Вильям Козлов - Поцелуй сатаны Страница 17

Они разгрузили машину, брат посетовал, что Николай не захватил хлеба. У них кончился, а в магазине бывает только по средам и пятницам. И надо идти в Заболотье. В Палкино магазина вообще нет, раз в месяц заглядывает автолавка, так на ней привозят промышленные товары, которые в Новгороде не продать… Дело в том, что Палкино — это умирающая деревня. Когда-то здесь и магазин был, и автобус ходил, а когда стали люди дома заколачивать, да от деревенской нищеты в город подаваться, так все и заглохло. В Заболотье крошечный поселковый Совет, так Геннадий говорит, еще ни разу не видел его работников, лишь бумажки шлют с почтальоном, мол, платите налоги, да оказывайте посильную помощь колхозу…

Николай обратил внимание, что за две недели, пока его здесь не было, брат и Чебуран сколотили с десяток кроличьих клеток, подготовили место для пасеки, огородили штакетником свой участок и даже запахали его. Были подвезены необрезные доски, толь, шифер, даже два газовых баллона. Гена молодец, если уж берется за работу, то все делает обстоятельно. И уж точно трудится от зари до зари. Вот что значит личная заинтересованность!

Брат рассказал, что соседи не очень-то рады их развернувшейся деятельности, мол, жили себе тихо-мирно, а тут понаехали, затюкали топорами, застучали молотками, да еще вон какой участок оттяпали! Особенно косится и плачется председателю колхоза ближайший сосед — Митрофанов Иван Лукич. Дело в том, что Геннадий по договоренности с председателем отмерил под распашку кусок целины с полгектара, на которой сосед рядом со своим домом пас корову, а теперь, видишь ли, его потеснили!

Хотя целины кругом полно. А чем же они будут кроликов кормить? Надо сказать, что в Палкино и жили-то почти одни пенсионеры — старики и старухи, а дети их приезжали из города на выходные да в отпуск порыбачить на озере. Не понравилось местным и то, что Гена стал забрасывать сети на судака и переметы на угря. Почти у всех деревенских были сети и лодки, но с Геннадием им было, конечно, не тягаться. Тот ловил рыбу с размахом, ставил сразу с пяток сетей и сотни метров переметов. Николаю тоже эта браконьерская жадность брата не нравилась, он полагал, что рыбу нужно ловить к столу, а куда лишнюю девать? Гена, правда, раздавал соседям, вялил на чердаке. Если судаки изредка и попадались, то угрей пока они не видели. Может, их здесь и нет. Однако брат надеялся к лету наладить отлов, толковал, что уже заказал знакомым мужикам в Новгороде коптильню. И даже договорился с кооперативным кафе, где у нею будут покупать копченого угря, им же пойдет и свежий судак. Первую партию — килограммов пятьдесят — брат уже выгодно продал кооперативщикам. Сами приехали на фургончике и тут же деньги выплатили из РУК в руки без всякой канцелярщины. Это тоже не понравилось местным…

Если по ночам еще и бывали небольшие заморозки, то днем солнце грело по-летнему, пробуждая все живое вокруг. Запорхали бабочки, высоко в небе пролетали косяки птиц. Их далекие крики доносились даже по ночам. В сенях стояли запотевшие трехлитровые банки с березовым соком. Вот-вот деревья выбросят первые клейкие листья, зазеленели лужайки, правда, трава была еще мелкой и блеклой. Скворцы заняли все скворечники и наводили в них порядок. Из одного выбрасывали белые перья, они, будто семена одуванчиков, облепили ветви березы у забора. По утрам слышно было пение скворцов, а днем летали куда-то. Воспользовавшись этим, в скворечники ныряли нахальные воробьи. Эти чирикали с утра до вечера. Наведывались с озера чайки, ослепительно белые, с красными клювами, они расхаживали по огороду, что-то склевывали. А ласточек еще не было видно. Один раз Николай заметил на проводах несколько касаток, но вскоре они исчезли. По-видимому, еще мелкие насекомые не выбрались из-под земли на свет божий.

В озере отражались плывущие в голубом небе кучевые облака, солнечные лучи высвечивали у берегов воду до самого дна. Односельчане смолили лодки, конопатили днища. Прошел нерест щуки, теперь на плесе резвились плотва и окуни. Жужжали на окнах все более наглеющие мухи, еще вялые, со смятыми крыльями лепились к поленнице дров шмели. Отогревшись на солнце, распушившись, с воинственным воем улетали на поля. Боязливо приходили на участок низкорослые местные дворняги. Пугливо озираясь, выжидательно смотрели в глаза. Николай выносил им накопленное в банке из-под сельди угощение. Кошки наведывались чаще, особенно когда Геннадий чистил рыбу у колодца на широкой сосновой доске. Прилетали за отбросами и красавицы-чайки.

Брат пошел жарить на ужин судака, а Николай отправился разыскивать Алису. Глинистая тропинка вывела его к березовой роще. Его окутал нежный запах цветущих берез, розоватая дымка вблизи оказалась длинными сережками — это и были березовые соцветья. Черные родимые пятна на белых стволах блестели. Под ногами шуршали прошлогодние листья, из-под них выскочила пугливая длинноносая землеройка и, блеснув на человека бусинками круглых глаз, исчезла в норе. Цвиркали желтогрудые синицы, слышался дробный стук дятла. Девушку он увидел сидящей на корточках перед большим муравейником. Голубые глазища были широко распахнуты, на губах блуждала рассеянная улыбка. Длинные черные ресницы у нее были загнуты кверху. Алиса не заметила Николая, видно, все ее внимание было поглощено красными муравьями, суетящимися в куче. А он, прислонившись спиной к березовому стволу, смотрел на нее. Узкий солнечный луч, пробивающийся сквозь ветви, гладил ее волосы, свесившиеся до колен, насквозь просвечивало маленькое розовое ухо со сверкающей серебряной сережкой. И глаза ее показались Николаю не голубыми, а золотисто-зелеными, как у большой стрекозы.

— Ну и что муравьи тебе рассказали? — негромко спросил он.

— Я думала, они просто так бегают, суетятся, а на самом деле, все заняты своими делами, — вскинула Алиса на него глаза. Они снова стали голубыми с золотистой окаемкой, — Одни что-то тащат внутрь, другие, наоборот, выбрасывают мусор, третьи, построившись цепочкой, как солдаты, и трогая друг друга усиками, уходят по узеньким тропинкам в лес… Как все интересно!

Он увидел на черном пеньке длинную еще чуть дымящуюся сигарету, спички. Подошел, нагнулся и взял. Понюхал сигарету, даже затянулся один раз и, сморщившись от непривычного запаха, выплюнул. Затоптав в землю, сказал:

— В лесу курить нельзя… — и кивнул на муравьиную кучу. — Можешь устроить им пожар.

Ее коричневая куртка была брошена рядом с пнем, он поднял ее, вытащил из кармана завернутые в целлофановый пакет с десяток длинных с коричневым мундштуком сигарет и, раскрошив их, тоже затоптал. Она молча следила за его манипуляциями, длинные ресницы ее взлетали вверх-вниз, улыбка исчезла с губ.

— Вот они… — кивнула она на муравейник, — живут своим миром и ни до кого им нет дела. У них своя цивилизация, непонятная нам. А почему люди бесцеремонно вмешиваются в мир других людей? Учат их, указывают, как надо жить? А сами-то они разве без греха? Ладно, пусть их раньше самих обманывали Сталин, Каганович, Жданов, но зачем теперь нас-то, молодых, обманывать? Мы не хотим жить так, как жили они… Рабское существование.

— Кто это «они»? Я не настолько уж тебя старше, чтобы быть твоим учителем.

— А вот учишь, командуешь… — кивнула она на ворох ржавых листьев, где были похоронены ее сигареты с марихуаной, — Может, мне легче жить, когда я накурюсь?

— Врешь, — жестко ответил он, — Тебе хуже после этого. И ты не замечаешь, какое чистое прекрасное небо над головой, какие плывут белые облака, не слышишь пения птиц, гудения шмелей… Ты жадно прислушиваться к звону в задурманенной голове, перед твоими глазами мелькают уродливые рожи и серая пустота. Ты — красивая девчонка, ходишь в отрепьях, не моешься, не причесываешься, шляешься по чердакам-подвалам в компании таких же безвольных бездельников. Чем вы грязнее, отвратительнее, тем, думаете, больше отличаетесь от нормальных людей? Этакие непризнанные «гении» с помойки! Вы даже придумали целую философию: мол, мы не хотим быть как все, не хотим быть обманутыми. Не верим никому и ничему, все, что было раньше — это рабство и ложь… А сами палец о палец не ударите, чтобы что-либо изменить…

— Ты уже это говорил, — вставила она.

— Тысячу раз я буду тебе это повторять, пока не станешь нормальным человеком.

— Ты, оказывается, злой, — сказала она. — И… добрый.

— Пошли ужинать, — протянул он ей руку. Однако она свою не дала, сама поднялась с корточек, отряхнула джинсы, надела куртку.

— Гена совсем не похож на тебя, — шагая вслед за ним, сказала она.

— В каком смысле?

— Он лучше меня понимает, чем ты. И он нотаций мне не читает.

«А ведь она, чертовка, права! — подумал Николай — Генка тоже хлебнул алкогольного лиха. Но до наркомании не опустился…»

— Мне девятнадцать лет, — негромко произнесла Алиса, — а иногда кажется, что я старуха и прожила тысячу лет. Даже жить дальше не интересно.