционной! Я как очумел от нее, все, что ни увижу, ей несу, хоть тряпки какие, хоть яблоко. Ей стало скучно и она меня вроде бы как бросила… Потом с ней товарищ один мой ходил… Как-то встретил ее, спрашиваю, как живешь. Как, говорит, живу, ни любви, ни счастья, жить скучно, а кругом одни шакалы. Теперь в тюрьме она сидит, семь лет дали… Помочь бы ей как-нибудь.

— Как же ты ей поможешь?

— Не знаю. Просить кого-нибудь. Кого? Ей сейчас девятнадцать, а выйдет старухой.