Евгений Гришковец - Асфальт Страница 18

«Как же мне не нравится этот чёртов пол. Кто же придумал такой скучный и бесчеловечный пол, – ползло у Миши в голове. – А кому-то он нравится. Ужас какой! Вот только чего мне дался сейчас этот пол. Пол как пол… Таких полов повсюду… Вот именно, что повсюду такие полы. Как скучно-то. Здесь не только кофе пить и пирожные есть нельзя, здесь находиться-то тошно. Как они тут работают?! Я бы пару дней на этот пол посмотрел и повесился бы…»

Тут Миша встал, довольно резко. Обычная фраза: «повесился бы», которую он часто говорил или думал по разным поводам и в самых разных ситуациях, вдруг ужалила его конкретностью смысла. Он шагнул к выходу, но остановился, вспомнил, что не заплатил, пошёл к кассе, рассчитался, проклиная медлительность кассира, и вышел на улицу, стараясь не смотреть на пол кафе.

Миша быстро дошёл до машины, сел за руль и моментально завёл мотор. Но тронулся с места он не сразу. Он не раздумывал, куда бы поехать, он продолжал думать про кафельный пол и про ту тоску, которая открылась ему в серых и белых квадратиках этого пола. Миша отчётливо понял, что даже если бы он не ел три дня, он не смог бы сейчас зайти ни в какой ресторан или кафе, сидеть там один и есть. Тошнота, пустой желудок и горечь от кофе и сигарет не заставили бы его сейчас пойти куда-нибудь, чтобы спастись от этих болезненных ощущений.

И Миша неожиданно признался себе, что ему всегда было скучно, неинтересно и тоскливо бродить по красивым улочкам тех европейских городов, куда, как ему казалось, он так любил ездить. Ему всегда казалось, что ему нравилось одному бродить по старым мощёным улочкам и переулкам, заходить в ресторанчики и бары. Ему казалось, что сидеть, есть или пить или есть и пить одному где-то в Париже или Берлине, смотреть в окно на улицу, любоваться набережной или площадью, слушать непонятную речь – это приятно, красиво, тонко и даже романтично. Ему казалось, что ему нравится читать какую-нибудь книгу французского или латиноамериканского автора за чашкой кофе в полупустом кафе, и что это серьёзно и элегантно. Ему казалось, что такое уединение развивает и углубляет внутренний мир, содержание и даже укрепляет характер. Миша нравился сам себе, такой одинокий, молчаливый и сосредоточенный. Он гордился таким своим образом жизни и считал, что ему так хорошо. Он гордился тем, что открыл в себе интерес и удовольствие бывать одному где-то далеко от соотечественников. Ему казалось даже, что так он отдыхает, уезжая из Москвы на недельку-другую.

И вдруг ему стало ясно, что ему всегда было скучно и тоскливо в этих одиноких поездках. Ему в этих поездках ничего не хотелось, ему всегда казалось, что хочется, но на самом деле не хотелось ничего. Не хотелось ходить по музеям или галереям, не хотелось одиноко гулять по паркам, и даже есть ему не хотелось. Но он всё это делал и находил в этом много смысла.

Книги в кафе ему тоже не хотелось и не нравилось читать. Не нравились сами многослойные и путаные смыслы французских и латиноамериканских писателей, и процесс чтения тоже не нравился. В кафе ему трудно было читать, мысль ускользала, Миша отвлекался и перечитывал один и тот же абзац несколько раз, пытаясь хоть что-то понять. Но парижане и берлинцы в кафе читали, не отвлекались и явно получали удовольствие и от процесса чтения и от книг. Миша делал так же и был собой доволен. А тут ему стало ясно, что всё это ему было скучно. И он тут же подумал, что и парижане и берлинцы, наверное, не любят читать в кафе те книги, которые они читают, и им, наверное, совсем не так уж хорошо поодиночке, с независимым видом, пить кофе во всех бесчисленных кафе.

Миша всё так и сидел за рулём и не трогался с места. День стоял солнечный, нежный и прохладный. Миша ощущал под собой смятые складки пальто. Он сел в машину, не позаботившись о своём любимом пальто, хотя всегда снимал его, садясь в машину. И в кафе он пальто не снимал. «Помялось совсем, – подумал он вяло, – да и фиг с ним». Это пальто он купил в Париже, очень его любил и берёг, а тут не захотел расправить складки под собой. Он сидел и думал.

И то, о чём и как он думал, Мише очень не нравилось. Его не огорчило признание самому себе в том, в чём он признался.

Его огорчало и даже пугало то, что в последний раз он делал себе подобные признания довольно давно. Тогда ему было очень больно и трудно, тот период своей жизни он вспоминал теперь с ужасом и не хотел тех самых переживаний даже близко. И хотя всё тогда было совершенно иначе, но сам факт горького признания в чём-то самому себе сильно Мишу встревожил.

Он сидел с совершенно отрешённым взглядом в машине, держался обеими руками за руль и усиленно пытался отогнать тоску, будто вылезшую из чёрных полосок между кафельными плитками того самого пола в кафе. Он старался не думать о том, что напомнила ему эта тоска. Миша помнил, как и когда он признался себе в том, что ненавидит свою жизнь и не любит почти всё, из чего эта жизнь состоит, и то, как его жизнь устроена.

Шесть лет назад Миша сокрушительно сильно и страстно влюбился. Он тогда только-только почувствовал результаты активного и целенаправленного своего труда, у него всё шло успешно и хорошо. Работы было хоть отбавляй. Дома всё его радовало. У них с Аней уже была своя квартира, хоть и далеко, а точнее, весьма далеко от центра, но своя квартира и в Москве. Дочка Катя начала много и забавно говорить, Миша купил новую машину, Аня нашла интересную работу. И тут Миша влюбился.

Случился приём в мэрии Москвы. Перед новым годом собрали тех, кто занимался столичными дорогами. Мише раздобыли пригласительный на это торжество. Ему было полезно туда пойти, там можно было познакомиться с полезными в его деле людьми. Там он и встретил Светлану.

Миша на том мероприятии был, наверное, самым молодым, застенчивым и меньше всех понимал, как надо себя вести и как получить пользу и выгоду от происходящего. А Светлана была там одной из немногих женщин, при этом самой молодой и спокойной.

Миша на том приёме вертел головой во все стороны и пытался найти хоть одно знакомое лицо, чтобы хоть поздороваться и не стоять одному. В конце концов он увидел знакомое лицо. Это был пузатый дядька в расстёгнутом пиджаке. Мелкий московский чиновник, с которым Миша пару раз имел деловые встречи. Миша радостно поздоровался с тем чиновником, обменялся парой фраз, а тот, в свою очередь, разулыбался и поздоровался с единственной в той большой компании молодой, красивой и элегантной женщиной, проходившей мимо с бокалом. Это была Светлана. Миша поздоровался с ней, представился, она по-мужски протянула ему тонкую руку и назвала своё имя. Миша пожал руку и в первый раз в жизни влюбился сразу. Уходил он с того приёма контуженный, с не видящим вокруг себя ничего взглядом и с маленькой бумажкой в кармане. На бумажке было написано её рукой: «Светлана» и номер телефона.

И началось! Светлана работала в мэрии, была замужем, и у неё была дочь пяти лет. Четыре месяца Миша находил возможность дожидаться Светлану после окончания её работы, дарить ей цветы и то коротко, то дольше разговаривать с ней. Миша весь извёлся тогда. Как он не завалил все дела на работе за те четыре месяца, он и сам не понимал. А Света цветы брала, на звонки отвечала, руку из Мишиной руки не выдёргивала, смотрела Мише прямо в глаза так, что у Миши останавливалось сердце, и больше ничего. Со слов Светланы он знал, что муж её человек занятой, небедный и старше её почти на десять лет. Дочка у Светы была от первого её и неудачного брака. Света была младше Миши на два года, спокойнее и увереннее на сто лет, а выглядела она прекрасно. Муж её часто уезжал куда-то далеко и по делам. Когда муж был в отъезде, Света цветы брала и отвечала на звонки всегда, радостно, и они подолгу говорили. Когда муж возвращался, цветы отвергались, и звонить Светлане Миша мог только в рабочее время, да и то она говорила с ним холодно и кратко. Сама Света не звонила никогда. Она знала от Миши, что он женат и у него тоже дочь.

Миша тогда сильно мучился, был сам в себе, и Аня, конечно, что-то чувствовала, задавала вопросы. Миша говорил, что у него серьёзные проблемы с большим заказом, что вообще много неприятностей.

А однажды вечером, когда Миша в очередной раз ждал Светлану после её работы в назначенном месте, а она всё не шла, он не выдержал ожидания и позвонил ей. Она ответила необычно ровным голосом, сказала, что этим вечером она встретиться с Мишей не сможет, но если он хочет и может освободить себе вечер пятницы и всю субботу, а ещё, если он придумает место, где они могли бы быть это время вместе, то она готова…

Миша тогда не сразу пришёл в себя. Он, конечно же, всё придумал. Сказал жене, что едет по делам в Вологодскую область, сам снял номер в гостинице прямо в Москве. Они тогда со Светланой не выходили из номера больше суток. И всё завертелось и усложнилось ещё сильнее и жёстче!

В итоге Мише пришлось городить доматакую ложь по поводу своего заведённого и возбуждённого состояния и частых ночных отлучек, что он доврался до того, что ложь его стала совсем несусветной и поэтому убедительной. Он сказал Ане, что вляпался в историю, что случайно и по неосторожности влез в криминал и использовал грязные деньги. Он врал, что ситуация критическая и опасная, что ему поэтому приходится скрываться. А потом он сочинил, что ситуация ещё усугубилась, и для того, чтобы ему можно было действовать более решительно и свободно, Аня с дочкой должны уехать из Москвы к Аниным родителям в Саратов и переждать.