Александр Петров - Сестра Ноя Страница 17

— Увы, да! – вскрикнул я неожиданно громко. – Простите… Вырвалось. Ты, Юра, сказал вслух то, что я давно уже понял, но в чем не мог признаться.

— Ничего тут постыдного нет, – мягко сказал Юра, легонько хлопнув меня по плечу. – Как сказал кто‑то из великих: «Каждому – его». Кому‑то миллионами ворочать, кому‑то властью упиваться, а таким, как мы с тобой, одна дорога – честный труд на благо народа с вольной нищетой плоти при неуклонном росте богатства души. Согласен?

Горло будто сдавила невидимая рука – это проснулась жалость к себе. Во мне боролись противоречия: с одной стороны, высокое самомнение и желание соответствующего признания в миллионах условных единиц – с другой, растущее отвращение к миру наживы, жестокому, лживому и бездушному, как сама смерть.

Я сел в кресло и в полной тишине принялся разглядывать исцарапанные мыски ботинок. Вспомнилась вдруг коррида, которая шокировала меня в детстве. И вдруг меня осенило! Да это же я, как матадор, движимый тщеславием и жаждой денег, вступил в бой – не с быком – а с золотым тельцом. Это ему поклонялись богоотступники в то время, когда Моисей на Синайской горе получал от Бога скрижали Завета. Что сделал Моисей с идолопоклонниками? Приказал Аарону убить три тысячи человек, чтобы умолить Бога не убивать весь народ. Когда Моисей обратно поднялся на гору, Бог предложил ему уничтожить всех прокаженных сребролюбием, и от Моисея произвести новый род, который не запятнал себя страстью к золотому тельцу. И если бы Моисей не упросил Бога помиловать этих несчастных, любители золота погибли бы навечно.

Так завершилась моя коррида с золотым тельцом, и я обратился в того поверженного матадора, которого унесли с песчаной окровавленной арены. Не знаю, как раненный матадор, а я выжил и почувствовал, как с болью и страхом выгорели в душе остатки самомнения, жадности, безумия…

— Согласен, – наконец, ответил я на вопрос брата. – Ты прав, Юра. И тебе, отец, спасибо. Наверное, у меня было временное помрачение ума.

В следующую секунду хлопнула входная дверь, раздался рокот камнепада и шорох струящегося песка – это Борис громогласно приветствовал маму и просил дозволения поучаствовать в семейном совете, а та полушепотом извинялась и приглашала войти. И вот в дверях отцовского кабинета появился он – весь в белом и с неизменной сверкающей улыбкой на загорелом лице!

— Что, господа родственники, уговариваете младшего брата свернуть с кривой дорожки НЭПа на прямой проспект имени Российской державности! Правильно! Да здравствует, великая Россия в отдельной постсоветской семье!

— Ну, ладно, я пойду, отдохну, – сказал поникший отец, грузно вставая с кресла, – а вы тут сами, по–братски…

— Было у отца четверо сыновей: двое умных, один печальный и один – веселый дурак! – Размашисто жестикулировал Борис.

— Знаешь, Борька, – сказал Юра с улыбкой, – а ведь дурак в сказке всегда лучшим оказывался. Может, ты и нас еще удивишь?

— Непременно! – Взмахнул он руками и повернулся ко мне. – Ну что, Арс, устроили твое будущее? А то у меня предложение к тебе имеется. Я свою консалтинговую фирму открыл.

— Позволь узнать, на какую тему ты станешь консультировать клиентов? Как ставки в рулетке делать или в покере блефовать?

— Ну, почему сразу в покере, – смешался Борис. – У меня полна голова идей. Насчет инвестиций, например… – Покрутил он рукой неопределенно.

— Нет, Боря, спасибо, – сказали мы вместе с Юрой. А я добавил: – С диким капитализмом я покончил. Становлюсь «государев человек».

— А не рано ли? – вкрадчиво спросил Борис.

— Нет! – снова хором воскликнули мы. А Юра добавил: – Борис, кончай, в самом деле, младшего брата совращать! Грех это.

Борис достал носовой платок, расстелил его перед собой и с грохотом упал на колени.

— Простите меня, братья, Христа ради!

— Встань, пожалуйста, – сказал Юра, протягивая к нему руки. – Что, право, за позиция!

— Ни за что! – отрезал Борис, отталкивая протянутые руки. – Затоплю горючими слезами вашу жилплощадь! Смердящим огнем сердца своего закопчу стены ваши! Умру, разложусь и сгнию тут у ног ваших, пока не простите меня, окаянного!

— Слушай, а ведь красиво излагает, шельмец! – восхищенно констатировал Юра.

— Это точно, – согласился и я. – Грамотный ибо зело.

— Ну что, простим? – спросил меня Юра, насмешливо кивнув в сторону кающегося Бориса.

— А что поделать! – вздохнул я. – Нельзя же позволить ему осуществить запланированную угрозу. Согласись, это как‑то не эстетично.

— Ладно, краснобай, вставай уж. Прощен!

— Ну и зануды же вы! – проворчал Борис, вставая с колен и аккуратно сворачивая носовой платок. – А теперь отметим победу милосердия? В ресторан?

— А давай, Арсюха, вздуем его!

— Намнём бока! – Стал я закатывать рукава.

— Да тумаков надаём! – Снял черный пиджак Юра.

…И пошли ужинать.

После шумного разгуляя Борис ушел с миловидной женщиной, а мы с Юрой по–холостяцки шагали гулкой ночной улицей и разговаривали о моей дальнейшей судьбе. Юра сказал, что их завод получил большой госзаказ и теперь нуждается в кадрах. Он договорился насчет моей кандидатуры и поручился за меня. Работать мне предстоит в техотделе, но в связи с максимальной экономией накладных расходов, придется принимать на себя функции снабженца, застройщика и… так далее, «согласно требований её величества Производственной Необходимости».

Потом речь зашла о моих исторических изысканиях насчет лейб–гвардии Семеновского полка. Я признался, что написал для бабушки Дуси и Маши сокращенный вариант и намерен на семейном совете прочесть его вслух. Бабушка чувствует, как буквально с каждым днем слабеет, поэтому торопит меня. Юра зашел ко мне в гости, быстро прочел мою рукопись. Медленно захлопнул папку, задумчиво помолчал и, похлопав рукой по картонной обложке, тихо сказал: «Поверь, брат, для них это будет бомбой!»

А вечером следующего дня после звонка вежливости, поцеловал маму, обнял отца, сказал куда иду и отправился в дом Кулаковых. Бабушка попросила семью собраться за столом в зале, сама села рядом со мной и с волнением стала вслушиваться в каждое слово. Я читал громко, не спеша, снова мысленно погружаясь в те годы, когда в России зарождалась волна революции, которая впоследствии затопит кровью и слезами всю страну и даже выплеснется далеко за рубеж. Бабушка то восклицала, то плакала. Маша во все глаза смотрела на мое напряженное лицо – в её душе, видимо, происходил переворот. Всё это я сделал для неё, поэтому именно мнение Маши было для меня так дорого.

Когда чтение закончилось, бабушка поблагодарила меня за работу и призналась, что ей уже полегчало. Я ожидал, что скажет Маша, и сквозь разноголосицу семейных споров наблюдал за ней. Но в тот вечер не удалось мне услышать её оценки.

…В дверь забарабанили, потом резко настойчиво зазвонили, Марина выскочила из‑за стола и ринулась в прихожую. Оттуда она вернулась с моим отцом. Он сказал, что маме стало плохо, соседка вызвала машину скорой помощи, и маму увезли в больницу. И только выпалив эту новость, отец оглянулся на присутствующих и стал обходить каждого и знакомиться – он оказался в этом доме впервые. Вот тут и раздался крик, который разрезал мою жизнь на две части:

— Славик! Сынок! Ты? – хрипло воскликнула бабушка Дуся.

— Мама?.. – оторопело прошептал отец в полной тишине.

— Дети, это мой сын Станислав, о котором только что читал Арсюша. – Потом повернулась к отцу и сказала: – Так вот, зачем я просила твоего сына написать о дедушке!

— Как же так, – говорил отец, – как же так! Оказывается, мы жили в одном дворе, мой сын вас хорошо знает. …А я только на старости лет удосужился встретить свою мать. Ты прости меня, мама, я сбежал тогда и всю жизнь потом доказывал всем, что не ублюдок позорный, не байстрюк, что не хуже других – из кожи вон лез.

— И ты меня прости, сын. Мой это грех. Ты не виноват. Прости меня, ради Христа.

— Да, да, конечно, – засуетился по–стариковски отец. – Чего там… А теперь извините. Мы должны с Арсением нашу маму в больнице навестить.

В больнице мама лежала спокойная и торжественная. Даже в больничном халате она выглядела великолепно. Когда мы вошли в палату, две женщины, её соседки, сразу удалились, чтобы дать нам возможность поговорить без стеснения. Отец взял маленькую ручку мамы, приложил её ко лбу и рассказал о том, что случилось в доме Кулаковых. Мама выслушала, поглядывая то на меня, то на отца и, наконец, сказала:

— Стасик, это очень хорошо, что вы смогли увидеться. Произошло самое главное, что может быть в жизни: вы примирились и простили друг друга. Быть может, все события последних лет Бог так устроил, чтобы вы, наконец‑то, встретились. Это самое главное событие вашей жизни. Это очень хорошо.

— Да, хорошо… Теперь мы с мамой… Вместе. А ты как себя чувствуешь, Анечка?

— Хорошо. У меня только одна просьба.