Геннадий Прашкевич - Записки промышленного шпиона Страница 17

Вопросы…

Судя по шумихе в газетах, ни один вопрос, связанный с делом Беллингера, не был снят. А самый главный: что именно хотел сообщить Беллингер на своей пресс-конференции? – практически и не толковался.

Выступил, наконец, доктор Хэссоп.

Еще до войны он и Беллингер совершили путешествие по Европе. Маршрут не совсем обычный – древние монастыри, но в биографии Беллингера вообще было много темного. Скажем, десятилетнее уединение на вилле «Герб города Сол» или то же путешествие по оккупированной Германией Дании.

К тому времени, как я просмотрел газеты, Юлай встал.

– Кофе, – потребовал он. – Кофе!

Усталости в нем как не бывало. Плоское лицо смеялось, единственный глаз посверкивал.

Я наполнил чашки.

Киклоп меня раздражал.

Чего я жду? – никак не мог понять я. – Неужели это надломленность? Неужели потеря Джека сломала меня? «Господи, господи, господи, господи…» Я мог что угодно говорить Юлаю о будущем, но прав, конечно, был он – рано или поздно будущее наступает. Мы все ждем его. Другое дело, что мы не осознаем – будущее отнимает у нас жизнь. Почему мы всегда живем так, будто смерти не существует? Только потому, что у нас нет личного опыта смерти? Мы же всегда умираем в будущем, почему мы его ждем?

Беллингер…

Что подталкивает людей к самоубийству? Желание обратить на себя внимание? Но разве Беллингер искал его? Усталость? Но Беллингер не походил на сломленного человека. Иногда одного слова, случайного жеста достаточно, чтобы вызвать в человеке смертельный разлад, но Беллингер, судя по назначенной им пресс-конференции, вовсе не готовился к смерти. Скорее всего, он готовился к будущему. Но оно не случилось. Почему? Является ли самоубийство способом решения главного вопроса – вопроса жизни, вопроса осознанного выбора?

– Мне надоело сидеть в этой дыре, – сказал я вслух.

– Понимаю, – добродушно кивнул Юлай. – Но ты заслужил это сидение.

– Сколько нам еще сидеть здесь?

– Ну, у нас есть время.

– Месяц? Год? Десять лет?

– Сколько понадобится, – добродушно отрезал Юлай. – Хоть сто лет. Правда, ты столько не выдержишь.

– А ты?

– Я тоже.

Он сказал это просто, без иронии, но это-то и злило меня.

– Этот список… Который ты у меня забрал… Там упоминались Беллингер и я… Он как-нибудь изменился?

– Пока нет.

– Пока?

– Как видишь, я с тобой откровенен.

– Почему? – в упор спросил я.

– Да потому, что ты выведен из игры. Ты еще не понял?

– Это ты так считаешь, – возразил я.

– А ты думаешь иначе?

Он явно дразнил меня. Ночное путешествие никак на его настроении не отразилось. Он знал что-то такое, что позволяло ему не считаться со мной.

– Плесни еще, – подставил он свою чашку. – Это хорошо, что ты много думаешь. Жаль, всегда с опозданием.

Несколько дней мы встречались только за столом. Юлай почти не вылезал из бункера, охраняемого Ровером; а меня опять мучили сны.

Там, в снах, я вновь и вновь бежал вверх по косогору – к недостижимой, я уже понял это, синеве. Проклятие, а не сны. Я не знал причины, вызывающей их.

Пару раз я замечал ночные огни в бухте, но Юлай нашего убежища не покидал.

Я с тоской следил за таинственными огнями.

Если алхимики и были заинтересованы во мне, с предложениями они не спешили. Если шеф и был озабочен моим исчезновением, я этого никак не чувствовал.

Я садился на подоконник и следил за туманом, лениво перегоняемым ветерком с берега на берег.

В течение какого-то часа ветерок сменил направление раз пять. Дважды я видел тень Ровера, появляющегося перед бункером. Он смотрел в мою сторону, я чувствовал это по холодку, леденящему мне спину.

Откуда в этом псе столько ненависти?

Я прислушивался.

Ровно рокоча хорошо отлаженным двигателем, невидимая лодка входила в бухточку, вспыхивал на берегу огонек.

Меня это не касалось.

Возможно, центром таких таинственных действий являлся именно я, меня это все равно не касалось.

Туман.

Ночь.

Отбивной ветер…

Прошло полтора месяца, я перестал видеть сны.

Я проваливался в небытие, и мне ничего не снилось.

Может, я привык к обстановке, может, меня уже не пугал Ровер, не знаю. Стоило коснуться подушки, как я засыпал.

Как прежде.

Как десять, как двадцать лет назад…

Я как-то сразу забыл про косогор, про синеву горизонта над ним; меня теперь трогали простые вещи – дым костра, разожженного на берегу, неумолчный шум океана, звезды в ночи, ловля крабов… Что-то подсказывало мне – моя жизнь должна измениться. Внешне все оставалось прежним – беседы за столом, многочасовые бдения Юлая в пункте связи, неистребимая ненависть Ровера, но в самом осеннем неподвижном воздухе, в холодном дыхании скал вызревало уже нечто новое – тревожное, невольно будоражащее душу. 

«Господи, господи, господи, господи…» 

Я проснулся сразу, вдруг.

– Эл!

Юлай стоял на пороге. Перемигивающиеся лампочки бросали тусклый свет на его плоское лицо.

Я не шевельнулся. Я не хотел подниматься, мне вполне хватало дневных бесед.

– Эл!

Я не откликнулся.

Киклоп по-бычьи напрягся, наклонил мощную голову и прислушался к моему дыханию. Потом отошел от дверей, убедился – я сплю. Он не включил свет: я только слышал, как он одевается.

Наконец, хлопнула входная дверь.

Я мгновенно оказался на ногах.

Он действительно хотел поднять меня или просто проверял – сплю ли я?

С давно облюбованного подоконника я увидел внизу огни.

Тянуло отбивным ветром, по небу шли рваные тучи. Самое лучшее время для серьезных дел.

Внизу ревнул мотор.

В его приглушенном голосе теплилась ласка; в отличие от человеческих, голоса машин не вызывают страха.

Я молча всматривался в ночь.

Юлай коротко свистнул, из тьмы вынырнул Ровер. Два мрачных силуэта двинулись к горбатому бункеру.

Зачем он меня окликал? Почему не спустился на берег, где двигался, мигал огонек фонаря?

Я бесшумно оделся и также бесшумно спустился по крутой тропе. Ровер мне помешать не мог, он ушел с киклопом.

Озаренный слабой луной берег показался мне пустым, но я не зря вовремя затаился в тени – у самой воды, дышащей холодом, показался человек.

Он шел наверх.

Затаившись за выступом скалы, я пропустил его так близко, что услышал затрудненное дыхание.

Рослый человек в клеенчатой зюйдвестке, он поднимался легко и быстро, он явно знал, куда выведет его тропа. Низкий капюшон закрывал лицо, но меня интересовал не сам человек, я лихорадочно искал: где лодка? есть ли на берегу еще кто-то?

Я дождался, когда человек в зюйдвестке исчезнет за выступами скал, потом глянул вниз.

Металлическая сеть влажно и нежно поблескивала в лунном свете. Лодка стояла прямо над ней, рядом с берегом, и еще я увидел проем в сетке. Один прыжок, и пловец окажется на свободе!

Но почему пловец? Далеко ли уплывешь в холодной воде?

Если вытолкнуть лодку за проем – ее мотор работал на холостом ходу – погони не будет, Юлаю не на чем гнаться за мной; если у его гостя есть оружие, воспользоваться им при таком неверном свете тоже будет нелегко.

Мотор лодки работал уютно и ласково. Он тревожил сердце. Я прижал локоть к боку – мне не хватало «магнума», он придал бы мне уверенности.

Минута? Пять? Полчаса? – есть ли у меня хоть какой-то запас?

Я решился.

Я прыгнул в лодку и, отталкиваясь от сетки, вывел ее в широкий проем. 

Мир был соткан из смутной игры теней, из плеска, запаха водорослей и йода. Мир раскачивался, показывая мне клыки подводных, вдруг обнажающихся камней. Темная вода, колыхаясь, раскачивала лодку, обдавала меня холодом брызг. Я промок, но не торопился включать мотор, хотя тучи теперь шли так низко, что заметить меня с берега было бы трудновато.

Надвинулся камень, хищно, до блеска отполированный водой. Я оттолкнулся веслом.

Смогу я найти проход в рифах?

Я оглянулся.

Во тьме, затопившей прибрежные скалы, не маячили огоньки. Я не слышал голосов, выстрелов. Скорее всего, Юлай и его гость пока не обнаружили пропажу.

На мгновение я почувствовал укол в сердце.

А может, нечего обнаруживать? Может, они следили за мной, видели каждое мое движение?

Все произошло слишком просто…

Слишком просто, черт побери!

Они, наверное, вызывают сейчас вертолет. Через полчаса меня расстреляют и утопят.

Да нет.

Как раз такое вот продолжение выглядит слишком усложненным…

Я включил мотор и сразу ощутил его ровную надежность.

Автоматически вспыхнул прожектор, осветив идущие ровной стеной валы. Судя по их мощному напору, я прошел самую опасную полосу рифов.

Куда, собственно, плыть?

Никогда в жизни я не чувствовал себя столь одиноким.

Зато я был свободен, это стоило всех тревог.

Без всякой злобы я подумал: Юлай упустил меня. Даже посочувствовал киклопу: его непоколебимая непоколебимость поколеблена.

Но что-то мучило меня, саднило.