Олег Рой - Эдельвейсы для Евы Страница 16

Собрав «остатки роскоши», переехали во Львов, купив предварительно маленький магазинчик. Стали торговать «дамским товаром» — в основном модными шляпками.

Здесь, во Львове, и родилась Барбара. Имя девочке дала мама, русская по происхождению, Мария Шмидт, в девичестве Кудрявцева, дочь профессора Петербургского университета. Отец, немец Иоганн Шмидт, не спорил с женой: он и сам за четыре года успел влюбиться и в язык, и в быт, и в стиль жизни поляков. Ему, как и ей, очень нравилось, с какой легкостью и певучестью щебечут в их магазинчике польские пани, как грациозно сидят они в креслах летних кафе, как они вольнолюбивы и в то же время набожны, элегантны и остроумны, как галантны и красноречивы их спутники — наверное, никто во всем мире не умеет общаться так красиво, вежливо и обходительно, как поляки.

— Поэтичней слова «пани» я не слышала, — улыбалась госпожа Шмидт, примеряя то ту, то другую шляпку из новых поступлений. — Как чудесно звучит: «Пани Мария…»

Жизнь потихоньку стала налаживаться, маленькая Барбара, любимица родителей Басенька, подрастала, клиенток в магазине было столько, что пришлось открывать филиал. Теперь всеми делами заправляла пани Мария, оказавшаяся куда более способным и ловким предпринимателем, чем ее супруг. Шмидты жили в достатке и были бы вполне счастливы — если бы не эта напасть с Васиной ногой. Каких только врачей ни приглашали, сколько денег было отдано, сколько слез было пролито — увы, болезнь так и не отступила: Барбара осталась калекой. Когда беда стала не только реальностью, но и повседневностью, к ней стали прилаживаться. Чтобы дочка не чувствовала себя ущербной, не оставалась наедине со своими горестными мыслями, на нее обрушили водопад внимания. В дом к девочке стали приходить «ученые мужи», как говаривал папа, и преподавать ей разные предметы так, как просила мама, — «чтобы Баська от удивления рта не закрывала». Так и учили. Не утомляли сухой наукой, не требовали зубрежки. География непременно сопровождалась чтением приключенческих романов, история — вылазками в музеи, литература требовала театральных спектаклей и бурных дискуссий на разных языках. К четырнадцати годам Барбара одинаково легко говорила и по-русски, и по-немецки, и по-французски, и по-польски, прекрасно пела и играла на нескольких музыкальных инструментах, хорошо разбиралась в литературе, музыке, живописи. Старания Иоганна и Марии Шмидт не прошли даром. Их дочь Барбара не замкнулась в собственных переживаниях, не зациклилась на своем «уродстве» — выросла умненькой, интересующейся, доброжелательной и жизнерадостной.

Но уж такое выпало время — что родителям, что детям той эпохи, — что всему хорошему, всему радостному и светлому в те годы суждено было омрачиться общей страшной трагедией. Осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года в Польшу вошли немецко-фашистские войска. Еще первого сентября, в первый день войны, отец был жив, но уже второго… Слишком изношенным оказалось его сердце. Только-только отметили девятый день — и Польша пала. А сороковины семья встретила уже при Советах: семнадцатого сентября во Львове появилась Красная Армия — город отошел Сталину. В ту осень навсегда прекратилось и щебетание примеряющих шляпки дам в магазинчике Шмидтов, и разговоры мамы с «учеными мужами» за кофе и бисквитами, и Басино обучение. На пороге четырнадцатилетия Барбару поджидала совсем другая жизнь.

— Баська моя родная, — вздыхала мама, — за что же нам время такое досталось?

Все хранящиеся в банке деньги и драгоценности пропали. Уютную, такую родную квартиру — целый этаж в центре города — новая власть «обменяла» на «немножко похуже». Уцелевшие в этом хаосе клиентки магазина донашивали свои шляпки, уже не следя за парижской модой. А собственная мода была одна — выжить.

Когда в сорок первом во Львов вернулись немцы, от фамильных драгоценностей остались совсем крохи. Характер у Марии Шмидт был сильный, и, будь она здорова, она, конечно же, нашла бы хоть какой-то выход из тяжелой ситуации. Но после смерти мужа ее вдруг стали одолевать болезни, одна за другой. Пани-фрау Мария слегла и уже почти не вставала. Басе, которой к тому времени едва исполнилось шестнадцать, пришлось взвалить на свои хрупкие плечи все заботы и по уходу за больной матерью, и по обеспечению их жизни. И девушка не отказывалась ни от какой работы — и шила, и гладила, и убирала, даже стирала, даже мыла полы, — только чтобы выручить немного денег на еду и лекарства матери. Видя ее мытарства, кто-то из соседей посоветовал Шмидтам подать прошение на открытие лавочки — и просьбу неожиданно удовлетворили. Барбаре и Марии Шмидт разрешили торговать газетами и всякой мелочью в маленьком киоске у городской управы. Это было настоящей удачей — больше никому из знакомых семьи получить такое разрешение не удалось. Вероятнее всего, помогла немецкая фамилия отца. Матери и дочери казалось, что Иоганн и после смерти оберегает своих, как он всегда с нежностью их называл, «двух маленьких фройлейн». С тех пор шесть дней в неделю, с раннего утра и до вечера, паненка Бася продавала в своем киоске газеты, журналы, открытки и все прочее, а потом спешила домой к больной матери и допоздна убирала, стирала, штопала и готовила нехитрую еду.

В ту ночь Барбара ворочалась с боку на бок: сон никак не шел в заплаканные глазки. Только под утро она забылась, но спать долго не пришлось — киоск открывался рано. Встав с тяжелой после бессонной ночи головой, опухшими от слез глазами, она наскоро позавтракала и принесла чашку чаю в спальню к маме.

— Девочка моя! — только и ахнула пани Мария. — Что с тобой?

Но Бася ничего ей не рассказала, только сослалась на легкое недомогание. Идя, прихрамывая, к своему киоску, по тому же пути, по которому ее вчера провожал кареглазый лейтенант, девушка ничего не чувствовала — ее душа сегодня была холодна. Она уже понимала, что в ее жизни возникло нечто такое, чего ей не изменить, сколько бы она ни молилась деве Марии и своей святой покровительнице Барбаре. Целый день она чувствовала себя напряженно, точно натянутая струна. Но напрасно — вчерашний провожатый так и не появился.

«Ну и прекрасно, и хорошо, и замечательно, — сказала себе Барбара. — Мне еще не хватало с фашистами под ручку гулять!»

Она закрыла киоск, когда часы на ратуше пробили шесть часов вечера.

«Надо бы зайти к пану Богумилу, он обещал немного ржаной муки», — вспомнила девушка и свернула на соседнюю улицу.

— Пани, можно я провожу вас сегодня? — услышала она за спиной знакомый голос.

Он тоже плохо спал этой ночью: лежал и думал о девушке из киоска. О ее бездонных серых глазах и волнистых, словно морская рябь, русых волосах, маленьких ручках и тонких нежных пальцах.

Конечно, он сильно растерялся, увидев ее походку, он совсем не был готов к этому.

«Как жаль, — подумал он в тот миг, — такая красивая…»

Перед рассветом он, наконец, заснул, и она тотчас приснилась ему: все смеялась, высоко запрокидывая голову. Там, во сне, он нашел губами ее хохочущий рот и стал жадно его целовать и все никак не мог утолить эту жажду. А она вдруг вырвалась из его объятий и побежала — быстро-быстро. Он бросился за ней, но никак не мог догнать и все не понимал — почему? Во сне он буквально был готов расплакаться от отчаяния. Но она вдруг сказала ему:

— А ты и не сможешь меня догнать! Смотри — ведь у меня есть крылья, я лечу!

И действительно, за спиной у нее было два серебристо-прозрачных крыла, переливавшихся в солнечном свете всеми цветами радуги. Она махала ими, словно стрекоза или бабочка, и парила в вышине. И ему так хотелось взлететь к ней, он подпрыгивал, но, сколько ни старался, у него не получалось оторваться от земли.

— Как мне тебя жалко! — крикнула она сверху. — У тебя поломались крылья!

И он увидел себя с высоты ее глазами: у него, оказывается, тоже были — но они оказались сломаны…

— Барбара, любимая, я хочу показать тебе место, где я родился, — сказал Отто, нежно целуя ее в ладошку. — У нас есть возможность выбраться туда на целых три дня. Такой шанс нельзя упускать!

— Но как же… — растерялась Бася. — Как же это?

С тех памятных им обоим неудачных первых проводов прошло около полугода. Прохладная и дождливая ранняя весна сменилась буйным и пышным цветением, которым так славятся те прекрасные края, затем жарким летом, затем поздней и теплой осенью. Многое изменилось и в отношениях молодых людей — за эти несколько месяцев жительница оккупированного города Львова полунемка-полурусская Барбара Шмидт и потомок старинного немецкого рода, офицер рейха Otto фон Фриденбург поняли, что жить не могут друг без друга.

— У меня отпуск на трое суток. Представляешь, мы можем провести с тобой эти три дня вместе?! И совершенно одни — только ты и я.

— Но как же мама? Я не могу оставить ее так надолго!