Владимир Буковский - Московский процесс (Часть 1) Страница 18

Так после месяца лихорадочной беготни по Москве улетал я домой со слабой надеждой на успех своих замыслов. Ни окончательного решения, ни возможности положиться на тех, с кем свела судьба, ни единомышленников. Только листочек бумаги с подписью Пихои — много ли он стоил?

Но и добиться большего я никак не мог. В этом призрачном царстве все было ненадежно, не окончательно. Все могло измениться в любую минуту. Слово, обещание, даже данное публично, ничего больше не значило, ни к чему не обязывало. Невозможно было сказать, что такое власть сегодня, тем более — завтра. И совсем уж никто не знал: что такое ее решение? Казалось, человек существует, только пока ты его держишь за пуговицу, а отпустил на мгновение — и он исчез, растворился в вихре. Был человек — и нет его. В создавшейся тогда ситуации незыблемым выглядел только Ельцин.

— Теперь дело за президентом Ельциным, — говорил я журналистам перед отлетом. — Как только он примет такое решение, мы готовы начать работу.

4. Пьяная свадьба

Но время шло, а лучше не становилось. Точно истощив всю свою энергию за три дня «путча», российское руководство было полностью парализовано. Уникальный случай в истории: за свои первые сто дней у власти Ельцин не сделал абсолютно ничего. На какое-то время он вообще исчез: одни говорили, что запил, другие — что уехал отдыхать. Но, и объявившись позже, он никак не мог выработать ни программы действий, ни четкой цели. То принимался перетасовывать старую колоду бюрократии, отчего эта последняя только разбухала; то вдруг срывался со всем своим окружением на Кавказ — мирить армян с азербайджанцами; то вводил чрезвычайное положение в Чечне, то отменял его. Страна, как пьяный корабль, неслась по воле волн «без руля и без ветрил» А вернее — как пьяная свадьба куролесит по городу, из одного трактира в другой, с музыкой и цыганами. Во всяком случае, примерно так жило все ельцинское окружение, кочуя по приемам и праздникам. Застать их на работе, дома ли — было совершенно невозможно. Неделями я пытался дозвониться, терзал телефон до мозолей на пальцах, пока чисто случайно не попал в ритм этого загула. Оказалось, Москва жила «презентациями» — новое словечко, произведенное от английского presentation и обозначавшее здесь, на русской почве, практически любую общественную пьянку, будь то по поводу открытия нового центра, создания новой организации или какой-то годовщины. А уж там, между балычком и тостами за новую демократию, разве договоришься о чем-то серьезном?

Тем временем события развивались самым неблагоприятным для моих планов образом. Номенклатура оживала на глазах, заполняя вакуум власти. Происходило это вполне открыто, под аккомпанемент рассуждений в прессе о том, что управление страной надо, дескать, оставить в руках «профессионалов». Даже с некоторым нажимом: вот, мол, раньше партия не давала «профессионалам» наладить дело, а теперь «новая власть» туда же. И как-то само собой забывалось, что никаких «профессионалов» управления в СССР, помимо профессиональных строителей коммунизма, то бишь номенклатуры, никогда не существовало. Они-то и развалили страну, довели до банкротства экономику, а под конец не сумели даже путча толком организовать.

Совсем заглохло и следствие по делу этих последних. Уезжая в конце сентября, я еще успел сделать программу на российском телевидении под названием «Два вопроса президенту», с тем, чтобы продвинуть идею открытого расследования «дела КПСС». Мы как бы организовали такое расследование, следуя модели «Уотергейта», где, как известно, ключевыми были два вопроса: что знал президент (в нашем случае — Горбачев), и когда он это знал? Вопрос был не праздный: все больше всплывало фактов о том, что Горбачев все знал заранее и так называемый путч был просто его попыткой ввести военное положение в стране, спрятавшись за спины своих сотоварищей. Таким образом, наша программа, проводя эту параллель, подводила зрителя к выводу о необходимости такого же публичного расследования, как и уотергейтское.

Но и эта, казалось бы, очевидная идея потонула в чудовищном российском бардаке. С одной стороны, Ельцин так и не удосужился принять решение, с другой — ожившая номенклатура, в том числе и из ельцинского окружения, утопила все в бесконечных «комиссиях по расследованию», где, разумеется, дело вели «профессионалы». Становилось ясно, что суда над лидерами августовского «путча», скорее всего, так никогда и не будет. (Суд над руководителями ГКЧП откладывался два года, пока, наконец, в феврале 1994 года новоизбранная Дума приняла закон об амнистии организаторов августовского «путча». Однако один из обвиняемых, главнокомандующий сухопутными войсками генерал Варенников, отказался принять амнистию и потребовал суда. Суд состоялся в августе 1994 года, и генерал Варенников был оправдан). Вместо этого, в октябре 1991 года прошли довольно вялые слушания Верховного Совета, где некоторые депутаты требовали, конечно, более широкого обсуждения обстоятельств «путча» и даже расследования всей деятельности КПСС, а их коллеги-коммунисты, естественно, возражали. Цирк, да и только! С каких это пор стало нужно просить согласия у преступников прежде, чем посадить их на скамью подсудимых!

Любопытно, однако, что перспектива расследования преступной деятельности КПСС не вызвала энтузиазма даже у большинства «умеренной» публики.

Особенно почему-то тревожил их международный аспект. Действительно, какие-то факты на слушаниях всплыли, в основном по компартиям, и не очень значительные, например, о перекачке сотен миллионов долларов из государственной казны «фирмам друзей». Но и этого было достаточно для переполоха:

«Судя по всему, в ходе расследования всплывет еще немало документов подобного рода, — писала газета „Известия“, — и сегодня трудно представить последствия этой работы, поскольку скандал грозит выплеснуться на международную арену, всерьез повлиять на карьеры многих политических деятелей, оказать воздействие на деятельность и зарубежных компартий, и многих коммерческих структур, взращенных на финансовых дрожжах КПСС».

Не может советский человек слышать слово «заграница», не наделав в штаны. Ельцин исключения не составлял: 14 января 1992 года подписал указ «О защите государственных секретов Российской Федерации», коим восстанавливались практически все нормы секретности бывшего СССР.

Приехав опять в Москву в марте, я обнаружил картинку типичной советской показухи: с одной стороны, был торжественно открыт при архивном комитете «Центр хранения современной документации», куда якобы и поступили для всеобщего пользования партийные архивы. Об этом, благодаря стараниям Пихои, уже раструбила и российская, и западная пресса как о новом достижении новой демократии. Действительно, оформив пропуск, можно было подняться на второй этаж здания бывшего ЦК, в читальный зал этого Центра, и можно было даже посмотреть описи документов. С другой стороны, на этом и кончался демократизм новой российской власти, ибо никаких существенных документов вам видеть не полагалось. Прежде чем показать даже описи, вас знакомили с «правилами» работы Центра, из коих следовало, что, согласно указу Ельцина, из пользования изъяты:

1. Все вообще документы после 1981 года.

2. Все материалы к решениям Секретариата ЦК после 1961 года.

3. Все вообще материалы «особой папки».

4. Все материалы международного отдела, отделов загранкадров, международной информа-ции, административных органов, оборонной промышленности ЦК, документы КГБ и ГРУ после 1961 года.

Если хотите, можете знакомиться с пленумами по сельскому хозяйству или отчетами о выполнении пятилетних планов. Не хотите — не знакомьтесь. Даже документы, касавшиеся меня лично, моей судьбы, моей жизни, не имел я права видеть — а такие были в описи решений секретариата. Какая уж там «международная комиссия»! Напрасно я размахивал нашим договором перед носом Пихои, тыкал пальцем в его подпись. Он только очками поблескивал.

— Это недействительно.

«Недействительными» оказались теперь и его подписи под соглашением с делегацией наших «организаций-учредителей», которую я прислал в октябре, вскоре после своего отъезда. И, очевидно, его «соглашения» с другими организациями, которым он норовил «продать» тот же «товар» за нашей спиной. А их набрался уже добрый десяток. Каждый раз осчастливленная таким образом новая организация радостно сообщала прессе, что именно она (и только она) получит теперь доступ к партийным тайнам. Но буквально через месяц появлялась другая, не менее счастливая. Удивляться тут нечему, ибо мечта Пихои была столь же проста, как и несбыточна: получить много-много денег, не выпустив из рук своих богатств и притом, Боже избави, не заработав по шее от начальства. Попросту говоря, ему грезились миллионы в обмен на доклады обкомов о работе с молодежью, да еще проданные каждому отдельно, с видом благодеяния. Не удивительно, что, так ничего и не получив, он лишь взбудоражил полмира и сам же теперь обиделся на весь Запад сразу.