Александр Минчин - Лита Страница 17

И гонорейным соком тоже — подсказывает внутренний голос. Я сразу задыхаюсь и бледнею.

— Алешенька, что с тобой? О чем ты думаешь, на тебе лица нет?

Она протягивает оголенную до плечей руку. Меня режет эта оголенность, как нож. Тьма ножей.

— Оставь меня в покое. Не появляйся на глаза.

— Хорошо, милый, если я тебя так раздражаю.

— При чем здесь это: я хочу тебя…

Я сразу проклял себя, что сказал это.

— Алеша, милый… — Она зацеловывала мою шею, бедром касаясь моего возбужденного… — Я послезавтра буду здорова, они закончат все лечения…

Я тут же протрезвеваю:

— Ты уже была здорова — в результате чего заболел я.

Она опускается на колени, становясь на мои туфли.

— Алешенька, не думай об этом, я тебя умоляю.

— А о чем мне думать?

— О… обо мне… о нас.

Я усмехнулся:

— А когда я думаю о тебе, о чем я думаю?

Я пытаюсь не смеяться. У нее слезинки выскакивают из глаз.

— Встань, ты плохая актриса, — говорю я.

— Я действительно молюсь на тебя.

— Да что ты? Вот почему мне так хорошо. Что хуже некуда.

Я дергаю ее за локти, она встает.

— Хватит представлений, Лита.

— Ты мне совсем не веришь… Я понимаю. Но у меня будет еще время доказать.

Я вздрогнул.

— Я готова за тебя жизнь отдать, и две, и три. Скажи — и я брошусь под машину.

— Ничего умней не придумала!

Она дернулась к дороге.

— Лита. — Я поймал ее локоть и сжал до хруста.

— Я хоть сейчас докажу…

Я ей верил…

— Я еще никогда не спал с инвалидками. И не собираюсь!

— Значит, значит… мы будем это… делать? — Она замерла.

— Это еще ничего не значит, езжай домой, — сказал суровый я.

— Алешенька, а завтра мы пойдем в кино?

Ее ничего не волновало. Ничего.

— Американский фильм, с известной…

Ей все было нипочем.

«Я, Лита, мне скоро будет двадцать лет. Живу с родителями в небольшой, очень уютной квартире. Но только в ванной я чувствую себя свободной. Когда захожу, снимаю свое платье, смотрю на свою грудь, опускаю бретельки лифчика, одевая французский халат, подаренный сестре, но она крупная. Она говорит, что я стройна. У меня потрясающая фигура. И плоский покатый живот. Что многие женщины отдали бы жизнь за мою фигуру. Что даже ее она возбуждает. Она — почти врач. У них принято обсуждение физиологических подробностей. Я бы отдала и грудь, и фигуру, и живот, лишь бы Алешенька хотел меня. Но что бы он тогда любил, если б я все отдала.

Я достаточно глупа. А он умен. Он все знает, все чувствует. Я живу в аду, но меня это мало волнует: то, что случилось, я и не помню ничего, почти… Никаких чувств, эмоции страха. Я была первый раз в жизни пьяна. Так пьяна. Я же никогда не пила.

Мой ад — это он. Я боюсь за него, что он не выдержит такой боли и страданий. Зачем он так дергается и переживает. Почему не может забыть?.. Ведь уже все прошло. Да еще это заболевание! Он такой чувствительный. Такой впечатлительный.

Мой бог, мой Аполлон, мой да-винческий Давид».

На следующий день мы сидим в кинотеатре «Ударник» (видимо, хотели назвать «Барабанщик», но не додумались). В зале полно зрителей, все забито, темнота. Ее рука касается моего колена и незаметно крадется вверх. То есть — вниз. Водит ладонью по бедру. Это отвлекает и возбуждает. Я думаю: о чем я думаю? Должен я это допускать или нет. Или это переступление.

Я говорю:

— Лита.

— А, да, — опоминается она, но руку не убирает. Я смутно понимаю, что происходит на экране, но — хочу понять.

Рука опять начинает красться наверх. Фильм называется…

— Убери руку…

— Она тебе мешает? — шепчет она. Я сам убираю ее руку.

— А можно я возьму своей рукой под твою руку — тебя?

Я пытаюсь осмыслить фразу, на экране крик, стрельба, его предали. Она под шум происходящего просовывает руку мне под мышку и ласково устраивается там. Я смотрю на ее профиль, губы. Она боится повернуться ко мне и делает вид, что ничего не произошло. Потом пытается отвлечь маневром.

— Алешенька, тебе нравится кино?

— Да, я люблю Пачино.

— Как жаль, что его застрелили.

И я не понимаю, ей действительно жаль или она просто говорит, чтобы я не имел «врезки» — сказать ей «убери свою руку». Она гладит меня ниже локтя, кисть, внутреннюю часть ладони.

У нее очень нежные пальцы. Я стараюсь не возбуждаться. Пачино лежит с простреленным лицом в больнице. Ему дарят щенка, который вырастает в большую собаку. Все хорошо, что хорошо кончается.

А как все кончится у нас? Я опять смотрю на ее выточенный профиль. Уже все кончилось, был конец. Она опять умудрилась — после конца — начать все сначала. Удивительная девушка, я слабый, как лист, как финик, как… мужчина.

Мы выходим на белый свет после конца фильма. После конца у нас было начало.

Лите надо ехать в венерический диспансер. Не хочу ли я ее проводить? Как трогательно. У нее сегодня конец лечения, проверочный мазок. Конец начала.

Раздается звонок и слышится радостный голос:

— Алешенька, я здорова!..

— Можешь заражаться опять, — мрачно говорю я.

— Но сначала был такой кошмар. Меня осматривала простой врач и сказала, что есть сильные выделения и, значит, я опять не вылечилась. Потом пришла Ангелина, я начала плакать, она стала брать мазки. Они были абсолютно чистые, оказалось, что от такого количества антибиотиков у меня началась молочница, которая дает молочные выделения. Но это пустяк, Ангелина даже не считает ее заболеванием. Как хорошо, что все хорошо кончается.

— …

— Прости, Алешенька, я не то сказала. Совсем не то. Я просто ужасно переволновалась. Я приеду к тебе, если можно?

— Нельзя.

— А почему?

— А разве что-то изменилось?

— Я — здорова.

— Живи и радуйся. Моя голова, к сожалению, еще не выздоровела. Она еще заражена твоим приключением.

— Алеша, не думай об этом. Я вот…

— Знаю, ты ни о чем не думаешь.

— Это не так. Я все время думаю — о тебе. Просто переключись и думай о приятном.

— Ты научишь как? Я не могу ни о чем другом думать, пока их не посадят.

— Их посадят… Если ты разрешишь мне приехать, я научу тебя как.

— Что — как?

— Переключаться…

— Тебе, кажется, надо опять принимать таблетки?..

— Одно другому не мешает.

— Ты уже стала экспертом в венерологии?

— Гинекологии, слава богу…

— А причина какая была? Какая была причина?

— Ве-не-ри-чес-кая… — задумчиво говорит она и тут же перескакивает: — Алешенька, у меня есть еще билеты на три фильма.

Мы ходим и смотрим фильмы. В конце недели она не выдерживает и говорит:

— Я хочу тебя…

Я хотел эту женщину, девушку и не мог пересилить себя, заставить себя к ней прикоснуться. А грудь, как назло, выпрыгивала из ее обтянутой кофты.

— Очень хочу… Только чтобы все было по-нормальному, а не смазано…

— Это как же?

— Чтобы ты ни о чем не думал и только хотел меня. Как тогда…

— Стань такой, какой ты была до девятого мая.

Слезы наворачиваются на ее глаза.

— Но это невозможно.

— Правильно. Не правильно… Значит, невозможно, чтобы у нас все было нормально.

— Ты хочешь бросить меня?

— У нас ничего никогда уже не будет нормально…

— Ты хочешь, чтобы я перестала тебе звонить и дергать?

— Я не знаю, что я хочу. Но с тобой об этом делиться не собираюсь.

— Хорошо, я не буду тебе звонить…

Через час раздается звонок.

— Алеша, я не могу даже дышать без тебя.

— Как жаль, — искренне говорит Алеша, слабак, который не может заточенным топором перерубить нить.

Что же это за ненормальные чувства такие?

Пришел июль, исчез июнь. Сессия как-то скомкано, но сдана. Папа достает: что ты будешь делать целое лето? Неужели целое лето ты ничего не будешь делать? Мама через неделю выписывается. Он сидит напротив меня, и его «краля» подает обед.

Я смотрю в какую-то точку отсутствующим взглядом. Рука пришла, поставила тарелку и ушла.

— К тебе обращаются.

— Спасибо, я не голодный.

— Ты прежде всего — неблагодарный. Она полдня готовила, старалась. Чтобы тебе понравилось. Чтобы тебе угодить.

— Я не могу насильно заталкивать в себя. Но я вам благодарен, Люба.

— Все никак не выбросишь из головы!

— О чем ты?

— Ты прекрасно знаешь, о ком я.

— Ничего страшного, попозже поедите. Когда аппетит появится.

— Что ж ты хрупкий такой?! Или в Москве мало девочек? Все перевелись? Только одна осталась, слабая на передок…

— Ее изнасиловали…

— Ты свечку держал? А тебе не приходило в голову, если она сама пошла, так сказать, продолжить вечер.