Элис Уокер - Цвет пурпурный Страница 17

Грейди будто застеснялся. Усмехнулся и говорит, Мама, от тебя ничего не скроешь.

И имей это ввиду, говорит Шик.

Сейчас я держу в руке вот это письмо.

Дорогая Сили,

Ты, наверное, думаешь, что я умерла. Я жива. И писала тебе все эти годы. Альберт мне тогда пообещал, что тебе не видать моих писем, и раз ты мне не отвечаешь, видимо, так оно и есть. Я теперь стала писать только на Рождество и на Пасху, в надежде, что мои письма затеряются среди поздравлений или, может быть, Альберт проникнется духом милосердия и сжалится над нами.

Мне столько надо тебе сказать, что я даже не знаю, с чего начать, — к тому же ты и это письмо, наверное, не получишь. Я уверена, что Альберт по-прежнему вынимает всю почту сам.

Но если ты вдруг получишь это письмо, я хочу сказать тебе одно — я люблю тебя и я жива. Оливия тоже в порядке, и твой сын тоже.

Мы собираемся вернуться домой к концу следующего года.

Однажды вечером в постели Шик стала меня про Нетти расспрашивать, какая она, да чево с ней, да где она.

Я ей рассказала, как Мистер __ хотел ее охмурить. Как Нетти ему дала от ворот поворот и как он ее выставил из дому.

Куда она пошла? Шик спрашивает.

Мне про то неведомо, говорю. Мы с ей здесь распростилися.

И ты никаких вестей от нее не получала с тех пор?

He-а, говорю, Мистер __ почту вынимает, и я каждый день жду хоть словечка от ее. Нет ничево. Померла, видать, говорю я.

А может она быть в таком месте, где почтовые марки смешные делают? И вид у нее задумчивый стал. Я бывает с Альбертом хожу почту вынимать, и он иногда достает письма, все обклеенные какими-то диковинными марками. Он не объясняет, просто в карман засунет и дело с концом. Я раз у него попросила на конверт взглянуть. Он сказал, попозже даст. Да не дал.

Она в город собиралася уйти, гаворю. У нас тут марки как марки. Белые мужики с длинными волосьями на их.

Х-м, она говорит, на тех какая-то толстая маленькая белая тетка. А твоя Нетти какая? Умная?

Не то слово, говорю. Боже ты мой, да она едва говорить научилась, уже газеты читала. Задачки решала как орешки щелкала. Говорила как по писаному. А уж какая она хорошая, просто другой такой в целом свете не найти. Глаза так и сияли добротой. И меня любила.

А какого она роста? Шик спрашивает. Какие платья любила носить? А когда у нее день рождения? А какой ее любимый цвет?

Все ей про Нетти знать надо.

Я рассказывала покудова не охрипла.

Зачем тебе знать? спрашиваю.

Она единственная, ково ты в жизни любила, говорит. Кроме меня.

Вдруг Шик с Мистером __ опять не разлей вода. На ступеньках рядом сидят. К Харпо ходют. До почтового ящика гуляют.

Шик смеется на каждое евонное слово. Зубок да титьков ему показывает до беса.

Мы с Грейди силимся вести себя как цивилизованные. Так ведь трудно. Я как услышу Шиков смех, меня так и подмывает ее задушить, а Мистеру __ по роже съездить.

Всю неделю страдается мне. Мы с Грейди до того скисли, он стал травкой баловаться, а я молитвы читать.

В субботу по утру Шик кладет мне на колени Неттино письмо. На ем марка с маленькой толстенькой королевой Англии. И еще другие марки, с кокосами, арахисами да каучуковыми деревьями, и на их написано Африка. Где Англия, я не знаю. В каких краях эта Африка, тоже. Значит, я все равно не знаю, где моя Нетти.

Он прячет твои письма, Шик говорит.

Не-е, не может быть, говорю. Мистер __ конечно, скотина, да ведь не такая.

Такая, такая, Шик говорит.

Как же так, говорю, он же знает, Нетти для меня все. Как же можно?

Этого мы пока не знаем, говорит Шик, но мы узнаем.

Мы опять конверт заклеили и ему в карман сунули.

Весь день в евонном кармане письмо пролежало. Он даже словом не обмолвилси. Ходит себе, с Харпо да с Грейди, да со Свеном балагурит, на Шиковой машине учится водить.

Я слежу за каждым его шагом. Я чувствую, в голове у меня будто пустота образуется. Я вдруг, сама не знаю как, стою позади его стула с бритвой в руке.

Слышу, Шик смеется, будто ей так смешно, дальше некуда. И говорит мне, Просила ж я тебя дать мне что-нибудь острое, заусеницу отрезать, да только эту бритву Альберт жадничает давать, как ниггер какой.

Мистер __ оглянулся. Положь на место, говорит. Вот бабы. Вечно им надо резать, только бритва затупляется.

Тут Шик бритву у меня выхватила. Ну да ладно, говорит, все равно она уже тупая. И в ящик с прочей бритвенной дребеденью ее швырнула.

Весь день я веду себя так, словно в меня София вселилась. Я заикаюся, я чево-то бормочу про себя. Я брожу по дому и жажду Мистеровой __ крови. В моем уме он уже десять раз труп. К вечеру у меня вообще язык отнял си. Разеваю рот, у меня рык получается вместо слов.

Шик объявила, што у меня температура, и уложила в кровать. Попросила Мистера __ лечь в другой комнате. Может, Сили заразная, говорит. Сама ко мне спать пришла. Только у меня сна нет. Слез тоже нет. Мне холодно. Я думаю, я уже наверное мертвая.

Шик прижалася ко мне и стала мне зубы заговаривать.

За что меня моя мама не выносила, так это за то, что я страсть как любила потрахаться, говорит Шик. Сама она терпеть не могла, чтобы к ей прикасались. Я к ней с поцелуями, а она отвернется, прекрати, говорит, Лили. Лили это так Шик по настоящему зовут. Шик ее прозвали за то, што она сладкая как шикал ад ка.

Папаше моему нравилось, как я ево целовать да обнимать принималась, а ей на это смотреть тошно было. Так что, когда я Альберта встретила, меня уж от ево было никакими силами не оторвать. Хорошо с ним было. Оно и ясно, что хорошо, раз у меня от ево трое ребятишек, при том он такой слабак.

Я всех дома рожала. Повивальная бабка приходила, проповедник из церквы приходил, дамы приличные из общины приходили. Самое время на путь истинный наставлять, когда у бабы от боли ум за разум заходит.

И засмеялась. Да не больно то меня было каяться заставить.

Мне нечего сказать. Нету меня. Я далеко. Где я сейчас, там тихо, спокойно, и нет там никаких Альбертов. И никаких Шик. Ничево нет.

Последний ребенок их доканал. Выперли меня. Я поехала к маминой сестре в Мемфис. Она бедовая, вся в меня. Пьет, дерется, мужиков любит до ужаса. Работает в столовой. Поваром. Кормит сорок мужиков, трахает сорок пять.

Шик все говарит и говарит.

И еще он танцевать умел. Такого танцора как Альберт поди поищи, когда он помоложе был. Часами с ним бывало отплясывали. Потом лишь бы до ближайшей постели доползти. И смешить умел меня. Смешной он был, Альбертик-то. Почему теперь не смешной? Почему сам не смеется? Почему не танцует никогда? Мой Бог, куда девался мужчина моей любви?

Тихонько полежала, и снова заговарила. Я дюже удивилась, как узнала, что он на Анни Джулии жениться хочет. Так удивилась, даже не расстроилась. Не поверила сперва. Соображал же он, што такую любовь как наша далеко надо ходить, штобы найти. Я даже думала, такой и не бывает.

Слабый он. Папаша евоный ему наплел, что я дрянь, и мама моя, мол, мусор. Братец евоный тоже самое ему пел. Он стал выступать да его быстро родственнички к ногтю прижали. И думать не моги на такой жениться, говорили, у нее же дети.

Так это его дети, сказала я старому Мистеру __.

А откудова нам знать? вот чево он мне тогда сказал.

Бедная Анни Джулия, Шик говорит. Куда ей было супротив меня? Я была ужас какая злая, бешеная совсем. Всем так и заявляла, наплевать мне, мол, на ком он там женивши, захочу и буду с ним трахаться. Шик замолкла на минуту. Потом говорит: Как я и делала. Мы столько трахались, до неприличия.

Он и с Анни Джулией тоже трахался. Она его даже и не любила вовсе. Ее семейка про нее и думать забыла, как замуж ее отдали. Потом дети пошли, Харпо и все прочие. В конце концов она стала с этим мужиком крутить, который ее застрелил. Альберт ее бил. Дети из нее соки тянули. Иногда я спрашиваю, о чем она думала, когда умирала.

Я знаю только, о чем я думаю. Ни о чем. И собираюсь продолжать в том же духе.

Мы с ей в школе вместе учились, Шик говорит. Красивая она была. Черная-пречерная, кожа без единого изъяна, глаза черные, большие, как две луны. Хорошая была девка. Черт, да мне она самой нравилась. Зачем, спрашивается, я ей столько крови попортила? Я Альберта неделями от себя не отпускала. Она бывало придет, денег у него просит, детям еды купить.

Чувствую, мне на руку что-то мокрое капает.

А когда меня к вам притащили больную, как я с тобой по-свински обходилась. Как с прислугой какой. И все от тово, что Альберт на тебе женился. При чем сама-то я и не хотела за него замуж. Я ведь по настоящему-то никогда за него замуж не хотела. Мне надо было просто, штобы он меня прежде всех выбрал. Природа ведь и так за нас распорядилась. Природа велела, вы двое будьте вместе и другим пример показывайте, как это все на самом деле должно быть. А все што поперек того шло, мне хотелось с землей сравнять. Но видать, ничего хорошего между нами не было — так только, плоть потешить. Я такого Альберта не знаю, который не танцует, не смеется, не говорит почти, который тебя колотит и письма от твоей собственной сестры тебе не дает. Кто это такой?