Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире] Страница 18

Пупаракис продолжал разъяренным львом метаться за прутьями своей камеры. Дважды его навещал официальный наблюдатель за верфями. Когда торговец металлоломом узнал, что его «Саратов» превращен в музей, он впал в неистовство. Мировые цены на сталь начали резко падать, и потери будут исчисляться миллионами. Он набросился на наблюдателя, вопя, что потребует от муниципалитета возмещения убытков. Однако когда адвокаты сообщили ему о побеге Ким, он остался странным образом спокоен.

— Вложите средства, — приказал он, — задействуйте несколько частных агентств, не считайтесь с расходами. Пусть прочешут улицу Салин в Сан-Франсуа-ле-Моле. Номера я уже не помню, но это не важно, эта улица — тупик, и домов на ней немного.

После взрыва любопытства поток туристов к сходням «Саратова» пошел на убыль. Иногда еще случается увидеть на причалах автобус с немцами или бельгийцами, но большую часть времени группы редки, и зачастую Сиуму приходится организовывать экскурсию для двух или трех человек.

Часы затишья позволяют Пиу по несколько раз в день покидать свою будку, чтобы подкрепиться оладьями или трубочкой мороженого. Швы на ее блузке начинают трещать. Круглые и дородные груди выпирают за край декольте, и ей уже пришлось до максимума расширить браслет своих часов. Перемещение объемов происходит теперь в обратную сторону, так как Жиль в ларьке напротив теряет свой жир, который вытапливается адской жарой.

В свою очередь, Тон использует передышки, чтобы бросить белый передник на стол и ринуться на штурм телефонных будок. Как только ему удается дозвониться и он принимается яростно требовать вознаграждение, ему раз за разом повторяют, что все необходимые меры принимаются и что он вскоре получит свой чек. Тогда, чтобы легче было снова в это поверить, он накачивается ромом, который, с тех пор как желудок начал доставлять ему хлопоты, он смешивает с водой.

Вечером, когда он возвращается в холодный подвал, он трясет погребенную под одеялами Гулетту и делится с ней новыми надеждами.

— Я говорил с главным бухгалтером лично. В четверг, может быть в пятницу, чек будет в почтовом ящике.

— Ну да, — говорит Гулетта, отрываясь от матраса.

Она тащится на кухню, чтобы разогреть еду. Он следует за ней, танцует вокруг нее, спотыкается о стулья.

— На этот раз мы их получим, наши денежки! Но ни в коем случае нельзя помещать их в банк. Завтра я принесу маленький сейф, который замурую под печью.

— Подожди по крайней мере, пока получишь чек.

— Считай, что он уже у нас.

Тон открывает новую бутылку, пятидесятиградусный ром, и разбавляет его водой из-под крана.

— В пятницу самое позднее, я тебе говорю. А в воскресенье мы пойдем смотреть подержанные шаланды на Северном канале. Только наш корабль… Со всеми этими стервятниками, что нас преследуют, мы не сможем купить его на свое имя. Я попрошу Макса. У него нет долгов.

— Заканчивай-ка с выпивкой и иди есть.

— Ты же не станешь закатывать мне сцену из-за стакана рома?

— Мне больше нравилось, когда ты пил вино.

— Вина я уже не чувствую.

— Ты скоро ничего не будешь чувствовать, если станешь продолжать в таком духе.

— Да что с тобой сегодня, что ты ко мне цепляешься? А у меня ведь для тебя хорошая новость. Ты знаешь, как я назову ее, нашу шаланду? Догадайся-ка… «Красавица Хлоя», вот что я выведу на борту. Именно ты ее и окрестишь, причем с шампанским. Что ты на это скажешь?

— Очень мило.

— Корабль, носящий твое имя, — ты даже представить себе не можешь, что это значит. Все смотрители шлюзов читают его на каждой стоянке, запоминают его. «Эй, смотри-ка! Да это, кажись, „Красавица Хлоя“ идет вниз по течению?» А потом, на вечернем заходе в порт — отсветы твоего имени на совершенно гладкой воде. И в то время как я думаю обо всем этом, ты, ты придираешься ко мне по пустякам.

— Иди есть, все остынет.

— В пятницу, Хлоя, в пятницу! Постарайся быть на ногах, когда придет почтальон.

Если Гулетта и встала утром в пятницу, то вовсе не затем, чтобы ждать почтальона. Она знает, что тот принесет только дурные новости и грозные уведомления. В первый раз с тех пор, как закрылась «Медуза», она отваживается пройти по улицам порта.

На ней зеленое с белыми цветами хлопчатобумажное платье, соломенная шляпа, украшенная лиловой лентой. Встречные делают вид, что не видят ее. Они отводят взгляды или внезапно останавливаются перед витриной, повернувшись к ней спиной. Она знает их имена, их привычки, их истории. Некоторые езе должны ей деньги. С другими она делила постель каким-нибудь вечером, когда они были в отчаянии. Она провожает их взглядом, пока они, опустив головы, не скрываются торопливым шагом за поворотом улицы.

Направившись по дороге, полого подымающейся к Шанон-ле-Бану, она в какой-то момент оборачивается и окидывает взглядом порт. Вдалеке «Саратов» подставляет солнцу свое черное брюхо. Несколько маленьких силуэтов слоняются вокруг ларьков. По ту сторону ограды рабочие усердно трудятся над каркасом старого судна. Потом взгляд Гулетты останавливается на фасаде «Медузы». Лишенная световых реклам и занавесок, старая таверна превратилась в такой же серый и бесцветный дом, как все другие.

Запах свежего гудрона плывет в воздухе. Шанон-ле-Бан уже близко, в трех километрах. Гулетта ускоряет шаг. Ее холщовые туфли оставляют легкие следы на полосе светлого песка по кромке дороги.

Она идет по тропинке, которая вьется между низких дюн, усеянных утесником. Часто останавливается перед каким-нибудь кустом и осматривает ветки, прежде чем снова неспешным шагом двинуться по направлению к морю.

Перед зарослями бирючины Гулетта, кажется, находит то, что ищет. Она срывает спиральный стебель переступня и отделяет одну за другой алые ягоды, напоминающие красную смородину. Когда ее левая рука наполняется, она подносит ее ко рту. Смертельные зерна издают терпкий, слегка пряный запах. Она далеко отшвыривает обобранный стебель и продолжает путь к морю.

С одной стороны пустынного пляжа виднеется мол Сан-Франсуа-ле-Моля, а с другой — светлые изысканные дома Шанон-ле-Бана. Гулетта сняла только туфли, чтобы войти в море. Холодный порыв ветра унес соломенную шляпу, высвободив черный пучок ее волос. Она оставляет шляпу летать над песками и идет прямо вперед, устремив взгляд к горизонту мира.

[10]

В конце августа посетителей стало заметно меньше, и у обслуживающего персонала появилось много свободного времени. В столовой «Саратова» они устроили нечто вроде маленького клуба, куда приходят, чтобы поиграть в карты или в шахматы. Несколько столов, стулья, прохладительные напитки. Пиу, остающаяся дежурить в будке, дает им знать, когда автобус или машина приближается к причалу. Тогда все они бегом возвращаются на свои места.

В тот день непрерывно шел дождь, и посетителей не было. С утра Тон выиграл почти все партии в покер.

— Удача рогоносца! — пыхтит Пеле.

Тон едва не швырнул ему в лицо свой фулл-хаус из валетов и девяток. Если Гулетта и ушла, то вовсе не для того, чтобы наставить ему рога. Она ждала проклятый чек, который таки не пришел, упала духом, и ей захотелось немного побыть одной. Это нормально. Она, конечно, в гостях у своей сестры, которая живет в Испании. К тому же если бы она в самом деле хотела его бросить, то оставила бы ему хоть какую-нибудь записку. Теперь Тон пьет, чтобы поверить в возвращение Хлои. Однажды вечером, придя в подвал, он застанет ее как обычно лежащей под одеялами. Она будет смеяться, чтобы заслужить его прощение. Или, может быть, она чужестранкой появится на террасе летнего кафе и закажет мороженое, и он ее не сразу узнает.

За другим столиком Макс только что потерял своих коней, да и его последняя ладья тоже была готова сыграть в ящик. Он неуверенно ходит пешкой.

— Думай, что делаешь! — говорит Буффало, продвигая вперед ферзя. Но мысли Макса витают в нескольких сотнях метров отсюда, на высоте заблокированного на шестом этаже лифта. Ночью, когда заканчивается время официальных обысков, он вызволяет оттуда Ким и уводит ее в свою комнату. Они молча глядят друг на друга, он готовит ей постель и заправляет одеяло. Утром, пока еще темно, ему приходится ее будить, чтобы отвести во временное убежище. Она бледна, как воск свечей, освещающих ее пещеру. Он спрашивает себя, как ей удается сохранять присутствие духа, когда она покидает одну тюрьму только для того, чтобы тут же попасть в другую. На рассвете, едва он оказывается один, Макс проскальзывает под простыни, в которых она спала, и погружается в запахи, оставленные ее телом. Именно тогда он желает ее больше всего, но это тайна, которую он хранит глубоко внутри.

— Хочешь отыграться? — спрашивает Буффало, только что свергший с престола вражеского короля.