Жозеф Кессель - У стен Старого Танжера Страница 16

Тут слепой Абдалла воскликнул:

— Мир темен — даже для человеческого разума!

И водонос Галеб промолвил:

— Один лишь закон пророка справедлив и безупречен!

— Один закон пророка! — повторили те, что сидели рядом.

И Башир продолжил свой рассказ:

— Моему господину понадобилось время, чтобы в полной мере осознать нависшую над ним опасность. Со стороны все походило на чью-то глупую шутку. Подумать только, он, сиди[7] Абд аль-Меджид Шакраф, являлся гражданином самой могущественной страны, которая не подчинялась законам Танжера, и именно поэтому ему грозило наказание более суровое, нежели какому-нибудь самому ничтожному человечишке самой отсталой нации, да притом за преступление, которое он не только не совершал, но которое здесь, в Танжере, и преступлением-то не считается!

Бурлящее в нем чувство негодования и сознание собственной невиновности побудили его все рассказать госпоже Элен. Та искренне ему посочувствовала и дала совет немедленно идти к американскому генеральному консулу, излить на него свой праведный гнев и восстановить свое честное имя.

Однако генеральный консул не пожелал принять Абд аль-Меджида Шакрафа. С моим господином говорил какой-то чиновник — очень холодно и немногословно. Он сказал, что нужно ждать окончания следствия…

«Следствия? Ах, значит, идет следствие…»

И с этого времени Абд аль-Меджид Шакраф стал реже поглядывать на огромный флаг, развевающийся над его домом.

Как мог, он сам себя успокаивал. Шло следствие или не шло — уж он-то знал, что его вины нет.

Этот простодушный человек совершенно не принимал в расчет своих врагов. А враги у него были повсюду. И они задались целью его погубить. Вы, конечно, знаете, друзья мои, как делаются подобные дела. Девушкам и их родителям могла пригрозить полиция, их могли подкупить, чтоб они дали ложные показания. Скорее всего, использовали и то и другое. Во всяком случае, обвинение против моего господина было признано справедливым.

О результатах следствия мы догадались прежде, чем нас уведомил господин Рибодель. Госпожа Элен вдруг во всеуслышание объявила, что не выйдет замуж за Абд аль-Меджида Шакрафа, а потом и вовсе исчезла из города.

С той поры на моего господина стало жалко смотреть. Он не держал зла на госпожу Элен, прекрасно понимая, что она, как и следовало ожидать, больше поверила мнению всех влиятельных американцев в Танжере и материалам полиции, нежели его оправданиям. Но оттого, что она больше не верила в его невиновность, он почувствовал себя совсем пропащим.

Видя такое дело, наш друг рыжеусый Флаэрти посоветовал ему незамедлительно покинуть Танжер. Осталось покончить лишь с некоторыми формальностями, говорил он, и Абд аль-Меджид Шакраф будет арестован и выслан в Америку как преступник.

«Езжайте в Испанию или во Францию, — советовал господин Флаэрти. — Вашим недругам только того и надо, чтобы вы убрались отсюда. А когда вы будете далеко, они оставят вас в покое».

И мой господин помчался в испанское консульство, чтобы получить визу. Я отправился вместе с ним.

Вначале по внешнему виду его приняли за марокканца и говорили с ним довольно дерзко. Когда же он робко протянул свой паспорт, вокруг него тотчас услужливо засуетились.

«Американец! Американец!» — с уважением говорили сотрудники консульства.

«Да, да», — шептал Абд аль-Меджид Шакраф.

Он, столько раз с гордостью предъявлявший свой паспорт, на этот раз взял его обратно, словно вор.

Шло время, а мой господин все никак не мог решиться на отъезд. То и дело тяжко вздыхал, как неприкаянный бродил по дому, надевал и снимал свои парадные одежды, разглядывал флаг.

И вот в один прекрасный день прибежал, запыхавшись, наш друг Флаэрти и предупредил, что имя Абд аль-Меджида Шакрафа стало известно всем пограничным службам. Отныне он не может покинуть Танжер законным путем.

«Я пропал», — только и вымолвил Абд аль-Меджид Шакраф и свалился без сил.

Тут мой друг Флаэрти посмотрел на меня, как бы желая сказать, что только я могу найти выход. И он был прав. Голодный уличный пес куда более изворотлив в жизни, чем откормленная домашняя собака. Я попросил господина Флаэрти дать мне час времени и немного денег.

«Ищи нас в „Минзахе“, — сказал господин Флаэрти. — Кажется, это единственное место, где он пока еще не наделал шуму».

Я проводил их до роскошного отеля, а сам побежал на постоялый двор, что на улице Статута[8], неподалеку от отеля.

Говорят, нигде, кроме Танжера, не соседствуют так близко, почти бок о бок, невиданная роскошь и ужасающая нищета. Разумеется, все вы заходили в тот караван-сарай, ничуть не изменившийся с давних времен, где люди, одетые в лохмотья, спят рядом со своими измученными, больными животными, где составляют караваны и готовят контрабандное масло и зерно для отправки в испанскую и французскую зоны. Я всех там хорошо знаю, и мне удалось быстро столковаться с нужными людьми.

Потом я кинулся к старьевщику и, купив у него кое-какую одежонку и связав ее в тюк, взвалил себе на спину.

Сперва у меня было намерение отнести тюк домой к Абд аль-Меджиду Шакрафу, но, приближаясь к дому, я увидел, как оттуда вышел тот красивый офицер, начальник полиции, оставив дежурить у дверей двух полицейских.

Тут я заприметил Омара в большой красной феске, рыскавшего вокруг дома. Я велел ему найти Абд аль-Меджида Шакрафа и отвести на еврейское кладбище.

Кладбище это существует с незапамятных времен, и я выбрал его потому, что оно находится в нескольких шагах от «Минзаха» (а нам был дорог каждый час), к тому же там всегда безлюдно, и среди его заброшенных могил за необъятными стволами кипарисов можно без труда скрыться.

У входа на кладбище я увидел, как обычно, нищих евреек. Некоторые из них держали в руках курицу — все свое достояние. Они ждали, когда придет какой-нибудь сердобольный еврей и подаст им милостыню. Больше на кладбище никого не было.

Спрятавшись за деревьями среди осевших могил, я развязал тюк, снял с себя одежду и нацепил лохмотья старьевщика.

Вскоре появился Абд аль-Меджид Шакраф в сопровождении Омара.

Теперь ему снова пришлось переодеться. Но на этот раз — прощайте, роскошные кафтаны и шаровары! Лохмотья поверх лохмотьев — вот его нынешний наряд. Минуту этот американец колебался, а затем тихо, прочувствованно, от всего сердца прошептал:

«Иншалла!»[9]

Омар переоделся в мою рубаху и костюм. Одежда была ему очень велика, но это его нисколько не огорчало, напротив, он пританцовывал от радости.

Мы вышли с кладбища. Миновали отель «Минзах», у дверей которого полицейский разговаривал с портье. Но мог ли кто-нибудь подумать, что нищий оборванец — не кто иной, как Абд аль-Меджид Шакраф. Еще несколько шагов — и мы на постоялом дворе. Там сиди Шакраф заплатил условленную сумму, и в тот же вечер мы отбыли из Танжера с караваном.

Тут Башир чуть откинул назад голову и устремил горящий, вдохновенный взор на толпу, желая видеть лица всех слушателей, даже тех, что сидели в последних рядах. Выдержав паузу, Башир с жаром продолжил:

— Не знаю, о друзья мои, забирался ли кто-нибудь из вас так же далеко, как увел нас этот караван? Доходил ли кто-нибудь до Эль-Ксар-эль-Кебира?

Мы пересекли всю зону Танжера в направлении к югу и, пробираясь тайными тропами, вступили ночью в испанскую зону. Нам пришлось вести наших ослов по пропыленным дорогам, оставляя позади себя многочисленные города и селения, обогнуть столичный город Лараш и вновь идти и идти, чтобы очутиться наконец в Эль-Ксар-эль-Кебире на границе с французской зоной.

В этом городе всего несколько пыльных, неприглядных улочек, на которых примостились грязные, унылые на вид дома и кофейни. Но подлинная жизнь города проходит не здесь — она кипит в торговых рядах и на восточных базарах. О друзья мои, это необыкновенный город — знойный, шумный, где ощущается близость диких троп и дыхание пустыни.

Там, где гуляет ветер, несущий пыль и песок, где раскинулись шатры и приютились беленные известью лачуги, — там формируются и распускаются караваны, составляются заговоры контрабандистов и торговцев оружием, там встречаются соплеменники, жители разных городов и областей, горных селений и приморских поселков. Всюду видны выжженные солнцем лица, суровые глаза, бедные джеллабы из грубой материи. Но походка у людей гордая, голоса громкие и хриплые, пояса увешаны тяжелыми кинжалами.

Город этот нельзя назвать ни веселым, ни праздным, ни даже гостеприимным. Однако нигде не найти более надежного убежища для бродяги без документов, для скитальца, преследуемого законом, для человека, которому нужно затеряться в толпе. А кем, если не изгоем, стал теперь сиди Шакраф?

Недолго думая, он решил осесть в Эль-Ксар-эль-Кебире, и на деньги, что у него оставались, купил место на одном из базаров и партию берберских и мавританских украшений. Когда-то с такой вот торговли он начинал жизнь, а ныне благоразумно смирился с тем, что все приходится начинать заново.