Юрий Буйда - Жунгли Страница 17

- Папа… - пролепетала Камелия. – Я тут это… У меня семь недель…

- Папа-анапа! – весело заорал Штоп. – Ну что, карфагеняне, отпраздновали, а? Воскресли? Все воскресли? А мы вот тут воскресли! Воскресли мы на хер! Аминь на хер! Мы тут воскресли! Воскресли! – И вдруг, вскинув руки к потолку, закричал что было сил: - Мадагаскар, братцы, аллилуйя! Аллилуйя! Нету больше смерти! Нету! Мадагаска-а-ар!...

Крокодил Гена молчал. Он не мог отвести взгляда от кусочка красного гранита, лежавшего на подоконнике. Из камешка росли красота и лю-лю. Красота прижималась к стеклу, а лю-лю свешивалась с подоконника.

Климс ударил вьетнамца ногой по ребрам, а когда тот упал, обрушил на него топор.

Женщина стояла рядом на коленях рядом со вторым вьетнамцем, положив руки на огромный живот, и раскачивалась из стороны в сторону. Этот второй вьетнамец лежал на боку и стонал.

- Только пикни, - сказал ей Климс, хотя женщина молчала, и обернулся к Крокодилу: - Ты как?

- Херово, - хрипло откликнулся Гена. – Кончай с ними, а то я сейчас сдохну.

Крокодил Гена сидел на тропинке, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из раны на груди. Рядом с ним в пыльной траве валялась спортивная сумка.

Климс вытер с лица кровь, повернулся к женщине, поднял топор.

- Не надо! - закричала она, вскакивая. – Не надо убить!

И стала лихорадочно стаскивать с себя одежду.

- Кончай, - сказал Гена. – Ты ее трахнуть решил, что ли?

Климс не ответил. Он стоял с топором наготове, не спуская глаз с женщины. Вьетнамка сняла рубашку и осталась в лифчике и трусах. К ее животу скотчем был прикреплен пухлый полиэтиленовый мешок.

- Ни хера себе, - сказал Климс. – Я думал она беременная, а она, сука, вон чего.

Женщина освободилась наконец от мешка, кинула его на землю, отступила на шаг. Климс топнул ногой – вьетнамка взвизгнула и бросилась бежать, роняя тапочки.

- Я сейчас сдохну, - прохрипел Гена.

- Не бзди, - сказал Климс, - не сдохнешь.

Он быстро снял с себя рубашку, перевязал Крокодила, помог ему забраться в мотоциклетную коляску. Полиэтиленовый мешок и спортивную сумку пристроил у Гены на коленях.

- В больницу нельзя, - сказал Крокодил. – Давай ко мне.

- Погоди, - Климс вернулся к вьетнамцам, поднял топор. – Айн момент. – Ударил одного – раз-два-три, потом второго, отшвырнул топор в траву. – Пидоры косоглазые!

- Ну тебя в жопу, Климс, - сказал Гена, - поехали, что ли.

Климс вытер руки о рубашку, запустил двигатель, выжал сцепление, газанул – мотоцикл занесло, мотор взревел, и Климс заорал во всю глотку весело и зло:

- «Спартак» - чемпион! Чемпион! Чемпион!...

После смерти бабушки Крокодил Гена решил жениться на Камелии, но все заначенные деньги ушли на похороны. Когда он пожаловался на безденежье дружку Климсу, тот предложил грабануть косоглазых. Он знал, когда вьетнамцы собирают выручку на рынке и куда относят.

- Их там трое-четверо, - сказал он. – Что мы, не справимся, что ли?

- А пушки?

- Нету у них пушек. – Климс сплюнул. – Мы их голыми руками.

Климс был наголову ниже Гены, носил длинноносые ботинки, маленькие курточки в талию и рубашки в облипочку. У него был хищный, кинжальный профиль и развинченная блатная походка. В школе над Климсом потешались: на уроках он только и делал, что расчесывал редеющие маслянистые волосы, глядя в круглое зеркальце, и ухаживал за любимым ногтем на левом мизинце. В насмешках, однако, далеко не заходили: Климс запросто мог наброситься на обидчика с кулаками или даже с ножом. Он был любимчиком учителя физкультуры: Климс лучше всех бегал, лазал по канату и крутился на кольцах. Девчонки восхищались его мускулистым гибким телом, его животной грацией, а учитель с восторгом кричал: «ты, Климов, не человек, а Пракситель! Фидий!»

Его отец работал на мусоровозе, вывозил по ночам всякий строительный мусор в подмосковные леса – за это очень неплохо платили. Ему часто приходилось удирать от патрулей санитарной милиции. Климсу очень нравились эти ночные поездки. Он сидел рядом с отцом, вытянувшись к лобовому стеклу всем телом, вытаращив глаза и мыча от возбуждения, словно подгоняя машину, и их смуглые лица, их хищные профили зловеще мерцали в ночном полоумном свете, а больная разбойничья кровь бурлила, шибая в их утлые головы. После службы в армии Климс по протекции отца устроился шофером мусоровоза и зарабатывал неплохие деньги.

Они подстерегли вьетнамцев на тропинке, ведущей от Кандауровского рынка к Жунглям. Ни Климс, ни Гена, не ожидали, что вьетнамцы набросятся на них с топорами. Крокодила ударили в грудь, но он все равно повалил одного косоглазого и сломал ему шею. Теперь Гена истекал кровью, трясясь в мотоциклетной коляске и прижимая к себе спортивную сумку и полиэтиленой пакет с деньгами.

Гена не жаловался – он знал, что не умрет. Ему еще нужно было жениться на Камелии, завести детей и состариться, так что умереть он не мог. А еще он должен был расплатиться с Эсэсовкой Дорой, которая заканчивала ремонт его квартиры. Побелка потолков, оклейка стен обоями и покраска полов – за все про все пять тысяч рублей. Впрочем, Дора взялась за эту работу вовсе не из-за денег. Камелия приходилась ей внучкой, так что после женитьбы Крокодил Гена становился для Эсэсовки своим, а за своих Дора была готова в огонь и в воду.

Когда Крокодил с Климсом ввалились в квартиру, Дора сидела за столом в кухне, закинув ногу на ногу, и курила. Она закончила работу, приняла душ и теперь собиралась ужинать. На столе, застеленном газетой, были разложены огурцы, хлеб, колбаса, а в холодильнике дожидались своего часа две бутылки водки и поллитровый пакет кетчупа. Дора любила закусывать водку кетчупом.

Окна всюду были открыты, пахло масляной краской и клеем.

- Ну шпана, - сказала она, увидев заляпанных кровью Гену и Климса. – Кровь то своя, или чья?

- Своя, – сказал Климс.

Дора усадила Крокодила на стул, промыла рану водкой и взялась за иголку, в которую Климс по ее просьбе вдел рыболовную леску.

- Выпить дай, - сказал Гена. – Для наркоза. – Он двумя глотками ополовинил бутылку и выпятил грудь. – А теперь – Гитлер капут!

Климс заперся в ванной, включил воду и открыл спортивную сумку. Сумка была доверху наполнена сушеной морковью. Он запустил руку поглубже, но ничего, кроме моркови, в сумке не обнаружил. Стиснув зубы, разорвал полиэтиленовый пакет. В пакете были деньги.

- Вот суки, - пробормотал он с улыбкой. – Суки моченые.

Денег было много – два с половиной миллиона рублей, по миллиону двести пятьдесят тысяч на брата. Климс взвесил в руке пачку купюр, перевязанных резинкой. Если он припрячет пачку-другую, Крокодил Гена даже не догадается об этом. Но они дружили с детства, с детского сада. Здоровяк Гена защищал Климса от старших ребят. Он вообще опекал всех слабых и убогих, даже Ножку. Ножкой прозвали дебиловатую девочку, которая своим непрестанным нытьем и вспышками ярости мучила персонал детского сада и сверстников. Вдобавок она припадала на правую ногу. Гена – он был старший в группе – приходил к Ножке, помогал ей одеваться, выносил ее горшок, гулял с ней во дворе или – круг за кругом – в музыкальной комнате, и пока он был рядом с нею, Ножка не орала, не плакала и не бросалась на детей. «У тебя педагогический талант, - неодобрительно говорила заведующая детским садом. – А может, это все из-за его кудрей? Кудрявых все любят». Она обожала фильм «Кубанские казаки», потому что там все мужчины были кудрявыми. Климс возненавидел Гену за то, что он ставит его, Климса, на одну доску с этой крикливой дурочкой. Однажды, воспользовавшись отсутствием Крокодила, он заманил Ножку за забор, в заброшенный кирпичный сарай, где обитали бомжи. За все, что случилось потом, бомжи ответили сполна: одного из них изувечил отец Ножки, а второго, который спьяну бросился на милиционеров с обрезком железной трубы, пристрелили. После похорон Ножки Гена отозвал Климса в сторонку и одним ударом выбил три зуба. Оба при этом не сказали ни слова. Да и потом никогда Ножку не вспоминали.

Климс вздохнул и бросил пачку в кучу.

Когда он вернулся в кухню, Дора уже закончила зашивать Гену.

- Везет дуракам, - сказала она. – Только мышцу порезали. До свадьбы заживет.

- А я и женюсь, - сказал Крокодил, прикладываясь к бутылке. – На Камелии. У нас с ней морковь. Понимаешь? Мор-ковь.

- Дурное дело нехитрое, - сказала Дора, наливая себе и Климсу. – Только оставаться вам здесь нельзя – угорите от краски. – Выпила, понюхала краюшку. – И переоденьтесь. Есть во что?

Климс позвонил подружке Музе, велел принести одежду.

- Лимузин закажем, - мечтательно сказал Гена. – Оркестр…

- А что за девчонка у тебя? – спросил Климс.

- Какая девчонка? – Дора сделала бутерброд и протянула Крокодилу. – Ешь!

- С тобой была в магазине вчера. Черненькая.