Александр Беатов - Время дня: ночь Страница 17

— А ты любил кого-нибудь по-настоящему?

— Э-э, старик, — Дворник закурил сигарету. — Что такое любить, да ещё по-настоящему?..

— Как что такое? — удивился Саша, — Разве у тебя не было первой любви? Ведь у всех бывает первая любовь…

— Нет. Первой не было. Зато была последняя… А у тебя?

— У меня было две первых любви, — ответил Саша.

— Как так две? — Дворник перестал затягиваться дымом. — Так не бывает. Может быть только одна первая любовь!

— А вот бывает…

Саша почувствовал, как вино слегка ударило в голову. И ему захотелось поделиться с дворником своими чувствами. Но он не знал, с чего начать.

— Ну, тогда валяй, старик, рассказывай! — потребовал дворник. — Я смеяться не буду. Я умею ценить и уважать чужие чувства…

И тогда Саша сказал, что два года назад он полюбил девушку, а точнее — девочку, иностранку, совсем ещё ребёнка, полюбил необычайной чистой любовью — такою именно, которая бывает впервые…

Дворник выразил удивление насчёт того, что Саша полюбил иностранку. А Саша ответил, что это действительно было именно так. И что самое удивительное в этом было то, что встретил он её совершенно случайно и сначала вовсе не думал влюбляться и даже не подозревал в ней иностранку. А потом влюбился так же сильно, как когда-то, в школе, в одноклассницу. Вот почему у него было две первые любви: обе как бы были чистые, безумно-сильные и неудачные…

Володя заинтересовался ещё больше Сашиными словами и попросил рассказать подробнее, если, конечно, Саше не больно вспоминать. Почему-то дворник оживился, и юноше понравилось его участие. До сих пор он ни с кем не делился своими чувствами — не находя отзывчивости.

— Нет! Теперь мне уже не больно! — сказал Саша. — Всё кончилось… И такой любви больше никогда не будет!

Он взял с подоконника бутылку и, допив оставшееся вино, начал свою историю.

Дворник стал проталкивать пробку другой бутылки…

13. Сашкина любовь

— Читал ли ты Сэлинджера, "Над пропастью во ржи"? — спросил Саша и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Так вот, я в то время находился под сильным влиянием этой книги… Я полюбил сестрёнку Холдена, Фиби. Прямо в неё влюбился, будто в настоящего человека, и стал ждать встречи с нею в действительности. Я думал, что должна быть где-нибудь на белом свете похожая на неё девочка! И что вся задача — лишь только в том, чтобы встретив её, угадать, что это — она. Пусть, скажем, будет не совсем она, главное — была бы похожа на неё. Тысячи раз я представлял себе её и то, как бы мы повстречались! И вот, если бы такое случилось, я бы рассказал ей, про всё и дал бы прочесть Сэлинджера… Разве после этого, не стала бы она совсем, как Фиби?.. Так я наивно мечтал тогда и всё ждал и ждал этой таинственной встречи… Я внимательно всматривался в лица людей, не мелькнёт ли среди них её лицо? Но всё никак и нигде не видел даже немного похожей девочки. Иной раз увижу со спины красивую фигурку, обгоню её, посмотрю в лицо: вдруг это — она? Но всегда было только одно разочарование: всё какие-нибудь не те: или с признаком деградации и тупости, или — глупая простушка, или что-нибудь ещё, что было бы совсем не свойственно Фиби. А то даже, если я и встречал какую-нибудь похожую девицу, и всё вроде бы у неё было на первый взгляд ладно: и лицо, рост, и фигурка, и причёска, и одежда; но присматривался внимательнее — и обнаруживал смену выражения на лице, грубоватые манеры, неприятный голос. Тогда я не осознавал, что было со мною. Наверное я просто тосковал по младшей сестре, которой у меня никогда не было, по тёплым отношениям близких людей, просто по любви, как таковой. Хотелось чего-то чистого, несбыточного. Хотелось быть таким, как Холден, брат Фиби, любящим, чувствительным, сердечным, искренним и честным, даже с самим собой. Это чувство, наверное, было не только братским, но ещё и отеческим: хотелось, чтобы у меня была бы благополучная семья, а в семье — дочка или сестрёнка, похожая на Фиби…

И вот когда уже я совсем разочаровался и потерял всякую надежду встретить такую девочку, однажды свершается чудо! В это трудно было поверить! Я все-таки её встретил! И это вне всякого сомнения была она! И я понял это сразу!

Случилось это весной, два года назад. Светило яркое ослепительное солнце, текли ручьи, и оглушительно чирикали воробьи. Я стоял на остановке 119-го автобуса, у метро "Университет" и читал "Анну Каренину". И тут пришла она! Остановилась в двух шагах от меня! В красной куртке и с цветами в руке! На её плече, на длинном ремне, висела сумка. Ей было, наверное, лет двенадцать — тринадцать И всё было у неё в точности так, как я представлял — элегантно и одновременно по современному просто, ну, как бы, на западный манер.

Сначала я вроде бы этого не осознал, попробовал было дальше читать книгу, но кто-то внутри меня прошептал: "Балбесина, это же она!" И оставив чтение, я стал смотреть на девочку во все глаза, разумеется так, чтобы она ничего не заметила. О! Как же она была красива! Всё сходилось в ней с моим идеалом! Я тогда подумал, что наверное и зовут её не иначе, как так же, Фиби. И тогда я загадал: если она ждёт тот же автобус, что и я, то значит это — сама судьба! И можешь ли ты себе представить? Подъезжает 119-ый — и она заходит в него, через переднюю дверь, останавливается у кассы… Я же, чтобы она не обратила на меня внимания, залезаю через заднюю дверь — народу откуда-то подвалило ни с того ни с сего столько, что я едва сумел втиснуться в автобус.

Мы ехали минут двадцать. Кто-то всё время передавал деньги в кассу и мешал мне рассмотреть, где среди толпы пассажиров была моя девочка. Тогда я пробрался немного вперёд, подальше от задней кассы и поближе к "Фиби". Наконец, увидев снова её, я уже был просто не в состоянии отвести от неё своего взгляда. А она, находясь всё-таки довольно далеко от меня, будто бы почувствовала что-то, вдруг повернулась ко мне и взглянула прямо на меня!

Наши глаза встретились… Она как бы удивлялась: "Ты правда на меня всё время смотришь, или мне это показалось?" И продолжая смотреть, я тем самым ответил: "Да, правда". И тогда в её взгляде я прочёл другой вопрос: "А почему ты на меня смотришь?". И я ответил: "Ты — прекрасная, потому что ты — красивая и юная, потому что сейчас весна, и потому что ты мне нравишься, и потому что я давно ждал встречи с тобой". "Кто же ты?" — Её взгляд наполнился детским удивлением, она смотрела на меня так, будто бы я сейчас открою ей новый незнакомый мир. И одновременно, будто бы, другой мир раскрывался для меня — через её взгляд — мир, подобный роднику чистейшей прозрачной воды, о существовании которого в ней она сама и не догадывалась, которого не осознавала, подобно тому, как дети не осознают своего "я".

Этот диалог длился всего-то две-три секунды. Но какими долгими и значительными показались они мне! Я внимал её взгляду и не в силах был отвести от неё глаз. Это было какое-то сверхъестественное мгновение, которое остановилось-таки, и мы без слов разговаривали друг с другом…

На последний её вопрос я ответить не посмел… "Кто я"? Я — недостойный смерд, осмелившийся посмотреть на тебя взглядом равного человека…

Не выдержав её чистого детского взгляда, я отвёл глаза в сторону. Но тут же, осознав, что теряю её, лишаю себя этого живого источника жизни, я, как бы, спохватился, поспешно вновь схватил её взгляд…

Наши глаза снова встретились, мы оба на мгновение будто утонули друг в друге. И в это мгновение я ей ответил: "Я люблю тебя, несмотря на огромную пропасть, разделяющую нас; и я буду любить тебя вечно". И тут, будто бы осознав, что мы перешли какую-то границу приличия, мы оба заставили себя окончательно отвернуться друг от друга. И я обнаружил себя вновь в автобусе, окружённый людьми; и теперь уже будто из другого мира, как бы через мутное стекло, я всё-таки посматривал на девочку время от времени, и чувствовал какую-то не то преграду, не то, наоборот, связь, между нами. И она, кажется, тоже чувствовала, что я всё ещё наблюдаю за ней, но боялась взглянуть в мою сторону, чтобы снова не встретиться со мною взглядом.

"Фиби" вышла на той же остановке, что и я. Впрочем, это была конечная остановка автобуса, и тут выходили все пассажиры. Но тогда это обстоятельство показалось мне, как бы издёвкой судьбы, толкавшей меня на какие-то новые шаги. И я пошёл следом за девочкой, наверное догадывавшейся об этом, и потому, наверное, ни разу даже не обернувшейся. Стараясь не потерять из виду её красной куртки, я проследил, в каком она живёт доме.

Почему я не подошёл к ней сразу? Не заговорил? Не познакомился? Трудно объяснить… Наверное это была робость. Может быть, я побоялся, что буду глупо выглядеть: зачем юноше, который лет на пять — восемь старше, знакомиться с маленькой девочкой? Опять же, кто я такой? — ПТУ-шник! Отребье из социального низа. Кто мои родители? Они не занимают высоких постов и даже совсем не из числа интеллигенции! Такие, как все вокруг, обыватели. Я стыдился и презирал себя и их. И ненавидел всякого обывателя, потому что мои родители, да и другие родственники, ничем от обывателя не отличались, и более того, даже не хотели отличаться. И это кичливое нежелание отличаться от обывателя, вызывало у меня негативизм и отвращение и в конечном счёте — комплекс неполноценности…