Эрленд Лу - Грузовики «Вольво» Страница 18

Так в жизни Допплера настает момент, когда он должен сделать выбор. Он может вернуться к Май Бритт и наркоманить ad undas[16], или остаться у фон Борринга и подвергнуться этой водно-воспитательной процедуре, или придумать что-то другое, свое — теоретически число возможностей здесь не ограничено*, но Допплер, как ни удивительно, выбирает мокрые штаны. Ясно отдавая себе отчет в том, на что подписывается. Он заходит в дом, переодевается в одолженные у фон Борринга сухие брюки, а потом ложится на газоне на спину, раскинув ноги, чтобы фон Боррингу было сподручнее с помощью садового шланга лить на них литр за литром, пока скаут Допплер произносит слова Торжественного обещания. Похоже, с нашим героем все гораздо серьезнее, чем мы думали поначалу.

* насчет неограниченных возможностей выбора.

На самом деле возможности вовсе не так безграничны, как нам порой кажется. Допплер делает свой выбор, исходя из предыдущего опыта и своих представлений о допустимом, и дальше этих рамок для него ничего нет. Допплер прожил половину жизни. Он трижды стал отцом, у него за плечами успешная офисная карьера, он прожил весь последний год в лесу, а теперь очутился в чужой стране, где его только что бросил лучший друг, а теперь над ним нависла угроза так называемых мокрых штанов. Ну и какие возможности есть у Допплера, если вдуматься?

 Он может вернуться в Осло, покаяться перед семьей и бывшим начальником, снова впрячься в узду и тянуть лямку примерного гражданина, семьянина и служащего.

 Он может стать скаутом.

 Он может стать курильщиком гашиша.

 Он может записаться на какие-нибудь курсы личностного роста, где он, не исключено, узнает что-нибудь ценное, но по окончании их, скорее всего, окончательно потеряется в жизни.

 Он мог бы (возможно) выучиться и получить в руки реальную профессию, стать пожарным, например, но в общении с будущими коллегами его ждут серьезные проблемы. С таким прошлым ему будет трудно стать своим среди них. Он навсегда останется человеком не их круга, белой вороной; шутка пожарного Допплера, скорее всего, никогда не окажется такой же удачной, как шутки настоящих пожарных. То есть он будет пожарным-чудаком, а за чудачества приходится дорого платить.

 Он может открыть, например, кафе и считать делом своей чести, чтобы его кофе и булочки славились во всем городе, но тем самым он станет очередным оригиналом из тех, кто по последней моде бросил все на пике удачной карьеры и открыл, например, кафе, так что газетчики немедленно раззвонят о нем повсюду и дело пойдет.

 Он может лишить жизни себя и/или другого, в связи с чем умереть сразу или попасть в розыск, а затем и в тюрьму, где у него будет предостаточно времени подумать о бытии, не заботясь о хлебе насущном, и получить второе высшее, например стать гомеопатом или юристом, или просто почитать книги, до которых раньше не доходили руки, и даже научиться играть на пианино, если только у нас в тюрьмах разрешается иметь музыкальные инструменты, в чем я не сомневаюсь, — уж синтезатор-то наверняка; наконец, он может начать писать стихи и привлечь к себе тем самым гораздо больше внимания, чем если бы он оставался на свободе, но кому оно нужно, это внимание, даже мысль о нем отвратительна Допплеру.

При желании можно продолжить этот список, но факт остается фактом: практически возможностей изменить что-то не так много. Допплеру доступны некоторые вариации на тему «Он и жизнь», но сделать из себя другого человека и начать все с чистого листа невозможно. Вот взять небольшой тайм-аут — это другое дело, это изредка позволительно любому, так что вопрос только в том, как скоро до Допплера дойдет, что все его искания и метания последнего времени как раз такой тайм-аут.

После процедуры «мокрых штанов» Допплеру разрешают принять горячий душ, а фон Борринг отправляется готовить простую, но хорошую скаутскую еду. Кроме того, Допплер получает форму: шорты, высокие гольфы, рубашку, галстук, панаму и прочные башмаки.

Затем фон Борринг велит ему постричь траву в парке. Допплеру выдается газонокосилка, разъезжать на которой ему поначалу даже нравится, но быстро надоедает. На то, чтобы обработать весь парк, у Допплера уходит целый день, и он приносит Допплеру много пользы и раздражения. Польза такая: от неудовольствия и злости, переполнявших его поутру, Допплер постепенно переходит к безразличию и спокойствию, а после еще нескольких часов начинает получать от работы своего рода удовлетворение. А раздражают его постоянное надсадное тарахтение косилки и примитивность самой работы. К вечеру Допплер настолько выжат, что засыпает, едва успев дожевать на пару с фон Боррингом угря с горчицей и чесноком.

На другой день новое задание: нарубить дров и сложить их в аккуратные поленницы.

Как только Допплер кладет в свою поленницу последнее полешко, из дома вприпрыжку выбегает фон Борринг и заявляет, что поленница никуда не годится, что такого позорища он сроду не видел и проч., так что она должна быть немедленно разобрана и полностью переделана. Хотя Допплер сложил вполне нормальную, приемлемую поленницу, так что фон Борринг устроил этот спектакль на пустом месте. Классическая для армейской структуры методика: сломить психику новобранца и заставить его трепетать, чтоб уважал старших по званию. Выжечь каленым железом любые намеки на неповиновение, чтоб затем наново создать из пепла что-нибудь стоящее. Но Допплер тоже не вчера родился, поэтому он не тушуется, а хладнокровно принимает подачу, разбирает поленницу и складывает новую, сантиметр в сантиметр соответствующую всем нормативам и стандартам и с углами настолько идеально прямыми, насколько это вообще возможно для поленницы. Следуя канонам скаутской педагогики, фон Борринг должен бы потребовать переделать и ее тоже, но у него рука не поднимается сломать такое совершенство. Так что фон Борринг стоит и восхищенно рассматривает поленницу, а Допплер тем временем принимается за следующую.

— Довольно, — останавливает его фон Борринг. — Кончай рубить. Ты производишь впечатление настолько зрелого человека, что я готов решиться на эксперимент: перепрыгнуть через пару ступеней в скаутской тренировке. Я хотел заставить тебя рубить дрова еще пару дней, а затем тебе предстояло маникюрными ножницами выстричь в траве бордюр вдоль всей границы усадьбы, но я вижу, что это может принести не пользу, а вред. Ты, пожалуй, разгадаешь суть методики и в результате начнешь сомневаться в том, что начальник всегда прав. А сомнение скауту ни к чему. Так что лучите я задам тебе несколько вопросов.

— Задавай, — соглашается Допплер.

— Ты знаешь, как надо обращаться с ножом?

— Знаю.

— Порезаться ножом — это признак отваги?

— Обычно нет.

— Ты знаешь, как держат нож, передавая его другому?

— За лезвие, чтобы берущий мог взять за рукоять.

— Разумно ли бежать с ножом в руке?

— Нет.

— Сколько людей могут одновременно стоять в лодке?

— Один.

— Как выглядит заячий след?

— Два лунки чуть наискось сверху и две рядом под ними.

— Как я был одет вчера?

Допплер всматривается в фон Борринга.

— Так же, как и сегодня, — отвечает он.

— Как выглядит синица-лазоревка?

— Точно не скажу.

— А свиристель?

— Не знаю.

— Витютень?

— К сожалению, я плохо помню.

— Грустно слышать такие ответы, — говорит фон Борринг. — Похоже, это не случайно. Ты вообще, что ли, мало знаешь о птицах?

— Да, — признается Допплер, — немного.

— Это никуда не годится, — говорит фон Борринг. — В прежней твоей жизни это, возможно, сошло бы тебе с рук, но как скаут ты обязан разбираться в том, как выглядят птицы, знать их повадки и места обитания. В нашей части земного шара встречается порядка семисот видов птиц, в свою очередь подразделяемые на подвиды, и мне кажется, ты не должен давать себе ни сна ни отдыха, пока не будешь различать как минимум двести-триста видов со всеми их подвидами. Тебе стоит заняться этим, не откладывая. Я предлагаю тебе пойти в мою библиотеку, взять, например, «Птиц Европы» Ларса Юнсона, сесть на раскладной табурет в саду и посвятить пару дней изучению птиц. А после этого мы поговорим. Всегда готов?

— Ой, не говори, — откликается Допплер.

Эта страница в основном предназначена для Ингунн Экланд, которая пишет о культуре в норвежской газете «Афтенпостен». Ингунн нередко бывает чем-то раздосадована или разозлена, и особенно ее раздражает, что норвежские писатели так бестолково и скучно используют в своих книгах иллюстрации — в отличие от иностранных писателей, делающих это в интригующей манере. Я (автор то есть) решил обыграть текст этой вот фотографией и теперь волнуюсь, высоко ли оценит Ингунн достигнутый эффект. Так что если вы не Ингунн Экланд, просто пролистните эту страницу. Нет, разумеется, если вам хочется, то и вы можете в свое удовольствие рассмотреть этот снимок небольшой птички. Она яркая и красивая, но я боюсь, что в книге ее напечатают черно-белой, к сожалению. В таком случае это будет объясняться, конечно же, тем, что печатать одну-единственную страницу в цвете слишком дорого. Да еще и возни не оберешься. А в наши дни все участники процесса книгоиздания стремятся удешевить книгу, снять все лишние расходы под ноль. Конечно, я мог бы издать книгу как частный издатель, но, во-первых, это довольно рискованно с экономической точки зрения, а во-вторых, я поставил бы себя вне социальной структуры, именуемой издательством. «Cappelen» перестал бы приглашать меня на осенний и новогодний праздники, что иногда тешит душу, особенно если ты по профессии писатель и большую часть года работаешь в одиночестве. И потом, грустно остаться без отзывов и нападок моего редактора Хердис Эгген. Я к ней очень тепло отношусь. На прошлое Рождество я подарил ей огромный шоколадный батон. Он весил четыре с половиной килограмма.