Александр Петров - Сестра Ноя Страница 18

— Стасик, это очень хорошо, что вы смогли увидеться. Произошло самое главное, что может быть в жизни: вы примирились и простили друг друга. Быть может, все события последних лет Бог так устроил, чтобы вы, наконец‑то, встретились. Это самое главное событие вашей жизни. Это очень хорошо.

— Да, хорошо… Теперь мы с мамой… Вместе. А ты как себя чувствуешь, Анечка?

— Хорошо. У меня только одна просьба.

— Всё что хочешь…

— Мне сказали, в нашем отделении священник лежит. Он никому не отказывает. Приведи его, пожалуйста. Мне нужно исповедаться. Знаешь, Стас, если ты хочешь быть со мной всегда… Понимаешь? …То и тебе нужно бы исповедаться и причаститься. Понимаешь, нужно.

— Хорошо, Анюта, я сейчас, я быстро… Не волнуйся… Уже иду! – И вышел из палаты, такой старенький, беленький, суетливый.

В те роковые минуты я, к своему стыду, не думал об отце и маме. Я просто рассеянно слушал и понимал, что в их жизни произошло очень хорошее и важное событие. Тогда я думал о Маше. Да, о ней… С одной стороны я понял, что рухнула возможность соединиться с ней в браке. С другой стороны, в груди разливалось непонятное мне чувство благодарности. Дело в том, что я никогда не мог относиться к Маше, как к женщине, мне казалась дикой мысль о телесной близости с ней. То есть, оказывается, я всегда любил Машу, как сестру, как некий идеал, как… Данте Алигьери флорентийку Беатриче – чистой небесной любовью, которая всю жизнь великого поэта обновила, вдохновив на гениальную «La Vita Nuova» («Новую жизнь»).

В те минуты я был целиком погружен в собственные эгоистические переживания. Ах, если бы я только знал!.. Если бы знал, что в тот день видел отца, мать и бабушку в последний раз!.. Они втроём умерли в ту ночь, счастливые, примиренные и прощенные.

Дед. Бунт и возмездие.

Революцию планируют гении,

делают романтики,

а плодами её пользуются негодяи.

(Отто фон Бисмарк)

Полгода после покушения на Столыпина продолжалось следствие. Дело осложняло то, что террорист Богров, оказывается, был агентом охранного отделения и даже сам предупредил киевскую полицию о готовящемся теракте. Начальство только личным вмешательством Государя было оправдано и прощено. Все посещения Дворца находились под бдительным присмотром, казалось муха не пролетит. …А тут этот странный мужик в голубой рубашке – ходит себе, где вздумается.

— Кто таков? – спросил Иван поручика, впервые увидев столь необычного человека.

— А, этот! Новый он – фамилия вроде такая, – сказал тот, махнув рукой. – Не тревожься, это царский любимец. Его две комиссии проверяли – чист, как стеклышко! Велено всюду пропускать.

Иван с поручиком сидели в густых самшитовых кустах и были уверены в невидимости. Однако мужицкие сапоги остановились, правый шагнул сквозь прореху в кустарнике – и вот он возвышается над сгорбленным Иваном и смотрит сверху вниз, заложив огромные ладони за кожаный ремень.

— Деревенский? – тихо спросил он.

— Так точно, – ответил Иван вполголоса.

— Верующий? – Казалось мужик своими пронзительными глазами прожигал его до самого дна души. – В церковь ходишь?

— Да, хожу.

— Ты вот что, Ванюш, – сказал мужик оторопевшему Ивану. И откуда тот узнал его имя? – Что бы не говорили благородные, – он небрежно кивнул в сторону поручика, – ты крепко верь: Государь наш и его семейство – святые! Когда убьют Царя–батюшку, Царицу и всех деток – их светлую память начнут обливать грязью. А ты не верь! А когда Бог за это русский народ станет наказывать, и прольется много крови – ты знай, что всё это Господь попустил за неверие и предательство Божиего Помазанника. И будь крепок в вере и не отчаивайся. Так будет. – И вдруг исчез.

— Пророк безграмотный! – едва слышно выругался поручик.

— Что‑то страшно мне стало, вашгродь, – прошептал Иван. – Никогда ничего не боялся, а тут как молния по башке стукнула. Силён, мужик! Сразу видно – Божий человек!

— Брось, Иван. – Поручик хладнокровно провожал удаляющуюся голубую рубашку цепким взглядом. – Империя – это же такая крепость! Да чтобы державу нашу сломить, да чтобы Царя убить, да еще с семейством – нет, этому не бывать. Никогда!

Тот разговор с бородатым мужиком Иван запомнил на всю жизнь. Он даже с этим парализующим страхом ходил на исповедь к священнику, только батюшка, сжав губы, кивнул:

— Будет! Народ отходит от веры. Монашество ослабевает. Аристократия разлагается. Социалисты год от года наглеют и проливают кровь как воду. Но ты, Иван, крепись, Русь святая не боярами, а крестьянством была сильна. Уповай на Бога, держись за Церковь, и смиренно неси свой крест.

А однажды Ивану выдался почетный караул у рабочего кабинета Царя. Он, как положено стоял навытяжку и смотрел себе под ноги, лишь иногда из‑под ресниц наблюдая за происходящим окрест. В девять часов дверь открылась, и Государь направился в сторону Угловой гостиной, но внезапно остановился и вернулся к караульному.

— Постойте, постойте, вы ведь Иван Стрельцов из села Верякуши Нижегородской губернии?

— Так точно, Ваше Величество! – отчеканил тот, удивившись эдакой памятью Государя: видел рядового гвардейца лишь раз, буквально минуту, а ведь запомнил! Иван только на миг поднял глаза, увидел обычную полевую форму полковника, внимательный чуть усталый взгляд – и смущенно опустил глаза.

— Начальник караула! – произнес Государь, не повышая голоса. Из‑за колонны волшебным образом появился дежурный капитан. – Смените унтер–офицера Стрельцова на полчасика. Мне необходимо поговорить с ним. Пойдемте со мной, Иван… Простите, как вас по отчеству?

— Архипович, Ваше Величество!

— Да, Иван Архипович…

В Угловой гостиной за роялем сидела Государыня в синем платье и тихонько наигрывала грустную мелодию.

— Вот, Аликс, познакомься, этот молодец – отличник гвардии, снайпер Иван Архипович Стрельцов, из нижегородских крестьян.

— Здравствуйте, голубчик, – ласково сказала Императрица, чуть кивнув головой.

— Здравия желаю, Ваше Величество!

— Ну полноте, Ванечка, – тихо сказал Государыня, – давайте поговорим по–простому, без уставных криков. Присаживайтесь на этот стул.

Иван осторожно ступил на мягкий ковер и присел на краешек мягкого сиденья. Сначала последовали вопросы о семье, детях, урожаях и доходах. Иван отвечал кратко, с каждым словом всё менее скованно.

— Постой, Аликс, тебе не кажется, что Ивану Архиповичу хочется спросить о чем‑то очень важном, да он не решается.

— Ванечка, вы спрашивайте о чем хотите, не стесняйтесь, – по–матерински ласково сказала Александра Федоровна.

— Да… Вот… Ваше величество… Недавно имел честь говорить с вашим пророком, а потом еще с батюшкой в полковом храме. Они сказали, что империя скоро падет, и настанут плохие времена.

Государь положил руку на плечо супруги, опустившей глаза и как‑то разом поникшей. У Ивана от страху высохло во рту – видно ляпнул не то…

— Да, Иван Архипович, – мягко произнес Государь, поглаживая плечо жены, – этому надлежит случиться. Через семь лет, примерно. Эти события предсказывали преподобный Серафим, блаженная Паша Дивеевская, провидец Авель, отец Иоанн из Кронштадта. Есть тому свидетельства и в Библии. Да.

— И что же, Ваше Величество, – едва просипел от волнения Иван, – разве ничего нельзя сделать? Вы нам только прикажите, мы ради Вас и Отечества на штыки пойдем!

— Благодарю вас, Иван Архипович. – Грустно улыбнулся Государь. – Только чему быть, того не миновать. Лишь Господь ведает, насколько народ разуверился. И только Ему Единому предстоит судить и наказывать нас. А нам надлежит преклонить главу под Его Господню волю и смиренно принять всё, что необходимо. Помните, из «Отечника» Святителя Игнатия: «Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощной рукой твоею. Устранись, охранись от него сам: и этого с тебя достаточно».

Не успел Иван отойти после столь грозной беседы, как пришло письмо из дому. Писал ему отец. По почерку, по слабому, неуверенному нажиму, по умоляющему тону письма Иван понял, что произошло горе: Дуня родила сына, не от него, а от другого мужчины. И прочел имя приблудного – Станислав – какое‑то холодное, как сталь на морозе, и тихо возненавидел младенца и навсегда потерял любовь к жене, и больше никогда не называл её по–прежнему – Дуня, а только Евдокия или жена…

Отец умолял сына простить жену и принять блудное дитя, как своё, ради Христа, ради матери и отца, ради семьи. Иван на исповеди покаялся в ненависти к жене и острому желанию её убить. Батюшка долго шептал ему на ухо слова утешения, умолял простить и принять ребёнка – малец‑то ни в чем не виноват… Иван умом простил и успокоился, но только ноющая тоска не уходила, она словно змея затаилась под каменным панцирем, сковавшим душу, и ожидала возможности выползти из засады и нанести смертельный укус в самое сердце.