Нора Фрейсс - Марион. Мне всегда 13 Страница 18

В понедельник, 12 февраля, ты написала Наде на «Фейсбуке» то оскорбление: «Ты дура, никто тебя не любит».

Вот, что узнала Камилла: «Это не понравилось товарищам Марион, которые объединились против нее на следующий день. Она осталась совсем одна, без друзей. На уроке физкультуры несколько учеников, среди которых самым активным был Дамьен, собрались и, подстрекаемые Надей, избили Марион. Никто не вмешался, чтобы защитить ее, в том числе и «лучшая подруга». Преподаватель физкультуры, он же классный руководитель, тоже не проявил никакого участия. Позже, ближе к полудню, Инес сказала Марион, что она рассказала Майлис о том, как Марион ее так же оскорбляла. Марион испугалась, что та начнет ей мстить. Она отпросилась домой с жалобой на плохое самочувствие.

Ты заметила – я исправляю ошибки. Вот уже несколько страниц как. Я не могу больше выносить ваши орфографические ошибки.

Продолжение сообщения, которое прислала мне Камилла: «За обедом положение вещей ухудшилось. Марион вернулась домой, Майлис позвонила ей, чтобы якобы объясниться. И тут снова приняла участие целая толпа, причем еще большая, чем на уроке физкультуры. К псевдодрузьям Марион присоединились другие ученики. По словам Авроры, число обидчиков значительно выросло. Один за другим они принялись оскорблять Марион по телефону всеми словами, сыпать угрозами из серии «Мы выколем тебе глаза», «Мы сдерем с тебя шкуру», «Майлис тебя изобьет, когда ты вернешься». И снова никакого вмешательства от надзирателей колледжа, несмотря на то что все происходило в школьном дворе на перемене».

Еще Аврора рассказала Камилле, что уже по дороге Майлис ответила на твой телефонный звонок. Ты хотела знать, действительно ли она собирается тебя бить. Майлис тебя уверила тебя в том, что отныне она отказывается говорить тебе хоть слово. Ты позвонила Инес, которая учится в пятом, по поводу своих неприятностей. Ты напрасно пыталась дозвониться до Юлии. Ты получила пару анонимных звонков с угрозами смерти, исходящими от Дамьена.

Вот что Аврора не хотела нам рассказывать. В конце телефонного разговора она снова повторила, что хотела бы поговорить с родителями Марион, но «колледж запретил контактировать с ними».

Колледж запретил контактировать с нами. Я не устану спрашивать: почему? Исходя из каких принципов, из какой морали?

Если бы полицейские или судьи решили, что ни взрослые, ни дети из школы не должны с нами общаться, они бы нам об этом сообщили, не так ли? Если есть запрет, он должен действовать в обоих направлениях, правда? Однако никто не приказывал нам не приближаться к школьному зданию или к тем, кто там находился.

Подобное отношение разжигало в нас непонимание, злобу и, без сомнения, чувство вины, столь сильное временами. Мы ничего не могли поделать, чтобы избежать этой драмы. Но мы хотели сделать все, чтобы она не коснулась других семей.

Для этого нам нужна была правда. Через несколько дней после похорон я заметила в саду Лео, который учился в твоем классе, пока не перешел в другую школу. Я тогда находилась в состоянии безумной ярости, поэтому не сдержалась и раскрыла окно: «Скажи, ты в курсе, что случилось с Марион?»

Он ответил: «Нет, мадам». Через несколько минут в дверь постучали. Это были мать и отчим мальчика – наши соседи, которые не подавали никаких признаков жизни после твоей смерти. Поскольку я окликнула их сына, они пришли, чтобы подтвердить: он ничего не знает. Мы немного поболтали. Я собралась ехать на кладбище. Прежде чем я ушла, месье посоветовал мне: «Не обращайте внимания на слухи и позвольте полиции самой выполнять свою работу». Я спросила, какие слухи он имеет ввиду, но ответа не получила.

Некоторое время спустя я отвозила Клариссу на день рождения. Она из мам, которая знала тебя, решила кое-что уточнить. Она сказала: «Говорят, Марион покончила с собой, потому что вы узнали об ее отношениях со зрелым мужчиной». Я чуть не упала: «Что?! Со зрелым мужчиной?» Я была в ярости: «Прекратите чернить мою дочь!» Дажа сделала вид, что хочет мне помочь: «Вы хотите знать другие слухи?»

Нет, я не хотела их знать, я не хотела, чтобы твое имя пачкали. Слухи процветают там, где правит молчание. Вот итог закона о неразглашении, наложенном колледжем. Как я могу оправдать эту бесчеловечность?

Слухи пачкали тебя, словно ты в этом нуждалась, там, где ты была. Слухи пачкали нас, особенно меня. Ведь именно я представала всеобщему взору взволнованной и жадной до улик. Некоторые слова буквально ранили меня как удары кинжалом. Например, в детском саду, куда я водила Батиста, воспитательница рассказала мне о том, что узнала от одной из соседок: «Марион никогда не улыбалась. Она покончила с собой, потому что боялась возвращаться домой…». Ты, которая улыбалась постоянно, в чем тебя упрекала Аврора!

Нам говорили все. Что ты покончила с собой, потому что тебя бил отец. Или, например, те две девочки, которых ты упомянула в письме и которые двумя месяцами ранее дразнили тебя «толстой», сообщили полиции: «Да, у Марион были проблемы. За последнее время она очень похудела. Думаем, у нее была анорексия». Твой уход не имел ничего общего с теми причинами, о которых говорили эти маленькие дряни. В этом плане ты была похожа на меня. Когда я была маленькой, меня дразнили «мешком с костями» и «скелетором».

Еще одна из мам рассказала, что, когда родители звонили в колледж, директор утверждал: «Нет, самоубийство Марион не связано с колледжем. У нее были проблемы в семье». Какие еще проблемы в семье?

Люди, которые говорят то, о чем на самом деле не ведают, творят столько зла, сами того не осознавая.

Глава 12

Клеветница

«Мы хотим жить нашу жизнь»

Назойливая пресса, утомляющие СМИ. Как стервятники, журналисты набросились на нас после твоей смерти. Именно из «Паризьена» мы узнали, что ты была жертвой травли и оставила посмертное письмо. Именно по 3-му каналу мы увидели то знаменитое интервью с заместителем директора, которая прокомментировала факт твоей смерти, не потрудившись ни предупредить нас, ни принести соболезнования.

Мы чувствовали глухую злобу по отношению к прессе, которая доносила информацию до читателей, не предупредив нас, по отношению к журналистам, которые не подавали признаков жизни, когда мы пытались с ними связаться, по отношению к телевидению, которые давали слово школьному руководству, не желая знать, что мы сами об этом думаем.

Кроме того, СМИ нас преследовали, подстерегали, охотились на нас со своими вопросами. Я теперь понимаю жалобы звезд. Люди, которых преследуют журналисты, ощущают вторжение. Даже если ты выбрал публичную профессию, ты должен иметь право спокойно съесть мороженое или спокойно поплакать в уголке, не так ли? Конечно, некоторые специально ищут камеры. Но не мы.

Четыре месяца спустя после твоей смерти мы согласились на интервью с «Фигаро», которое было опубликовано 28 июня 2013-го. Ничего не мешало нам в юридическом плане. У нас не было причин молчать. На сей раз это не была облава журналистами – у нас было время подумать. Это было взвешенное решение. Пресса хотела знать, что же произошло. А мы не хотели, чтобы тебя забыли. 13 июня 2013-го мы подали дополнительную жалобу.

Эта статья в «Фигаро» вызвала две реакции – юридическую и административную. Прокурор решил принять нас на следующей неделе, в начале июля, как я уже рассказывала выше. Впрочем, я узнала потом, что в начале лета директор колледжа обращался за помощью в Министерство образования: «Я прошу защитить меня от клеветинцы». Как можно называть клеветницей мать, которая просто хочет узнать имена тех, кто причинил боль ее дочери?

В то время я согласилась на интервью с журналистом с 3-го канала, которое показали в выпуске от 2 июля в 13.00 и еще раз вечером, в 19.20. На «Фейсбуке» я вскоре обнаружила множество непроистойных, ожесточенных и инфантильных сообщений от учеников твоего колледжа: «Вот дерьмо. Эти дурацкие журналисты, снова начинается. Нас ожидают дерьмовые каникулы, если они снова подадут жалобу и нас начнут таскать по допросам. Мы хотим жить нашу жизнь». Это была лишь вторая статья в прессе за все четыре месяца и наше первое интервью по телевидению. Мы, наоборот, старались избегать «этих дурацких журналистов».

Одна из девочек приносила свои соболезнования на «Фейсбуке». Но не тебе, Марион, не нам, а своим товарищам, которых призывала оставаться сплоченными. Царила самая настоящая путаница. Одни обрушились на журналистов с жалобами на людей, которые мне верили, против всех, кто поставил их в неловкое положение. Другие стонали, что это не их вина, что они ничего не могли сделать, что если бы только это было в их силах… Они спрашивали себя, что будет дальше. Можно сказать, они боялись правды.

4 месяца спустя, 13 ноября 2013-го наш адвокат подал жалобу, на сей раз с предъявлением гражданского иска. Само собой, пресса мобилизировала свои силы. Мы поговорили с Софи Дезер, очень серьезной журналисткой из «Нувель Обсерватер», которая 14 ноября опубликовала большое интервью, где процитировала твое письмо, вычеркнув из него имена. Тогда все поняли наше негодование и наше одиночество перед лицом школьного мира, ополчившегося против нас. Журналисты вновь принялись нас донимать. Я согласилась на интервью с Томасом Сотто для Europe1 и на три интервью для BFM, France2 и M6. Журналист с Europe1 обещал, что беседа продлится не более 10 минут, но в итоге я провела 13 минут у микрофона в прямом эфире. Я благодарна ему за это. Именно через прессу мы доносили идею о необходимости бороться с проблемой насилия и жестокости в школе.