Джон Бойн - Мальчик на вершине горы Страница 17

— Можете все это выкинуть, — сказала она как-то Беатрис, покидая Оберзальцберг; они с хозяином приезжали на выходные. Распахнула шкаф, провела рукой по блузкам и платьям. — Это прошлый сезон. Берлинские модельеры обещали немедленно выслать мне образцы из новых коллекций.

— Отдать бедным? — спросила Беатрис, но Ева всем видом показала: нет.

— Немецким женщинам, ни богатым, ни бедным, — изрекла она, — не пристало носить одежду, касавшуюся моего тела. Нет, просто сожгите все в печке на заднем дворе вместе с прочим мусором. Мне эти вещи больше не нужны. Сожгите их, Беатрис.

Ева почти не замечала Пьеро — уж точно куда меньше, чем Фюрер, — но иногда, проходя мимо по коридору, ерошила ему волосы или щекотала под подбородком, как спаниеля, и говорила что-нибудь вроде «лапочка Петер» или «ну разве не ангелочек?». Пьеро это очень смущало. Он не любил, чтобы с ним разговаривали свысока, и понимал, что Ева в точности не знает, кто он такой — бедный родственник, бесполезный нахлебник или попросту домашняя зверушка.

А подарок от Фюрера Пьеро получил так. Он находился в саду около дома и играл с Блонди, немецкой овчаркой Гитлера, заставляя ее снова и снова приносить палку.

— Петер! — крикнула Беатрис, выйдя на крыльцо и помахав племяннику. — Петер, подойди, пожалуйста!

— Я играю! — крикнул в ответ Пьеро, забирая у Блонди палку и снова забрасывая ее подальше.

— Петер! Сию минуту! — потребовала Беатрис, и мальчик, застонав, направился к ней. — Ох уж вы с этой собакой! Когда я тебя ищу, мне только и нужно, что пойти на лай.

— Блонди здесь нравится, — улыбаясь, сказал Пьеро. — Как думаете, можно попросить Фюрера не забирать ее в Берлин, а оставить с нами?

— Я бы на твоем месте воздержалась, — ответила Беатрис. — Ты же знаешь, как он привязан к своей собаке.

— Но Блонди любит бывать на горе. И мне говорили, что в штаб-квартире партии она вечно сидит в залах заседаний и никогда не выходит поиграть. Вы же видели, как она радуется, когда ее привозят и она выскакивает из машины.

— Нет, пожалуйста, ни о чем его не проси, — твердо произнесла Беатрис. — Нам нельзя ничего просить у Фюрера.

— Но это же не для меня! — настаивал Пьеро. — Это для Блонди. Фюрер не будет возражать. Думаю, если я ему объясню…

— Вы что, подружились? — В голосе Беатрис звучало беспокойство.

— Мы с Блонди?

— Вы с герром Гитлером.

— А вам разве не надо называть его Фюрером? — спросил Пьеро.

— Да, конечно. Я так и хотела сказать. Но это правда? Когда он здесь, ты проводишь с ним много времени.

Пьеро задумался и широко распахнул глаза, вдруг осознав, отчего это происходит.

— Фюрер напоминает мне папу. То, как папа говорил о Германии. О ее предназначении, о ее прошлом. И еще то, как Фюрер гордится своими людьми. Точно так же, как папа.

— Но он не твой папа, — заметила Беатрис.

— Нет, — согласился Пьеро. — В конце концов, он ведь не пьет по ночам. Он работает. На благо других. Ради будущего нашей Родины.

Беатрис, уставясь на него, мотала головой, а затем отвела глаза, скользнула взглядом по горным вершинам и, видно, внезапно замерзла, потому что содрогнулась и обхватила себя руками.

— Ладно, неважно. — Пьеро очень надеялся, что теперь ему можно опять идти играть с Блонди. — Я вам зачем-то был нужен?

— Нет, — ответила Беатрис. — Не мне. Ему.

— Фюреру?

— Да.

— Но что же вы сразу не сказали! — Пьеро, проскочив мимо тети, бросился к дому, переживая, что нарвется на неприятности. — Вы же знаете, его нельзя заставлять ждать!

Он почти бежал по коридору к кабинету хозяина и едва не столкнулся с Евой, которая выплыла из боковой комнаты. Она испуганно вскинула руки, а потом схватила мальчика за плечи, причем так впилась, что его передернуло.

— Петер! — гневно воскликнула Ева. — Разве я не просила тебя не бегать в доме?

— Меня Фюрер ждет, — выпалил Пьеро, пытаясь освободиться.

— Он тебя звал?

— Да.

— Ну хорошо. — И она взглянула на часы на стене. — Только не задерживай его долго, ладно? Скоро подадут ужин, а я хочу, чтобы он сначала послушал новые пластинки. Музыка всегда способствует его пищеварению.

Пьеро, быстро обогнув ее, постучал в большую дубовую дверь и подождал, пока голос изнутри не разрешит войти. Он притворил за собой дверь, твердым шагом приблизился к столу, прищелкнул каблуками, как делал уже тысячу раз за последний год, и отсалютовал — от этого он сам себе всегда казался очень важным человеком.

— Хайль Гитлер! — крикнул он во весь голос.

— А, вот и ты, Петер. — Фюрер закрыл авторучку колпачком и обошел стол, чтобы взглянуть на Пьеро. — Наконец-то.

— Прошу прощения, мой Фюрер. Меня задержали.

— Как это?

Пьеро замялся на секунду.

— Ну, просто заговорили со мной во дворе, вот и все.

— Заговорили? Кто заговорил?

Пьеро открыл рот, слова уже готовы были сорваться с языка, но он вдруг испугался их произносить. Он не хотел, чтобы тете досталось, но, с другой стороны, сказал он себе, это ведь она виновата, она не передала вовремя, что его ждут.

— Ладно, неважно, — Гитлер махнул рукой, — главное, ты здесь. Садись, пожалуйста.

Пьеро сел на краешек дивана, очень прямо, а Фюрер — напротив него в кресло. В дверь зацарапали собачьи когти, Гитлер кивнул в ту сторону и произнес:

— Можешь ее впустить.

Пьеро спрыгнул с дивана и распахнул дверь; Блонди вбежала в комнату, увидела хозяина, улеглась у его ног и устало зевнула.

— Хорошая девочка, — похвалил Гитлер и наклонился погладить собаку. — Вы играли на улице?

— Да, мой Фюрер.

— И во что?

— Она носила апорт, мой Фюрер.

— Ты замечательно ладишь с ней, Петер. Мне вот никогда не удавалось добиться от нее такого послушания. Не получается у меня быть с ней строгим, вот в чем беда. Слишком уж я мягкосердечен.

— Она очень умная, так что учить ее нетрудно, — сказал Пьеро.

— Да, это умная порода, — согласился Гитлер. — Ее мать тоже отличалась сообразительностью. А у тебя когда-нибудь была собака, Петер?

— Да, мой Фюрер, — ответил Пьеро. — Д’Артаньян.

Гитлер улыбнулся:

— А, знаю. Один из трех мушкетеров Дюма.

— Нет, мой Фюрер, — возразил Пьеро.

— Нет?

— Нет, мой Фюрер, — повторил мальчик. — Три мушкетера — это Атос, Портос и Арамис. А Д’Артаньян просто… просто их друг. Хотя тоже мушкетер.

Гитлер еще раз улыбнулся.

— Откуда такие познания? — полюбопытствовал он.

— Моя мама очень любила эту книгу, — сказал Пьеро. — И назвала его так еще щенком.

— А какой он был породы?

— Не знаю. — Пьеро наморщил лоб. — Всего понемножку, я думаю.

Лицо Фюрера выразило отвращение.

— Я предпочитаю чистопородных собак, — изрек он. — А знаешь ли ты, — и он хмыкнул, поражаясь абсурдности этого обстоятельства, — что один тип из Берхтесгадена спросил меня как-то, нельзя ли скрестить его дворнягу с моей Блонди? Просьба столь же омерзительная, сколь и наглая. Я бы никогда не позволил моей красавице портить свою благородную кровь, путаясь с какой-то грязной тварью. А где сейчас твоя собака?

Пьеро хотел было рассказать, что Д’Артаньян после смерти его мамы живет у мадам Бронштейн и Аншеля, но вспомнил предостережения Эрнста и Беатрис о том, что нельзя упоминать имя друга при хозяине.

— Он умер, — проговорил Пьеро, глядя в пол и надеясь, что по его лицу нельзя догадаться об обмане. Плохо будет, если Фюрер поймает его на лжи и перестанет ему доверять.

— Я обожаю собак, — продолжал Гитлер, не выразив соболезнования. — И главным моим любимцем был маленький черно-белый джек-рассел-терьер. Во время войны он дезертировал из британской армии и перешел на сторону Германии.

Пьеро глянул скептически: собака-дезертир? Не слишком правдоподобно. Но Фюрер, улыбнувшись, погрозил ему пальцем:

— Думаешь, Петер, я шучу? Ничего подобного, уверяю тебя. Мой маленький джек-рассел — я назвал его Фухсль, что значит Лисичка, — был у англичан чем-то вроде талисмана. Эти жестокосердные люди имели привычку держать при себе в окопах всяких собачек. Использовали как связных или для предупреждения о бомбах — собаки ведь слышат их приближение гораздо раньше, чем люди. Эти собаки спасли множество человеческих жизней. А еще они способны учуять хлор или горчичный газ и дать знать об этом хозяевам. Так или иначе, малыш Фухсль как-то ночью выбежал на нейтральную полосу — это было… погоди, дай-ка вспомнить… в 1915-м, кажется, — благополучно пересек линию огня и, прямо как акробат, спрыгнул в траншею, где сидел я. Можешь в это поверить? Упал прямо мне в руки и с тех пор целых два года не отходил от меня ни на шаг. Самый верный и преданный друг — людей таких я не встречал.