Этгар Керет - Дни, как сегодня Страница 18

— Что за дела, пидор? — кричит он мне. — У тебя что, совсем крыша поехала, так тебя затрахал рыжий?

Я разрываю обертку индивидуального перевязочного пакета и обматываю бинтом все лицо, оставляя только щели для глаз. Беру винтовку. Передергиваю затвор. Проверяю, что она на предохранителе. Беру двумя руками за ствол. Раскручиваю над головой и неожиданно бросаю. Винтовка летит, падает на землю, немного скользит и останавливается почти посередине между нами. Теперь я в точности, как он. Теперь и у меня есть шанс победить.

— Это тебе, придурок, — кричу я ему. Секунду он растерянно смотрит на меня, но потом бежит к винтовке. Он бежит к винтовке, а я — к нему. Он бежит быстрее меня и успевает к винтовке раньше. Но верх будет мой, потому что сейчас я — как он, а он — с винтовкой в руках — будет в точности, как я. Пусть его мать и сестра трахаются с евреями, пусть его друзья лежат в больнице парализованные, а он будет стоять с винтовкой напротив меня, как пидор, и не сможет ничего сделать. Как я вообще могу проиграть?

Он поднимает «Галиль», когда я меньше, чем в пяти метрах от него, снимает с предохранителя, прицеливается с колена и нажимает на курок. И тут он обнаруживает то, что я обнаружил в последний месяц в этом аду: эта винтовка — дерьмо. Три с половиной килограмма ненужного железа. Она не стреляет… Я подбегаю к нему раньше, чем он успевает подняться, и бью его ногой в морду. Когда он падает на землю, я поднимаю его за волосы и срываю с него куфию. Его лицо напротив моего. Тогда я беру его и изо всей силы бью мордой о бетонный столб — раз, второй, третий. Посмотрим, какой рыжий теперь трахнет его в задницу.

Подруга Корби

Корби был арс,[41] такой, как все прочие арсы. То есть ты не знаешь, чего в нем больше — тупости или мерзости. И, как и у всех арсов, у него тоже была красивая девушка, и никто не мог понять, что она в нем нашла. Она была высокая шатенка, выше его, и ее звали Марина. И всегда, когда я проходил мимо них по улице со своим старшим братом, Мироном, мне нравилось смотреть, как Мирон сокрушенно качает головой из стороны в сторону, глядя на них, будто бы говоря про себя «Ну что ж ты в нем нашла?»

Очевидно, что и подруге Корби понравилось смотреть, как Мирон качает головой, так как всегда, когда мы проходили по улице, она улыбалась моему брату. А с некоторых пор она начала не только улыбаться, но и приходить к нам домой, и мой брат стал выставлять меня из комнаты.

Поначалу она приходила ненадолго, только в полдень. Затем уже оставалась часами, и все в квартале начали понимать, для чего. Все, кроме Корби и его дебильного кореша Кроточинского. Целые дни они просиживали на пустых ящиках возле магазинчика перса,[42] играя в нарды и потягивая сок. Будто помимо двух этих занятий в жизни больше уже ничего нет. Выигрывая и проигрывая, они могли сидеть за доской часами и считать тысячи очков, которые никого кроме них не интересовали. Когда проходишь мимо них, то всегда кажется, что, если бы перс не закрывал магазинчик вечером или не приходила бы Марина, они бы оставались там, как приклеенные, всегда. Кроме Марины или перса, который вытаскивал ящик из-под задницы у Корби, ничто не могло заставить их подняться.

Прошло несколько месяцев с того времени, как подруга Корби начала навещать нас. И то, что мой брат выставлял меня из комнаты, уже казалось мне таким обычным, что я думал, это будет продолжаться всегда, по крайней мере, пока я не пойду в армию.

И вот однажды мы с моим братом пошли в молодежный городок. Это немного далековато от нашего дома в Рамат-Гане, что-то около пяти километров. Но мой брат настоял, чтобы мы пошли пешком, а не поехали на автобусе, так как это полезно для него как разминка перед чемпионатом молодежного городка по прыжкам.

Был уже вечер, и мы оба были одеты в спортивные костюмы, а когда проходили мимо магазинчика перса, увидели, как он выплескивает ведро после уборки под дерево, что напротив магазина, и готовится запирать свою лавочку.

— Ты видел сегодня Марину? — спросил его мой брат.

И перс ответил ему специфическим звуком с причмокиванием и, даже не зная персидский, можно было понять, что это означает «нет».

— Я и Корби сегодня не видел, — сказал перс, — первый раз за все лето, что он не пришел. Не знаю, почему, денек-то как раз хороший.

Мы продолжали идти.

— Наверняка он и Кроточинский тоже пошли в молодежный городок, — сказал я.

— Какое мне дело, куда они пошли? — процедил мой брат. — Кому вообще есть дело, куда они пошли?

Но Корби не пошел в молодежный городок — мы встретили его по дороге, в парке Яркон, недалеко от искусственного пруда. Он и Кроточинский встали перед нами на дорожке. Корби сжимал в руке ржавый металлический прут, а Кроточинский чесал голову, и они не разговаривали между собой, будто сосредоточились на чем-то важном. Мы не сказали им «Привет», а они не сказали нам. И только, когда мы были уже совсем рядом с ними, когда уже почти миновали их, Корби открыл рот и проговорил «сукин сын». И еще до того, как я успел понять, что происходит, он врезал Мирону этой ржавой железякой в живот, и мой брат упал на асфальтовую дорожку, скорчившись от боли. Я хотел подойти к нему, чтобы помочь подняться, но Кроточинский перехватил меня сзади.

— Ты, ты украл у меня мою девушку в то время, как мы с ней встречались, — заорал Корби, и вся его физиономия стала совершенно красной. Ударами ноги он заставил моего брата перевернуться на спину, и не успел Мирон ответить, как Корби уже почти всем весом надавил ему ногой на шею. Я хотел вырваться, но Кроточинский держал меня крепко.

— Ты знаешь, Гольд, что в десяти заповедях есть запрет на то, что ты сделал, — процедил Корби, — он называется «Не укради»! «Не укради», а ты? Это протекло мимо тебя, как вода, а? — «Не прелюбодействуй», — проговорил я, не знаю почему, глядя в глаза моего брата, смотревшего на меня с земли.

— Что ты сказал? — остановился Корби.

Когда он обернулся ко мне, то нажим на горло моего брата немного уменьшился, и Мирон начал кашлять и хрипеть.

— Я сказал, что это «Не прелюбодействуй», — пробормотал я, — это другая заповедь.

Я молил Бога, чтобы Мирону удалось сейчас подняться и набить Корби морду.

— Если это другая заповедь, — сказал Корби, — ты думаешь, это меняет что-нибудь? Что из-за этого я уберу ногу с горла твоего пидора-брата? — он снова нажал на горло Мирона.

— Нет, — сказал я Корби, — то есть, не из-за этого. Но сойди с него, Корби, ты душишь его, ты не видишь, что он задыхается?

Корби снял ногу с шеи моего брата и подошел ко мне. «Скажи мне, маленький Гольд, ты хороший ученик, а? По крайней мере, у тебя физиономия хорошего ученика».

— Так себе, — пробормотал я.

— Не говори «так себе», — он прикоснулся к моему липу тыльной стороной ладони. — Ты отличный ученик.

Я отклонил голову назад. За спиной Корби я видел Мирона, который пытался встать.

— Давай, скажи мне, Гольд, — Корби наклонился и поднял с асфальта железный прут, — давай ты скажи мне, какое наказание записано в ТАНАХе[43] тому, кто нарушил заповеди?

Я молчал. Корби начал подбрасывать железяку в руке.

— Ну, Гольд, — скривил он рот, — скажи мне, чтобы и я знал, я ведь тупой и не так силен в науках, как ты.

— Не знаю, — проговорил я, — честное слово, не знаю. Нам просто рассказали заповеди и все. Нам ничего не говорили о наказании.

Корби повернулся к моему брату, который продолжал лежать на асфальте, и ударил его ногой по ребрам. Так, не со злобой, а равнодушно, как человек, который от скуки пинает пустую банку из-под «Кока-колы». Мирон издал такой слабый звук, словно у него уже нет сил даже кричать. Я начал плакать.

— Будь другом, Гольд, не реви, — попросил Корби, — только ответь, о чем спрашивают.

— Не знаю, мать твою…, — плакал я. — Не знаю, какое наказание положено за твои гребаные заповеди. Только отпусти его. Говно. Отпусти его.

Кроточинский одной рукой выкрутил мне руку за спину, а второй ударил по голове. «Это тебе за то, что ты говорил о ТАНАХе, — процедил он, — а это — за то, что ты обозвал Нисана», — и ударил еще раз. — Оставь его, Крото, оставь его, — вздохнул Корби, — он расстроен из-за своего брата. — Пожалуйста, скажи мне, — продолжил он тихим голосом, медленно поднимая прут, — пожалуйста, скажи, иначе я раздроблю твоему брату колено.

— Корби, нет, пожалуйста, нет.

— Тогда скажи, — проговорил Корби, замахнувшись прутом для удара, — тогда скажи — что повелел Господь сделать с тем, кто крадет у другого девушку.

— Умереть, — прошептал я, — тот, кто нарушает это, заслуживает умереть.

Корби со всей силы размахнулся прутом и метнул его в искусственный пруд.

— Ты слышал его, Крото? — спросил Корби. — Ты слышал маленького Гольда? Тому полагается смерть. И это не я сказал, — он указал на небо, — это Бог сказал.