Альфонсо Микельсен - Избранные Страница 18

— Не думайте так, — отозвался политикан, надуваясь от важности. — Мое признание — быть писателем. Я так глубоко чувствую искусство! Меня волнуют стихи, музыка. Политика интересует меня как разновидность человеческой комедии, как столкновение конфликтных интересов. Не более. Экономику я не знаю, торговать не умею. Делать инвестиции, следить за котировкой — все это не для меня. Но зато мне близко материалистическое понимание истории, а сегодня это — основное.

— Каким же образом в таком случае вы можете выражать свое мнение по конкретным проблемам? И предлагать общественности решения? — спросил я с невинным видом.

— Очень просто. Для этого у меня есть эксперты, например дон Диего Лаинес. Мне охотно помогают. Вы, конечно, были удивлены, увидев меня в этом доме. Всем известно, что я — яростный враг капиталистов. Но дело в том, что я собираюсь выдвинуть новый законопроект о банках и поэтому обратился к дону Диего за помощью. А он был настолько любезен, что пригласил меня сегодня к себе. Дон Диего — личность приятнейшая. И жена у него — женщина удивительная. Я с благодарностью принял приглашение.

Мы подошли с ним к столу, на котором были расставлены закуски.

— Великолепнейшее рейнское вино, хотя я предпочитаю более сухое. Прекрасно накрыт стол — нет лишнего и все со вкусом, — то и дело бросал мой собеседник.

Привычный набор слов: «изысканный», «тончайший», «великолепнейший», «как в Европе» — так говорили в Ла Кабрере. И я понял, что «гроза капиталистов» полностью растворился в окружающей его среде.

Подошел хозяин дома и спросил, какой вид спорта предпочитает каждый из нас. Англосаксы обычно пользуются этим предлогом, чтобы завязать дружескую беседу. В данном случае это было похоже на разговор вождей диких племен, обсуждающих разные способы добывания огня.

— Раньше я играл в теннис. А теперь не знаю, смогу ли в мои годы да на такой высоте вновь заняться этой игрой?

— Вы можете в любой день попробовать на кортах клуба «Атлантик». Я — один из директоров этого клуба. Когда будете свободнее, позволю себе пригласить вас.

— А вы, сеньор Айярса?

— Я тоже немного играю в теннис. Мне, конечно, нужны гимнастические упражнения, чтобы как-то отвлечься. Только вот никогда не хватает времени.

Политикан отошел, оставив нас вдвоем с хозяином. Лаинес доверительным тоном сообщил мне:

— Я совершил бестактность, упомянув об «Атлантике» в присутствии Айярсы. Давно, когда он еще только начинал свою политическую карьеру, Айярса подал просьбу о вступлении в члены клуба, но был отвергнут. Я никак не мог понять этого: зачем же отказывать человеку только потому, что он из низов. Уверен, что, если он теперь повторит просьбу, его примут без оговорок. Но я не решаюсь намекнуть ему. Тема эта, видимо, неприятна для него. С течением времени вы сами поймете, что у нас признают людей по заслугам, у нас нет классовых различий, и мы гордимся этим. Наша страна — страна равных возможностей! У нас президентами были люди, чьи родители не состояли даже в официальном браке, а то и вовсе были неизвестны!

— Тогда почему же отклонили просьбу Айярсы? — спросил я удивленно.

— Да потому, что в те времена он еще не умел держать себя в обществе. Еще недостаточно усвоил манеры людей добропорядочных. Но теперь другое дело.

…Тьму зарослей прорезал луч света. Я начинал уже различать путаные тропинки, ведущие сквозь чащу…

— А теперь Айярса уже вполне «добропорядочный»? — Лишь этот вопрос пришел мне в голову. И мелькнула мысль: вот что называется здесь «демократией» и «равенством». Здесь не постигнешь подлинный облик страны. Никто здесь не увидит нежного, искреннего лица Ольги — олицетворения нации. Страну имеют право представлять только те, кто успешно проходит испытания узкого круга поклонников иностранщины. Успешно пройдя их, они занимают посты министров и послов и даже президентов. Впрочем, процесс взлета и падения личностей, которые, оторвавшись от своего класса, стремятся проникнуть в высший социальный слой, теряя при этом собственные характерные черты, вполне естествен. Возможно, если бы масштабы этого явления были иными, новый класс смог бы привнести свои нормы жизни, свои традиции и привычки. Но так происходит только в тех странах, где свершается подлинная социальная революция. Такое положение могло бы создаться и в этой стране, и тогда Айярсе не надо было бы изображать себя глубоким знатоком вин, будучи гражданином страны, которая их даже не производит. Он не стал бы стремиться и в клуб «Атлантик». Тем более он мог бы обходиться обычным костюмом без опасения быть высмеянным высшим светом за то, что не следует английским журналам мод.

Многие из моих здешних знакомых, людей вполне достойных, всячески скрывали свое происхождение. В одежде, языке, манерах они копировали тех, кто представляет в этой стране власть. Разве это не хамелеоны, принимающие окраску ветви, приютившей их на ночлег?

Несколько минут спустя я простился с доном Диего, так как торопился в театр. И в театре я услышал сенсационную новость: «Американцы высадились на севере Африки», «Скоро конец войне!..»

…«Долина! Долина!» — так кричит заблудившийся исследователь, когда, увидев мираж, пытается уверить себя, что вот-вот вырвется из объятий джунглей.

Очень хорошо помню, что это произошло в театре. Мы пришли сюда с Мерседес и ее мужем. В антракте среди зрителей распространился слух, что войска американцев высадились на Африканском континенте. Это был невероятный удар, нанесенный с математической точностью, отличающей бизнесменов США. После стольких мрачных месяцев ожидания, когда все строили предположения о вторжении, и… вдруг оно свершилось! Тщательно рассчитанный, поистине первоклассный театральный удар!

Несколько недель назад канадские войска сделали попытку высадиться в Дьеппе, однако закончилась она кровавым поражением. Нацистам удалось уничтожить более половины десантников, что произвело удручающее впечатление на нейтральные страны. Все решили, что высадка десанта неосуществима. Тогда же стала популярной брошюра, утверждавшая, что только воздушные бомбардировки могут нанести урон нацистам. И вдруг высадка там, где ее ожидали менее всего!

Сообщение о высадке в Африке преисполнило гордостью всех, кто верил в действенность американской армии. Адвокат Перес, который в день нашего знакомства доказывал мне, что участие в войне США должно положить конец всякому конфликту в течение года или двух лет, чувствовал себя прямо-таки именинником. Он метался по городу и беспрерывно конвульсивно жестикулировал (что вообще так характерно для латиноамериканцев!).

Надежда на окончание войны придала мне сил. Я говорил, что теперь это уже вопрос каких-то месяцев, пусть года, даже чуть больше… Тогда-то уж я смогу уехать — если не в Германию, то по крайней мере в Швейцарию. Я снова увижу моих родных, займусь делами, попытаюсь восстановить состояние. И вновь обрету привычное для меня душевное равновесие.

VII

Решение о продаже акций «Ла Сентраль» не могло быть более своевременным. Сообщение о высадке американцев в Африке вызвало волну оптимизма, что не замедлило сказаться и на бирже.

Опытный охотник, я выследил дичь в самый благоприятный момент: в сумерки, после того как она насытилась.

В те годы все акции поднялись на двадцать-тридцать процентов, так как победа союзников считалась безусловной. То и дело мне звонили из конторы Лаинеса:

— Можно продать крупные пакеты акций по четырнадцать песо пятьдесят сентаво. Как вы решаете?

— Насколько стабилен рынок? Не считаете ли вы, что акции могут еще подняться?

— Можно подождать, возможно, поднимутся еще на песо.

— Тогда подождем еще.

Вечером вновь раздался телефонный звонок:

— Акции «Ла Сентраль» уже поднялись до пятнадцати пятидесяти. Пользуются большим спросом. Продаем акции, сеньор К.?

— Подождем до завтра.

На следующий день акции продолжали ползти вверх.

— Акции могут пойти по шестнадцать пятьдесят. Приступаем к торгам?

— Продавайте половину, остальные задержите еще на два дня.

Через два дня цена акций достигла восемнадцати песо с небольшим, а я проклинал себя за отсутствие терпения. Однако сам Лаинес утешил меня:

— Не выиграть еще не означает проиграть.

И действительно, рынок не мог оставаться стабильным долгое время.

— Продаем по восемнадцать?

— Подождем.

На следующий день опять звонок.

— Акции уже по семнадцать девяносто.

Спрос вдруг значительно снизился. Что же делать: продавать?

Проявляя опытность егеря, привыкшего в зарослях выслеживать зверя, Лаинес сообщал мне о всех колебаниях на бирже. Цены продолжали падать. Когда они достигли семнадцати с половиной песо, я распорядился продать все остальные и таким образом получил прибыль, о которой две недели назад не смел и мечтать. Скоро акции пошли по пятнадцать песо — и Лаинес не долго думая предложил мне вновь купить те же акции. Я получал на каждой по два с половиной песо чистого дохода. Купить такую же крупную партию, какую я продал, было невозможно, но я все же вернул почти половину своих же акций, сделав на спекуляции менее чем за три недели довольно кругленький капитал.