Александр Минчин - Лита Страница 18

— Ее изнасиловали…

— Ты свечку держал? А тебе не приходило в голову, если она сама пошла, так сказать, продолжить вечер.

Я вздрогнул. А что, если…

— Ее слегка резко распяли. Она не ожидала такого поворота и…

— Папа!..

— Придумала историю об изнасиловании. А что делать: домой в пьяном виде, с лифчиком в руках да со спадающими босоножками возвращаться непристойно. Сюда пришла. Сказку тебе рассказала, а ты и уши…

Я встал:

— У тебя суп остывает, ешь, пока горячий.

— Заботливый сын. Когда суд?

Откуда он знает?

— Откуда ты знаешь?

— Ну, если было совершено преступление (идет расследование) — должен быть и суд.

— Я не знаю.

— Тоже странно: всего двое участвовало, свидетелей нет, искать некого. Все сидят, прошло два месяца, а ни о каком суде и речи не идет.

Я молчу.

— Алексей, выбрось ее из головы. Навсегда. Она мутная, и вышвырни всю эту грязь, связанную с ней: водка, запах, половой акт с двумя мужчинами, следствие, суд, очные ставки.

Он передернул плечами.

— Ну и что ж, что ноги красивые. Неужели одни голые ноги этого стоят? А ты не задавал себе вопрос: когда они компанией, возвращались в одной машине, где она сидела?

(Я всегда потом поражался, как ему пришел в голову этот вопрос. Как?!)

— У шофера на коленях, наверно!..

Тарелка со вторым пришла, рука ушла.

— Так все лето и будешь маяться? В ожидании наказания. Да не будет никакого суда, я тебе сейчас говорю. Надо еще доказать, что ее насиловали. Без единой царапины на теле!

Я встал, не зная, куда деться от стрел.

— Иди-иди, жди звонка тихим голосом. «Таинственная» незнакомка, может, расскажет тебе новые мифы и небылицы. И ты поверишь! Слабак… Максим бы не дал себя так околпачивать. На том где сядешь, там и слезешь. Еще не успеешь сесть, как уже слезать придется.

В комнате зазвонил телефон.

— Легка на помине. Сейчас кончающим голосом произнесет: «А можно Алешу?»

Я взял трубку:

— Сыночек, ты меня заберешь в воскресенье?

— Да, мамуля. Я рад, что ты выписываешься.

— Дома бардак, наверное? За вами никто не следит…

— Не так страшно.

— А папа даст тебе машину? Он же над ней дрожит, как над одуванчиком.

— Я что-нибудь придумаю, не волнуйся.

— Ну что, Ромео, как твоя использованная Джульетта?

— Па, смени пластинку. Я устал.

— Я думаю, столько думать…

Я сажусь в кресло и бессмысленно смотрю в никуда. Перед десертом он появляется снова. Те же, явление второе.

— Кто звонил?

— Мама, она выписывается.

— Горячий сын, поедешь ее забирать?

— Если ты дашь машину.

— А на транспорте, как все смертные?

— Она выписывается из больницы, горячий муж.

Дальше я думать не хочу.

И как в подтверждение моих фобий, первый же вопрос, который она задает:

— Алексей, кто у нас жил дома?

— Не знаю…

— А я знаю, здесь жила женщина.

— С чего ты взяла?

— Это твоя девушка?

Я с облегчением вздыхаю:

— Да.

— Как ее зовут, я ее знаю?

Я ничего другого не придумываю, как сказать:

— Лита.

— Какое изящное имя. Откуда она?

— Из моего института, — нехотя отвечаю я.

— Ты меня с ней познакомишь?

Я делаю спазматическое движение горлом.

— Как она папе, понравилась? Квартиру она содержала в идеальной чистоте. Я думала, тут конюшни будут. А так все аккуратно.

Через неделю папа отправлялся в свой ритуальный августовский отпуск. Мама не предъявляла претензий, почему я не ночую дома. И я мог безболезненно оставаться в квартире на Архитектора Власова. В полном одиночестве.

Ночами я лежал и думал. Как, как это все закончить? Я не могу с ней быть. Я не могу с ней не быть. Я не могу ее видеть. Я не мог ее не видеть. Ее фигуры, ног, бедер, талии. Подрезанных скул, сочных ярких губ. Это была патология. Я хотел ее больше, чем больше заставлял себя не хотеть ее.

Мне снится сон, что кто-то звонит в дверь, а я не в силах разорвать вуаль дремы в царстве сна, прорваться сквозь окутывающую паутину и открыть ее. С нечеловеческим усилием я встаю, не веря в сны, иду проверить дверь. Слышу шелест, шорох. Который час?

Открываю дверь и вздрагиваю: передо мной стоит Лита.

— Алеша, я очень хотела тебя увидеть.

— Я сплю.

— Я боялась, ты уедешь рано. Я не могу без тебя…

— Я хочу спать.

— Ты ложись и спи. А я посмотрю на тебя спящего пять минут и уеду.

Я поворачиваюсь, не закрыв дверь, и иду. Бесшумно щелкает замок. Я валюсь на кровать и начинаю сползать в дрему…

— Алешенька, можно я…

Я не отвечаю, как будто сплю. Проходит мгновение, и вдруг я чувствую, как ее твердая грудь касается моей спины, а лобок упирается как бы нечаянно в бедро. И рука ласково опускается мне на бок.

Грудь скользит по моему телу немного вверх, немного вниз. Она начинает задыхаться. Рука уже соскользнула и гладит в низу живота. Я весь напрягаюсь: у нее такие нежные, изящные пальцы.

Она прижимается ко мне, судорожно сжимая мои плечи. Грудь вжимается в мои лопатки. Она отбрасывает одеяло. Жарко! Я думаю… Ее рука берется неуверенно за мои белые трусики. Я не могу ничего сделать. Я слаб, я смертен, я баба, я женщина, я… Рывок, и вдруг я чувствую, как голый воздух дико возбуждает мой орган, лаская мой обнаженный пах. Ее руки нежно берутся за него и начинают гладить. Пальцы подрагивают. Я слышу шорох шелка, и волоски ее лобка вминаются в мою кожу, бедро. И начинают тереться об… Прерывающееся дыхание, задыхаясь, она шепчет:

— Алешенька, я не могу без тебя, возьми меня… возьми. Я сойду с ума без…

Она безумно сжимает мой орган.

— Дай его мне, дай…

Я взрываюсь. Рывком переворачиваю ее на спину и рукой разламываю голые ноги. Ладонями сжимаю и разрываю две половинки снизу, я чувствую ее мягкую душистую влажность и бархат волосков своими пальцами. Она дергается бедрами, и, едва поймав ее на изломе, я вонзаюсь в нее, разрывая все внутри. Как от раскаленного клинка, вогнанного внутрь, она выгибается, замирает, вскрикивает. И я начинаю безумно всаживаться в ее вздрагивающие бедра, сжимая упругие половинки в своих ладонях.

Она кричит:

— Пронзи, пронзи меня… Любовь моя… Мой любимый. А-а-а-а!..

Я делаю еще несколько озверевших, обезумевших движений и, забыв все, кончаю в нее. Ее тело спазматически бьется подо мной. В моих тисках, в моих объятиях.

Она лежит и безрассудочно шепчет:

— Мой, мой, мой… я так жаждала тебя. Я так мечтала…

Ее цепкие руки судорожно стискивают меня, не отпуская. Она это шепчет в мое ухо (у меня очень чувствительные уши), а потом водит внутри языком.

И вдруг — я не верю, но он возбуждается опять. Я чувствую, как он растет, раздвигая ее губки и стенки. Как он сам начинает двигаться, сильней, быстрей, еще, еще. Мои бедра с дикой скоростью вжимаются между ее ног. Она взбрасывается мне навстречу. Как автоматная очередь, идут вонзания. Опять, снова, еще. Я сгреб ее талию в своих ладонях, пытаясь зажать извивающееся, выскальзывающее тело. В него… в него, в нее…

— Да, да, да… Хочу тебя, хочу, — шепчет она страстно.

Мое лицо тычется в ее шею, губы сжаты. Без поцелуев… Она вскидывает свою наковальню, где бьется дикий кузнец, наверх, чтобы освободить наконец это бешеное давление, и в этот момент мой молот рушится на нее, в ней, едва не разрывая все на куски и сливая две лавы воедино.

— Гос-по-ди! — слышу я дикий гортанный крик. И она теряет сознание.

Я дую ей в лицо. Как из далекого, далекого космоса она возвращается в реальность.

— Алешенька, любовь моя, я не представляла, что так бывает. Ты не представляешь, что это за божественное чувство, неземное. Меня как будто унесло в другой мир. Как будто я ушла из своего сознания, потеряв его. Как ненужное, чтобы безумней ощутить.

— Ты его потеряла.

— Правда? Ты мой бог. Как я счастлива.

Это был наш первый, «взрослый» раз, думаю я. Она не отпускает меня в ванную и начинает ласкать снова мое тело. Она снова становится моей. Ее руки скользят по моей спине: ласково, призывно, нежно. Мое тело начинает двигаться, находясь самой слабой частью, которая может быть самой сильной, в ней. Темп начинает возрастать, ритм усиливаться. Ее тело бессознательно отвечает, все быстрей, быстрей. Мы находим какую-то странную комбинацию, в которой замыкаются наши органы, вонзающиеся друг в друга, и бьются тела. Восходя на самую вершину того, что принято считать блаженством. Ее сдавленный крик, мой рывок. Агония блаженства. Она опять теряет сознание.

Позже я бреду ванную, сажусь на край, и две слезы катятся по моим щекам. Как больно, что за переступившей черту (переступленную черту) — не переступить. Но временно, сейчас, я сдался. Я, выиграв, — проиграл. Я, получив, — потерял.

Я моюсь в ванне и вспоминаю. Все, все…