Александр Жолковский - НРЗБ Страница 18

Эти и другие музыкальные идеи он все чаще обсуждал с Саночкой, которую с восхищением цитировал к месту и не к месту, и люди, хорошо его знавшие, с улыбкой констатировали наступление первой фазы брачного цикла. За громкими публичными восторгами должно было последовать затишье, знаменующее тайный роман…»

«Вы же сказали, никаких секретов?»

«Браво, браво, но, знаете, и на солнце есть пятна. Краткая интерлюдия вдали от нескромных глаз бывала необходима, чтобы опробовать и скрепить новый союз, который затем провозглашался официально, и новая кандидатка становилась полноправным членом клана.

Вот и теперь все шло к этому. Сблизившись с Саночкой, Андрей узнал историю ее жизни и проникся к ней еще большим сочувствием. Ее родители, советские граждане американского происхождения, после войны работали в советском представительстве в ООН, и их дочь Сусанна выросла в Нью-Йорке. Давно утратив коммунистические иллюзии, они мечтали об Израиле, но вместо этого были внезапно отозваны из Америки и несколько лет провели в Сибири. В голове у Сусанны все перемешалось; всюду она была транзитным пассажиром, нигде не дома. Еврейская самоирония, американская честность, страх перед КГБ и коммунизм с оттепельным лицом образовали нелепо-трогательную смесь. Это привлекало к ней, особенно мужчин. Было легко воспользоваться ее мягкостью и беззащитностью, но, осознав обиду, она обращалась в бегство, часто самым непрактичным образом.

Ее любовный опыт был до смешного незначителен. Соблазненная во время поездки в Грузию местным музыкальным гением, имя которого она сохранила в тайне, она родила от него дочку и с тех пор вела практически целомудренную жизнь. Во всяком случае, как вскоре со смешанными чувствами жалости и облегчения установил Андрей, эротической изощренностью она не отличалась. Этот поворотный момент в их отношениях наступил при следующих обстоятельствах.

Андрей увлекся Саночкой с самого начала баховских концертов, однако окружавшая ее аура всеобщего внимания мешала ему перейти с шумной дружеской ноги на интимную. Саночка особенно расцвела в последнюю неделю; в ее манере появилась даже какая-то не свойственная ей самоуверенность. Но на заключительном концерте ее словно подменили. Она только что не плакала и со своего скромного стула позади пианиста беззвучно излучала в зал такое неподдельное горе, что, казалось, заглушала весь ансамбль.

Андрей настоял на том, чтобы проводить ее, заехал вместе с ней за дочкой, которую она оставила у матери, начал было расспрашивать, в чем дело, но, не получая ответа, перестал. Девочку уложили спать, немного выпили, Саночка беспомощно расплакалась, он стал ее утешать, и это послужило тем толчком к окончательной близости, которого до сих пор недоставало.

Последствия были самые неожиданные. Через несколько дней Андрей и его жены начали безбожно чесаться в интимных местах и вскоре обнаружили, что причиной беспокойства является известный род паразита, гнездящегося между корней волос внизу живота. Андрей бросился к Саночке, не для того чтобы допрашивать ее (он вычислил, что виновником должен быть отец ее дочери, иногда навещавший их), а чтобы помочь. Она сначала отнекивалась, стесняясь признаться в постыдной чесотке, но, увидев, что он не только не сердится, а полон заботы, разрыдалась от счастья и благодарности, каких не испытывала уже давно.

Андрей привез ее к себе, где уже собрались остальные и был устроен своего рода взаимный лазарет. Не вдаваясь в подробности, скажу, что удаление лобковой вши (Phthirius pubis) — процедура малоприятная, длительная, в несколько циклов, да и потом обритые волосы долго колются, пока не отрастут… Для Саночки это было мучительно вдвойне, но и радостно: после многолетней неравной борьбы с судьбой она особенно остро почувствовала счастье быть принятой в коллектив, в дружном лоне которого растворились остатки одиночества, стыда и уязвимости.

Прошло некоторое время, Саночка стала обживаться в новой среде, а история ее вхождения в нее — забываться. Со слов Андрея источником заразы молчаливо считался никому не ведомый грузин, но как-то раз, когда одна из жен, с которой Саночка подружилась больше, чем с другими, походя упомянула о нем, Саночка проговорилась, что он тут не при чем.

— A кто же тогда? — спросила та.

— Это неважно, — спохватилась Саночка, но было поздно.

На другой день об этом разговоре узнали остальные и, движимые любопытством, сознанием обманутого доверия, а главное — убеждением, что от своих не может быть никаких секретов, стали все громче требовать, чтобы она назвала преступника. Саночка с виноватой улыбкой уклонялась, говоря, что это никого не касается. Но когда к женщинам присоединился Андрей, сказавший, что все вообще всегда всех касается, а в данном случае как раз очень даже коснулось присутствующих, она вдруг замолчала, отвернулась, еле сдерживая слезы, и вскоре уехала к себе.

С этого момента она мягко, но бесповоротно рассталась с Андреем и постепенно исчезла с общего горизонта, а в дальнейшем даже, кажется, эмигрировала. Ее уход был первым подобным случаем и произвел впечатление. Может быть, я преувеличиваю, но именно с тех пор идея клана как-то потускнела, сведясь к инерции, бытовому удобству».

«A разносчик паразитов так и остался неизвестным?»

«Да, для большинства участников — навсегда, для некоторых — на очень долгое время».

«Некоторые — это уж не вы ли сами? Если, конечно, вы не Саночка».

«В любом случае, это уже другая история — оставим ее до другого раза».

«Как это другая? Разгадка — неотъемлемая часть сюжета. Так что уж рассказывайте».

«Если вы настаиваете, пожалуйста.»

«С тех пор, можно сказать, прошла вечность, — продолжила рассказчица, — и вот недавно на Восточном берегу я случайно встретила Юлика, помните, автора теоремы о пирожном. Мы разговорились о старых временах, и оказалось, что он тоже посвящен в эту историю, только с оборотной стороны. Но сначала несколько слов о нем самом.

Впечатление он производил противоречивое. Отдаленные знакомые считали его нескладным, но добрым увальнем, этаким Пьером Безуховым. Узнав поближе и вслушавшись в то, что он говорит, — приходили в ужас. Например, вы шли к нему в гости, а он встречал вас словами: «Мой дом — моя крепость. Раз уж вы вошли в него, давайте совместно подумаем, как вам поскорее из него выйти». Если ему казалось, что подруга жены слишком у них засиделась, он спрашивал: «A что, разве присутствие в нашем доме Маши (Даши, Наташи…) диктуется строгой необходимостью?» В качестве крайнего средства выпроваживания он мог объявить, что ему пора гулять с собакой. Гость удивляется: «Вы завели собаку?» — «Какая чушь! Вы прекрасно знаете, что я их не переношу. Но это не значит, что у меня меньше прав на privacy, чем у последнего идиота-собачника! Пойдемте, мы можем вместе выйти».

Он никому не давал своих книг, охотно разъясняя желающим, что гораздо лучше, если книгу эн раз прочтет настоящий ценитель, чем по одному разу энное количество непосвященных. На упреки в негуманности он отвечал, что большинство людей мало интересны, во всяком случае, гораздо менее, нежели авторы книг и их персонажи. От жены требовалось прежде всего не отвлекать его от чтения и своими разговорами не заглушать пластинок. В этом не было снобизма — столь же недопустимо было заслонять телевизор. Немногим ниже книг и героев зкрана он ставил вещи, причем не ценности типа ковров, сервизов и автомобилей, а простые, часто старые и испорченные предметы обихода, не обязательно даже любимые. Он периодически надевал не нравившиеся ему туфли и брюки, говоря, что и им надо предоставить возможность пофункционировать, и мог подать гостям и сам есть какой-нибудь старый кусок сыра — не пропадать же ему.

Что касается науки страсти нежной, то список его побед вроде бы говорил за себя. Но, как однажды сказала ему одна приятельница, «Ты ведь считаешь себя Дон-Жуаном? Но ты сам чувствуешь, что тебе чего-то не хватает. Знаешь чего? Ты не любишь женщин!» Сам он высказывался на эти темы в своем обычном стиле. Женщины — крайне отталкивающие существа, особенно вблизи, достаточно вспомнить описание внешности бробдингнегских красавиц Гулливером. Собственно, омерзительны вообще все люди, но к лицам одного с нами пола нам и в голову не придет притрагиваться, разве что с целью убийства. Чтобы преодолеть отвращение, и существует так называемый sex appeal. Однако переоценивать его продолжительность, а тем более социальную значимость, не следует. Женщина должна приходить, обслуживать отправление соответствующих функций и уходить. Деторождение в их число никак не входит, ибо мир и так перенаселен, в основном кретинами. Брак является одной из повседневных форм насилия над личностью, представляя собой не что иное как чрезмерно — вплоть до узаконениязатянувшееся пребывание в вашем доме гостьи определенного рода. Поэтому совершенно непонятно стремление целых народов и отдельных граждан к полигамии — и одной-то жены слишком много. Скорее всего, это следует объяснять тщеславной страстью человека к накоплению ненужных предметов.